Навеки твой Карен Хокинс Проклятье Маклейн #2 Обвенчаться в Шотландии много легче, чем в Англии, – вот почему этот гористый край стал истинным раем для бежавших влюбленных. Чтобы спасти подругу детства Венецию Оугилви от поспешного брака с явным охотником за приданым, Грегор Маклейн несется в далекое Нагорье. Венеция совсем не рада его вмешательству. Она просто в бешенстве. Однако не зря говорят, что от ненависти до любви – один шаг. Когда снежная буря заточает Грегора и Венецию в крошечной сельской гостинице, оба они понимают: воспоминание о детской дружбе – всего лишь прикрытие для взрослой страсти. Страсти, которая, не позволит им отказаться друг от друга… Карен Хокинс Навеки твой Глава 1 Да, я верю в проклятие Маклейнов. Если бы вы видели вспышку ослепительно белого света и слышали удар грома над замком Маклейнов в ясный летний день, как видела и слышала я, вы бы тоже поверили.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем маленьким внучкам однажды в холодный зимний вечер – Проклятие! Бентли! Где вы? Этот крик, или, скорее, рев, эхом отозвался в утреннем воздухе, перекрыв топот лошадей и грохот экипажей па улицах Мейфэра, самого фешенебельного района в Лондоне. Изумленный Грегор Маклейн даже отступил па шаг от резной входной двери Оугилви-Хауса и, запрокинув голову, посмотрел на распахнутое трехстворчатое окно. Было слишком раннее время для драматических происшествий. Во всяком случае, в большинстве жилых домов. Впрочем, для Оугилви-Хауса драмы и даже трагедии – дело вполне обычное. Члены этого семейства были неумны, излишне чувствительны и до крайности склонны к возбуждению. Ничто не привлекало Грегора к этому дому, за исключением их единственной дочери Венеции. Спокойная, разумная, она крайне редко проявляла, открытое недовольство чем бы то ни было и обладала способностью не поддаваться неприятным тенденциям в поведении собственных родителей. За годы дружеских отношений с Венецией Грегор обнаружил в ее натуре лишь один существенный недостаток: стремление слишком настойчиво вмешиваться в жизнь окружающих. – Бентли! – еще громче прозвучал возглас мистера Оугилви, напоминавший рыдание. Грегор еще раз постучал в дверь. Чем скорее он заберет с собой Венецию на утреннюю прогулку, тем скорее избавится от набирающей силу очередной вспышки помешательства в этом доме. Дверь распахнулась. Дворецкий, обычно невозмутимый, на этот раз испустил вздох облегчения. – Милорд, я так рад… вы и представить себе не можете… У нас было такое ужасное утро… Грегор молча прошел мимо бормочущего что-то дворецкого. В Оугилви-Хауее даже увольнение повара или браслет, положенный не на то место, приводили к сценам, достойным театральных подмостков, – бесконечным препирательствам, патетическим восклицаниям, взаимным обвинениям и даже к обильным слезам. На основании долговременного опыта он пришел к выводу, что разумнее всего попросту не, обращать никакого внимания на все эти эскапады. – Я зашел за мисс Венецией, чтобы пригласить ее на утреннюю прогулку верхом. Полагаю, она уже готова? От тяжелого, глухого удара где-то на верхнем этаже дома зазвенели хрустальные подвески люстры. Грегор хмуро взглянул на лестничную площадку и с некоторым беспокойством спросил: – Скажите, мисс Венеция, как обычно, ждет меня в комнате для завтраков? Нам надо поторопиться, чтобы попасть в парк до того, как его наводнят светские хлыщи. Бентли наморщил лоб и залепетал: – Но, милорд, мисс Оугилви не… – Бентли не успел договорить. В этот момент с верхней площадки лестницы донесся оглушительный треск, за которым последовал истошный Крик: – Бентли, прикажите подать карету! Грегор, в свою очередь, устремил на дворецкого строгий взгляд: – Вы что-то начали говорить о мисс Оугилви? В ответном взгляде дворецкого он увидел тревогу и страх. – Она исчезла, милорд, и мы не знаем, где ее искать! – Что?! – Да, милорд, – сказал Бентли, в отчаянии стиснув руки. – Мисс Оугилви внезапно покинула дом ранним утром, никому ничего не сказав. – Он опасливо оглянулся в сторону лестницы и еле слышно добавил: – Она оставила лорду Оугилви записку, которая, привела его в неистовство. – Вам известно, что было в записке? Дворецкий покачал головой. Как это странно. И как не похоже на Венецию… Наверху хлопнула дверь. Мистер Оугилви выскочил на лестничную площадку и помчался вниз по ступенькам. Обычно он являл собой образец элегантности, но в данный момент на нем были измятые кальсоны и халат нараспашку. Ноги босые, ночной колпак сбился на макушку, а седые нечесаные волосы торчали во все стороны. – Бентли! – возопил Оугилви, размахивая измятой бумажкой. – Вы что, не слышали?! Мы должны… Венеция не может… она… о нет! – Голос его дрогнул. Мистер Оугилви плюхнулся на нижнюю ступеньку и обхватил голову руками. – Что мне делать? Ну что мне теперь делать?! Грегор молча и не двигаясь с места смотрел на отца Венеции. Оугилви не так давно целую неделю пролежал в постели, когда пропал его премированный пудель, он был уверен, что собаку похитили ради того, чтобы потребовать за нее выкуп. Пес, разумеется, вернулся домой через неделю, отощавший и грязный, но совершенно счастливый; с собой он привел предмет своей любовной страсти – трехногую беспородную шавку. Рожденные ею щенки оказались, как и следовало ожидать, весьма безобразными. Мать Венеции, как говорится, была скроена и сшита на тот же фасон, как и ее муж. Увольняла слуг за малейшую провинность; заявляла, что умирает, если у нее, не дай Бог, заболит голова; впадала в болезненное уныние, если ей казалось, будто кто-нибудь из ее знакомых относится к ней неуважительно, и разыгрывала трагедии, достойные провинциального театра, если обнаружит на шляпке пятно. Грегор наблюдал бессчетное количество разнообразных сцен, однако ни одна из них не вызвала у него участия. Да он и не позволил бы себе тратить душевную энергию на подобные пустяки, тем более что всегда и все кончалось благополучно без посторонней помощи. Несмотря на жалобные всхлипывания мистера Оугилви, Грегор сомневался, что Венеции угрожает опасность. Скорее всего она просто забыла о своем обещании отправиться с ним на прогулку верхом и ушла на пешеходную прогулку. Наверняка пришлет ему записочку с извинениями, и все вернется на круги своя. Но как бы то ни было, Грегор решил, что ему пора удалиться. – Мистер Оугилви, позвольте мне попрощаться с вами. Вы очень расстроены, и вам надо побыть одному. – Нет! – Отец Венеции с умоляющим видом протянул к нему руку. – Лорд Маклейн! Прошу вас – не ради меня, а ради спасения Венеции. Она… – Что-то булькнуло у него во рту, как будто слова застревали в горле. – Пожалуйста, – продолжал он, глядя на Грегора. Глаза его наполнились слезами. – Пожалуйста, помогите мне ее найти. Глядя на Оугилви, Грегор почувствовал холодок в сердце. В глазах пожилого джентльмена застыл неподдельный ужас. Грегора бросало то в жар, то в холод. – Что случилось? – резко спросил Грегор. – Она… она… Оугилви снова обхватил голову руками и разрыдался. Грегор уперся сжатыми кулаками в бока. В этот момент грянул гром, ветер с силой ударил в оконные рамы. Грегор направился к лестнице, громко стуча каблуками по мраморным плитам пола. Остановившись перед стариком, Маклейн повторил свой вопрос: – Оугилви, что случилось с вашей дочерью? Мистер Оугилви поднял голову: – Она ушла из дома. Ее похитили. По моей вине. Эти слова отравили воздух в прихожей живым, перехватывающим дыхание страхом. Снова налетел ветер, более яростный и холодный, чем в первый раз. Он взвыл у самой двери и проник через щель внизу у пола в дом, остудив лодыжки мужчин. – Каким образом такое могло случиться по вашей вине? Губы у Оугилви дрожали, когда он наконец заговорил после долгой и мучительной паузы. – Он… он… сказал мне, что хотел бы сбежать с Венецией, а я… я… я поощрил его, считая, что это может показаться ей романтичным. Я не думал, что он сделает это без ее согласия. Я думал… – Как его имя? – перебил старика Грегор, стиснув зубы. – Рейвенскрофт. Грегор мгновенно представил себе юнца с вялым подбородком. Юнец вечно пыжился, стараясь казаться старше своих лет. – Этот щенок? И вы его поощряли? Оугилви густо покраснел. – Он был по-настоящему увлечен Венецией, а она всегда его привечала. – Она привечала всех и каждого. – Взгляд Грегора остановился на записке в руке у Оугилви. – Это ее письмо? С глазами, полными слез, Оугилви вручил ему измятый листок. – Вы должны понять, Маклейн, – произнес он дрожащим голосом. – Лорд Рейвенскрофт хотел жениться на Венеции, а она такая застенчивая и… Грегор смял листок в пальцах. – Черт побери! В записке, кое-как нацарапанной чудовищно неразборчивым почерком Венеции, она всего лишь сообщала, что едет в сопровождений лорда Рейвенскрофта в Стерлинг проведать маму, которая ее попросила об этом. Этот дурак, должно быть, сообщил Венеции, что ее мать заболела. Мистер Оугилви вытер слезы дрожащей рукой. – Не могу поверить, что он такой негодяй! Мне он казался порядочным, достойным… Но Грегор уже не слушал его. Повернувшись, он зашагал к входной двери. – Маклейн! – Оугилви вскочил и выбежал следом за Грегором на крыльцо, даже не заметив, что погода, теплая и ясная всего час назад, превратилась в бурное ненастье и что яростный ветер сорвал с его головы ночной колпак и понес по мокрой от дождя грязной дороге. – Куда вы, Маклейн? – Искать вашу дочь! Грегор выхватил из руки лакея поводья лошади и одним рывком бросил себя в седло. – Но как? Ведь вы даже не знаете, с чего начать! – Я слышал, что Рейвенскрофт живет на Сент-Джеймс-стрит. Попробую начать оттуда. – Ну а если вы их найдете? Что делать дальше? – То, что следует, черт побери! – огрызнулся Грегор с самым мрачным видом. – А вы тем временем ждите здесь и держите рот на замке. Никто не должен знать, что она ушла из дома. – Но… – Рот на замке, Оугилви! До моего возвращения. Не дожидаясь ответа, Маклейн развернул коня и пустил в галоп. Оугилви обхватил себя руками за плечи, пытаясь защититься от холодного ветра, не в силах оторвать взгляд от быстро удалявшегося Маклейна. – Что я натворил? – прошептал он, снова заливаясь слезами. – Венеция, дорогая моя девочка, где же ты? Довольно далеко от тех мест, где началось действие нашего повествования, молодой лорд Рейвенскрофт, сидя в наемной карете, которая тряслась по ухабистой дороге, прижимал к груди раненую руку. – Вы изувечили меня! Я истекаю кровью, как недорезанная свинья! – Не извращайте фактов, будьте столь любезны. – Раскачиваясь от толчков бешено несущейся кареты, мисс Венеция Оугилви достала из ридикюля носовой платок и вытерла булавку украшенной жемчужинами серебряной броши. – Я вовсе не изувечила вас, хотя будь у меня под рукой нож, я могла бы поддаться искушению и нанести вам рану посерьезнее, чем укол булавкой. Рейвенскрофт с досады сунул в рот сжатый кулак и прикусил костяшки пальцев. – Что бы это ни было, я не давал вам повода. – Я предупреждала вас, чтобы вы не воображали себя лакомым кусочком. – Я ничего подобного не воображал! Я просто говорил, что люблю в… – Рейвенскрофт недоговорил, заметив, что Венеция снова замахнулась на него булавкой. Глаза у него округлились от ужаса, словно в руке у нее он увидел кинжал. Венеция опустила руку и вздохнула: – Право же, Рейвенскрофт, эти пустые химеры по меньшей мере непривлекательны. – Пустые химеры? Венеция, как вы можете говорить… – Для вас я мисс Оугилви, – строго напомнила девушка. Рейвенскрофт слегка подвинулся на сиденье, подальше от булавки. – Послушайте, Вене… ох, простите, мисс Оугилви. Я… мне очень жаль, если я в своих декларациях несколько перешел границы дозволенного. – Вы зашли слишком далеко, особенно если учесть данные печальные обстоятельства. Он растерянно моргнул и поспешил ухватиться за прикрепленную к потолку кареты кожаную петлю, поскольку в этот момент экипаж сильно тряхнуло на ухабе. – Печальные обстоятельства? Некоторое время Венеция созерцала его с подчеркнутой серьезностью, потом заговорила: – Неужели вы забыли, ради чего мы путешествуем по этой ужасной дороге с опасной скоростью? Моя бедная мама тяжело больна. – Ах да, это… – Рейвенскрофт нервно подергал галстук. – Ваша матушка. Полагаю, я оказался не то чтобы забывчивым, это мне несвойственно, однако я был… Да, я был настолько поглощен страстью, что забыл о вашей матери. Но всего лишь на минуту, – поспешил он добавить. – Я отлично помню, что мы намерены посетить вашу тяжелобольную матушку в доме у вашей бабушки в Стерлинге. Венеция полагала, что не следует удивляться короткой памяти Рейвенскрофта, особо сообразительным его не назовешь. Тем не менее интуиция ей подсказывала, что во всем происходящем есть нечто неправильное, какая-то фальшь. Но она пока не может разгадать эту загадку. – Не следует ли нам остановиться в ближайшей гостинице, посмотреть, что с вашей рукой? Рейвенскрофт решительно замотал головой: – Нет. Нам нельзя останавливаться. – Почему? – прищурилась Венеция. – Потому что… мы можем опоздать. К тому же разумнее было бы подождать, пока стемнеет. Венеция нахмурилась. Ее подозрения усилились. Надо было расспросить обо всем поподробнее, прежде чем пускаться в дорогу, но когда Рейвенскрофт ворвался утром в комнату для завтраков с запиской в руке и с выражением совершенного отчаяния на лице, она не стала раздумывать. Записку прислал ее отец, он требовал, чтобы Венеция немедленно уехала в сопровождении Рейвенскрофта на помощь матери. Привыкшая к тенденции мамы принимать малейшую конвульсию за смертельный спазм и к безошибочной способности отца избегать какой бы то ни было ответственности, Венеция сочла требование не слишком удобным и приятным для себя, но нисколько не удивилась. Она сменила костюм для верховой езды на дорожное платье, быстро уложила в чемодан необходимые вещи и успела до того, как сесть в карету, нацарапать отцу утешительное послание, заверив его, что сделает все, о чем он просит. Разумеется, не стоило впадать в панику, пока она не увидит маму собственными глазами. Жаль, конечно, что обязанность сопровождать ее выпала на долю Рейвенскрофта, новейшего папиного «проекта». Папа считал себя чемпионом руководства; это означало, что время от времени он возлагал на себя обязанность обучать очередную заблудшую душу искусству навигации в коварных водах светского общества. Мистер Оугилви называл это великим социальным экспериментом, однако Венеция полагала, что ему попросту нравится поток изощренных комплиментов, которые изливал на него благодарный Рейвенскрофт. Нынче утром, когда им пришлось в невероятной спешке уезжать из Лондона, Венеции даже стало жаль Рейвенскрофта, угодившего в бурный водоворот нелепостей и противоречий, столь свойственных семейству Оугилви. Однако пребывание наедине с ним в карете в течение двух часов заронило в ее душу некоторые сомнения и даже опасения. Что-то – она не могла определить, что именно, – было не так. Рейвенскрофт выглядел чрезвычайно взвинченным; то и дело высовывал голову в окно кареты, словно предполагал, что их кто-то преследует. Венеция обладала множеством недостатков, но глупость не входила в их число. Когда она вновь и вновь предпринимала попытки расспросить своего спутника о причинах, побудивших отца отправить их в спешном порядке к маме, Рейвенскрофт начинал путаться в словах и заикаться, сопровождая свои объяснения бесчисленными извинениями, от которых у Венеции разболелась голова. Она отодвинула кожаную занавеску и выглянула в окно. Карета неслась по дороге с такой скоростью, что дух захватывало. Лошади явно измучены, придется сделать остановку и сменить их. После этого Венеция скажет Рейвенскрофту, что продолжит путешествие лишь после того, как он ответит на ее вопросы. Если он откажется, она остановится на постоялом дворе и отправит отцу в Лондон письмо с требованием приехать за ней. Приняв такое решение, Венеция вдруг почувствовала, что основательно продрогла, и поспешила закрыть занавеску. Откинувшись на мягком сиденье, она окинула своего спутника изучающим взглядом. Рейвенскрофт выглядел гораздо моложе своих двадцати двух лет. Худощавый, отнюдь не атлетического сложения, он пытался скрыть недостатки фигуры ватиновыми подплечниками, чересчур просторным пальто и сапогами для верховой езды на высоких каблуках. Глаза у него светло-голубые, водянистые, подбородок такой, что и говорить не о чем, зато он мастер льстить с восторженным энтузиазмом. Видимо, поэтому отец Венеции был убежден, что Рейвенскрофт не способен ни на что дурное. Карету так сильно тряхнуло на крутом повороте, что Венеция обеими руками ухватилась за край сиденья. – Рейвенскрофт, мы слишком быстро едем по этой скверной дороге! – Да, но нам необходимо как можно скорее добраться до места. Венеция нахмурилась, но прежде чем она успела произнести следующую фразу, карета ухнула в глубокую рытвину и ее и Рейвенскрофта подбросило вверх. Венеция плюхнулась на сиденье с громким возгласом: – Рейвенскрофт, такая скорость недопустима! Чтобы удержаться на месте, спутник Венеции вытянул ногу и уперся ею в угол. – Мы не можем ехать медленнее. Ваша матушка ждет нас! – Если мы перевернёмся, она вообще нас не дождется! Рейвенскрофт промолчал. Окончательно выведенная из себя Венеция резким движением накинула на себя плед, который лежал у нее на коленях. Ей казалось, что она вся в синяках; она ужасно устала от этой сумасшедшей гонки. К тому же по мере того, как они продвигались к северу, становилось все холоднее и холоднее. И тут она вдруг вспомнила о Грегоре. Грегор! Проклятие, она даже не оставила ему записку! Он теперь уже в Оугилви-Хаусе и не понимает, куда она делась. Венеция закрыла глаза и прижалась к спинке сиденья. Карету раскачивало и трясло на ухабах. Грегор Маклейн – ее лучший друг. Он знает все ее слабости и пристрастия, ее увлечения и разочарования, и она тоже хорошо его знает. И доверяет его здравому смыслу. Что он посоветовал бы ей сейчас? Скорее всего он обрушил бы на нее все громы небесные за то, что она с такой поспешностью согласилась уехать с этим слизняком Рейвенскрофтом. Грегор никогда не стремился кому бы то ни было помогать. По его собственному и вполне оригинальному суждению, каждый должен сам справляться со своими трудностями. Только слабые нуждаются в подпорках. Венеция считала Грегора немного наивным, а в лондонском свете к нему относились с повышенным вниманием и даже восхищением не столько благодаря его привлекательной внешности, сколько загадочным слухам, которые ходили о нем: утверждали, будто он и его родственники наделены способностью вызывать сильный ветер, устраивать бури и обрушивать удары молнии на головы своих врагов. Говорили также, будто сотни лет назад род Маклейнов был проклят. Если кто-нибудь из его отпрысков утрачивал власть над своими чувствами, тут же начинались невероятные бури, которые разрушали вес на своем пути. Именно поэтому все Маклейны держали свои эмоции в узде. Венеция снова отстегнула занавеску, чтобы выглянуть в окно… С тех пор как они познакомились с Грегором, прошло немало лет, но она никогда не верила мистическим россказням о нем и о его семье. Впрочем, ей довелось за эти годы наблюдать старинное проклятие в действии, и сейчас, увидев в окно клубящиеся в небе тучи и ощутив порывы холодного ветра, Венеция подумала о Грегоре. Возможно, он, обнаружив ее исчезновение, спешит сейчас ей на помощь. Она живо представила себе, как он мчится галопом на белом коне, чтобы спасти ее, и его зеленые глаза пылают негодованием. Плечи Венеции безвольно поникли. Да уж, Грегор, вынужденный броситься ей на помощь, испытает и негодование, и возмущение, узнав, с какой легкостью она поддалась на столь нехитрую уловку. Огорченная, Венеция пристегнула занавеску и откинулась на сиденье. – В чем дело? – спросил Рейвенскрофт, заметно побледнев. – Что вы там увидели? Нас кто-то преследует? – Нет, – бросила Венеция. – Никто нас не преследует. Она скрестила руки на груди, чтобы поплотнее закутаться в плед, и смерила своего спутника уничтожающим взглядом. Рейвенскрофт изобразил на физиономии улыбку, примерно настолько же естественную, как тугой корсет принца Уэльского, и произнес с наигранной бодростью: – Ну и отлично! Подумать только, что за погода! Я, например, не помню такого холодного апреля. А вы, Вене… – Мисс Оугилви, если позволите… Его улыбка мгновенно увяла. – Простите, разумеется, мисс Оугилви! – Благодарю вас. Да, я тоже не помню такого холодного апреля, и это еще одна из причин, по которой нам следовало бы сделать остановку, и как можно скорее. – Но мы потеряем время и… – Рейвенскрофт, мне кажется, вы меня не поняли. Это касается чисто личных удобств. – Личных у… – Он покраснел. – О, я не подумал… то есть я не сообразил, что вам… – Слушайте, Рейвенскрофт, не превращайте самые обыденные веши в нечто необыкновенное. Мне нужно, чтобы мы сделали остановку, и все! – Разумеется, я все понял! Попрошу кучера остановиться, как только доберемся до Торлингтона. Всего через полчаса. Венеция молча кивнула и втиснулась как можно глубже в угол сиденья, надеясь, что Рейвенскрофт избавит ее от своей назойливой болтовни. Но ему было явно не до разговоров: уткнувшись подбородком в воротник и крепко уцепившись за края сиденья, он старался не подскакивать вверх при особенно сильных толчках кареты. Видом своим он весьма напоминал наказанного школяра. Проходили минута за минутой, карета все так же подпрыгивала на ухабах, все так же потрескивали ее деревянные части, и Венеция молила небеса об одном – только бы их экипаж не свалился в какой-нибудь ров до того, как они доберутся до Торлингтона. Закрыв глаза, она помолилась и о том, чтобы ей удалось наконец добиться вразумительных ответов от Рейвенскрофта на мучающие ее вопросы. Собственно говоря, ей только и оставалось, что уповать на Бога. Примерно в это же время из клуба «Уайтс», старейшего в Лондоне клуба для джентльменов, вышел высокий, элегантно одетый мужчинам, надвинув шляпу пониже на глаза, чтобы защитить лицо от хлопьев снега, подождал, пока его экипаж подъедет по оживленной, забитой другими каретами и пешеходами улице к тому месту, где он его ожидал. Всего несколько минут назад Дугал Маклейн был весьма близок к тому, чтобы выиграть в вист кучу денег. Однако единственный взгляд, совершенно случайно брошенный им в окно, вынудил его издать громкое восклицание, бросить на стол карты, вскочить со стула и ринуться вон из комнаты, к великому изумлению его партнеров по игре. Задержавшись на ступеньках крыльца, Дугал, пожалуй, с не меньшим изумлением взирал на валивший с неба густой снег. Только одно могло вызвать подобный снегопад в апреле – проклятие Маклейнов. Это оно вызывало бури и ураганы в тех случаях, когда кто-нибудь из Маклейнов приходил в гнев, но проявления природной стихии варьировались в зависимости от нрава конкретного члена этого семейства. Грегор, всегда холодный и сдержанный по натуре, вызывал холод и снегопад. Много снега, массы снега, немыслимое, сточки зрения обыкновенного лондонца, его количество. И потому Дугал должен найти своего брата, найти как можно скорее. На Сент-Джеймс-стрит было полно народу. Люди, пригибаясь от порывов ветра, двигались быстро, спеша укрыться от внезапной непогоды и с огромным удивлением и даже страхом глядя на небывалое явление. И лишь один человек, казалось, не обращал внимания на холод и ветер, мало того, он, казалось, испытывал удовольствие от того, что его обнаженная голова запудрена снегом. – Грегор! – выкрикнул Дугал. Когда тот приблизился, Дугал увидел, что губы у брата побелели. – Хочу попросить тебя об одолжении, – произнес Грегор. – Моя лошадь там, в конце улицы. Могли бы мы воспользоваться твоим экипажем? – Разумеется. Дугал бросил взгляд на своего выездного лакея, и тот поспешил отправиться за лошадью Грегора. Через несколько минут карета уже катила с грохотом по мостовой, а верховая лошадь Грегора рысила за ней. Грегор обратил на брата горящий негодованием взгляд и сообщил: – Венеция Оугалви похищена. – Господи помилуй! Кто посмел это сделать? – Рейвенскрофт. – Этот щенок? Да у него никогда не хватило бы храбрости на такое дело! – Можешь считать его дохлым щенком с той минуты, как я до него доберусь, – процедил Грегор сквозь зубы, а его глаза сделались похожими на две зеленые льдинки. – Он хитростью вынудил Венецию уехать из города. Венеция уехала с этим подонком по своей воле? Дугал посмотрел на брата из-под полуопущенных век. Венеция и Грегор дружили с детства, так долго, что в городе никто не распускал язык по поводу их совместных утренних верховых прогулок и откровенно приятельских, свободных от всякой чопорности отношений. Неужели отношения с Рейвенскрофтом значили для Венеции нечто большее? – Ты считаешь, что Венеция и Рейвенскрофт… – начал Дугал, но брат прервал его резким выкриком: – Нет! Дугал вытаращил глаза, когда после этого короткого слова неистовый, бешеный порыв ветра налетел на карету с такой силой, что ее со скрежетом проволокло по мостовой. – Она была подло обманута! – прорычал Грегор. Глядя на то, как ветер вталкивает снег в каждую щелку в одной из стенок кареты, Дугал проговорил как мог спокойнее и убедительнее: – Конечно, ее обманули. Венеция не согласилась бы на такой нелепый поступок, как бегство, даже если бы без памяти влюбилась в кого-либо. За этими его словами последовал еще один мощный удар ветра. Дугал поморщился: – Грегор, прошу тебя! Нас просто сдует с дороги! Грегор ухватил себя руками за коленки и сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться. – Если хочешь удержаться на дороге, прекрати городить глупости, – сказал он. – Венеция вовсе не сбежала. Рейвенскрофт сказал ей, что ее мать, которая находится в Стерлинге, тяжело больна. Слуга Рейвенскрофта рассказал мне о планах этого ничтожества: как они поедут в Гретна-Грин, как хозяин скажет Венеции всю правду, когда они отъедут настолько далеко от Лондона, что возвращаться будет поздно. Еще он сообщил, что у этого прощелыги огромные долги, а также что сегодня утром он должен был драться на дуэли с лордом Алстером, но не явился на место встречи. – Трус! – Дугал тряхнул головой. – Но ты, наверное, хорошо заплатил человеку Рейвенскрофта за эти сведения. – К моему немалому удовольствию, этому пройдохе не понравилось, что его держат за лодыжки, вывесив из распахнутого настежь окна. Дугал рассмеялся. – Рейвенскрофт намерен свернуть на дорогу, ведущую к северу, у перекрестка возле Пикмера и надеется, что Венеция этого не заметит. – Не заметит? На дороге, по которой уже проезжала много раз? – Рейвенскрофт – не самый умный из людей. Мир ничего не потеряет, если он умрет. – Грегор, если ты совершишь нечто опрометчивое, разразится скандал, расплачиваться за который придется Венеции. Самое лучшее – найти ее и вернуть домой целой и невредимой, а с Рейвенскрофтом разделаться позже. – Так я и сделаю, если дело не зашло слишком далеко. Дугал помрачнел. – Ты считаешь, что этот недоносок может надругаться над ней? При этих словах Грегор сжал кулаки, а сердце у него забилось так, что он почувствовал звон в ушах. – Если Рейвенскрофт хочет жить, ему не стоит прикасаться к ней даже кончиком пальца. – Не могу поверить, что он надеется выйти сухим из воды! – Веришь ты или нет, но слуга Рейвенскрофта думает, что этот идиот планирует уехать из Англии, чтобы избежать дуэли и не платить долгов. – Вместе с Венецией? Чепуха собачья! Карета остановилась. Выездной лакей поспешил распахнуть дверь. Братья вышли из экипажа и зашагали к портику лондонского дома Дугала. Как только они отошли на достаточное расстояние, чтобы слуги не могли их услышать, оба остановились на дорожке и Дугал спросил: – Чем я могу помочь? – Отправляйся в Оугилви-Хаус и побудь с отцом Венеции, пока я не привезу ее домой. Он в расстроенных чувствах и не владеет собой. Стоит ему хоть кому-нибудь проболтаться о случившемся, и репутация его дочери безвозвратно погибла. – Если понадобится, я буду держать его под прицелом пистолета. – Дугал помолчал, посмотрел брату в глаза и спросил: – Ты сможешь спасти Венецию? Грегор молча смотрел на крутящийся снег, ветер трепал его одежду. Намело уже большие сугробы. – Не знаю, – произнес он еле слышно. – Меня может остановить препятствие, с которым я не в силах совладать. Даже я. Эта снежная буря… Грегором овладело горькое чувство. Будь он проклят, его норов! – Чепуха, – бросил Дугал, поплотнее застегивая воротник пальто. – Если тебе трудно ехать в снегопад верхом, то еще труднее двигаться тяжелой карете. Так что у тебя есть преимущество. Грегор вдруг ощутил облегчение. – Ты прав, – сказал он. – Я об этом не подумал. – У тебя достаточно времени, чтобы все обдумать. Кстати, на постоялых дворах северной дороги у меня есть свои лошади, я плачу за их содержание. Они могут тебе пригодиться. – В ответ на недоумевающий взгляд брата Дугал пожал плечами и ответил: – Есть женщина, которую я навещаю, когда мне до чертиков надоедает Лондон. Если понадобится, можешь взять любую из этих запасных лошадей. – Просто не знаю, как тебя благодарить. – Думай только о том, как найти Венецию. – Дугал улыбнулся. Грегор кивнул и вернулся к карете, возле которой стоял грум, держа в руке поводья его коня. Через несколько секунд Грегор вскочил в седло и понесся по дороге, сплошь покрытой льдом и снегом. Дугал прав. Непогода замедляет движение кареты Рейвенскрофта. Эта мысль успокаивала. «Держись, Венеция, – повторял он про себя, погоняя коня. – Держись». Глава 2 Гордые мужнины считают грехом признавать свои заблуждения; гордые женщины нередко думают то же самое. Да, мои девочки, гордость проходит выше той линии, которая разделяет людей на мужчин и женщин.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем маленьким внучкам однажды в холодный зимний вечер На расстоянии примерно в восемь миль от Лондона лорд Рейвенскрофт пришел к осознанию того печального факта, что жизнь его не удалась. Всего два года назад он приехал в Лондон с твердым намерением найти здесь свое счастье. Он был красив, хорошо обеспечен и происходил из хорошей семьи. Однако ни одно из этих явных преимуществ не гарантировало ему того гостеприимства и внимания, на какое он рассчитывал. Он привез с собой рекомендательные письма от матери, которая в свое время пользовалась некоторым успехом в высшем свете, пока не вышла замуж за его отца. Рейвенскрофт очень скоро понял, что его маму даже считали красавицей, но едва она стала замужней леди, о ней попросту забыли. Ее письма не принесли ему ни малейшей пользы. Правда, он обзавелся – или думал, что обзавелся, – другом в лице некоего мистера Филкурта, который пообещал ему составить протекцию в клубе «Уайтс». К сожалению, это великодушное обещание, данное за чашей превосходного пунша в имении в графстве Йорк, также не принесло ожидаемых плодов. Мистер Филкурт наверняка забыл, что где-то встречался с лордом Рейвенскрофтом, и явно избегал его общества. Обескураженный, однако отнюдь не усмиренный, Рейвенскрофт не отказался от своих светских устремлений и от своего, желания стать «значительной особой». Увы, дела его не улучшались, скорее наоборот. Правда, он получил приглашения па несколько приемов, но недостаточно важных, чтобы почувствовать себя хотя бы в какой-то мере «на высоте». Все это привело его в состояние столь неприязненное и угрюмое, что в обществе от него отворачивались и удалялись при его появлении. Предпринимаемые им попытки привлечь к себе внимание приносили обратные результаты, и чем дольше он оставался в Лондоне, тем больше фигуральных пощечин ему доставалось на его пути к вожделенному успеху. Его могли счесть человеком недалеким и совершенно лишенным такта, но это было бы по большому счету не столь уж справедливо. Его матушка, упокой Господь ее душу, всегда утверждала, что недостатка в уме у него нет, а что касается такта и воспитанности, то в обществе его родного Йоркшира Рейвенскрофта любили именно за эти качества. Что касается происхождения, то семья его отца вела свой род от Джека Рейвенскрофта, знаменитого рыцаря больших дорог, по заслугам прозванного Джеком Кровопийцей, но тем не менее впоследствии титулованного. И глумиться по этому поводу вовсе ни к чему! Однако тон был задан, и изменить отношение высшего общества к себе можно было лишь при помощи большого состояния. Доведенному до отчаяния Рейвенскрофту терять было нечего, и он принялся играть в азартные игры. К несчастью, бездарность его фортуны не оставляла места для возможных ошибок, и буквально в течение недели в результате неудачных ставок он умудрился потерять почти все, что завещала ему его достойная матушка. Даже при недостатке ума ему не понадобилось много времени, чтобы осознать непоправимость произошедшего. В конечном счете он пришел к вполне обоснованному выводу, что единственный выход для него – женитьба па богатой наследнице. Так и не став своим человеком в высшем свете, Рейвенскрофт, само собой, не состоял в приятельских отношениях с такими наследницам и ему доводилось общаться лишь с одной леди подобного сорта – мисс Венецией Оугилви, дочерью единственного из представителей лондонской знати, который относился к Рейвенскрофту дружелюбно. Судя по тому, что Рейвенскрофт успел услышать от самого мистера Оугилви и от других людей, отец Венеции не был особенно богат, но все же собирался дать за дочерью приличное приданое, и теперь незадачливый игрок вспомнил об этом. А хорошее приданое, которое он мог получить, женившись на девушке из высшего общества, обеспечило бы Рейвенскрофту то положение, которого он добивался. Он живо представлял себе стопки приглашений на подносе для завтрака, неизменно появляющиеся каждое утро. Ласковую улыбку на губах у Венеции, когда она смотрит на него через стол во время обсуждения планов на грядущий день, то есть светских развлечений. Это истинная, самая настоящая любовь, думал Рейвенскрофт, глядя на Венецию, которая сидела на противоположном сиденье в карете, закутавшись до ушей в отороченную мехом мантилью; на голове у нее был теплый капор, колени укрыты толстым шерстяным пледом. Однако Рейвенскрофт, отчаянно влюбленный (и столь же отчаянно нуждающийся в приданом любимой), не мог увидеть во взгляде направленных на него серых глаз ничего, кроме нескрываемого раздражения и даже гнева. – Рейвенскрофт, когда же мы остановимся? Велите кучеру ехать медленнее и найти гостиницу. – Мы скоро остановимся, обещаю вам. – Вы это уже сказали полчаса назад. Рейвенскрофт открыл было рот, чтобы ответить, но тут в глаза ему снова бросился угрожающий блеск брошки, которой была заколота пелерина Венеции. Он машинально потер уколотую руку и жалобно проговорил: – Я сейчас попрошу кучера ехать медленнее, но боюсь, мы завязнем в снегу. Она посмотрела на него с подозрением. Рейвенскрофт воображал, что во время поездки они будут весело болтать, рассказывать друг другу забавные истории из времен своего детства. Он и подумать не мог, что она окажется столь подозрительной. Карета ухнула в очередную рытвину, и Рейвенскрофт с трудом удержался от того, чтобы не свалиться Венеции на колени. – Мы едем чересчур быстро, – повторила Венеция. – Если вы ничего не предпримете, я сделаю это сама. – Но мы должны двигаться как можно скорее, иначе нас завалит снегом. Вряд ли вас обрадует перспектива провести ночь в гостинице. А что, если вашей матушке станет хуже этой ночью и она умрет? – Вы уже в третий раз предположили, что моя мать находится на грани смерти! Черт побери, почему он с самого начала не сказал ей, что ее мать умирает, а не просто больна? Венеция тогда была бы более сговорчивой, хоть и не в настроении выслушивать предложение о браке. – Ваша матушка чрезвычайно хрупкая, болезненная женщина. Естественно, я беспокоюсь. – Мама? Хрупкая? Рейвенскрофт не был вполне уверен, но ему определенно показалось, что его любимая сопроводила эти слова недоверчивым и даже насмешливым фырканьем. – Мама исключительно крепкий и стойкий человек. Но сейчас нет смысла это обсуждать. Сию минуту велите кучеру ехать медленно. Рейвенскрофт посмотрел на нее почти угрожающе. Венеция взялась за брошку. – Хорошо, хорошо! Но уверяю вас, вы преувеличиваете! Он поднялся, постучал в потолок, чтобы привлечь внимание кучера, потом высунулся в окно и заговорил с ним, однако ветер относил его слова в сторону. Венеция вздрогнула, когда холодный воздух ворвался в карету. За все время своей взрослой жизни она могла вспомнить всего об одном случае столь ужасной погоды в апреле месяце, и случай этот также имел отношение к Грегору. Венеция сдвинула брови, гадая, не он ли послужил причиной сегодняшней снежной бури. Вполне возможно, если Грегор утратил власть над своими эмоциями, что с ним происходило крайне редко. В искусстве владеть собой он стоял в семействе Маклейнов на втором месте после старшего брата Александера. Нет, этот буран носит явно случайный характер. Венеция повернулась к Рейвенскрофту, который, как ей показалось, о чем-то спорил с кучером. Но вот он убрал голову из окна, пристегнул кожаную занавеску и сел на свое место. Лицо у него побагровело от ветра. – Ну вот. Я сделал то, о чем вы меня просили. Снаружи донеслось оглушительное: «А ну, живей!» – и карета понеслась еще быстрее, чем прежде, раскачиваясь из стороны в сторону. – Вы не приказали кучеру ехать медленнее! Вы велели ему двигаться как можно быстрей! – выкрикнула Венеция, но Рейвенскрофт был слишком занят тем, чтобы удержаться на месте, и не ответил ей. Венеция вскочила и, задыхаясь от ярости, забарабанила изо всех сил в потолок кареты. Послышался ответный стук, кучер придержал лошадей, колеса поерзали взад-вперед, потом покатились более или менее ровно. – Венеция! Что выделаете?! – заорал Рейвенскрофт. – Добиваюсь того, чтобы мы живыми добрались до бабушкиного дома! – Но мы должны, слышите вы, должны, ехать быстрее! Мы не можем ползти с черепашьей скоростью! Он ударил кулаком в потолок. В ответ раздалось вопросительное постукивание, и карета еще более замедлила ход. Венеция с облегчением вздохнула. – Вот видите! Кучер считает вашу идею бредовой. Нам следует соблюдать осторожность и… Рейвенскрофт нанес еще один удар, более сильный и громкий. Карета рванулась вперед так неистово, что пассажиров швырнуло на сиденья почти плашмя. Экипаж развернуло на узкой дороге, задок кареты накренился. Чтобы сохранить равновесие, Венеция уперлась обеими ногами в противоположное сиденье. – Вы с ума сошли! – крикнула она. Рейвенскрофт вжался в сиденье, опустив подбородок на грудь. Он вцепился в кожаную петлю возле двери, лицо его побледнело и покрылось крупными каплями пота, несмотря на холод. Не испытывая к нему ни малейшей жалости, Венеция решила попытаться выскочить из кареты и сбежать. Она откинула занавеску и всмотрелась в слепящий снег. Очертания деревьев и заборов едва можно рассмотреть. Но Венеция все же разглядела небольшой постоялый двор, обнесенный невысокой каменной стеной. Если она попытается выпрыгнуть из кареты, то скорее всего сломает шею. Как же ей быть с Рейвенскрофтом? Он ведет себя как настоящий безумец. – Рейвенскрофт, прошу вас. Давайте остановимся ненадолго, выпьем горячего чаю и обсудим все, как взрослые люди… Карета сильно наклонилась набок, задержалась в этом положении на секунду, потом дернулась – и окружающий мир исчез. Венеция свалилась на Рейвенскрофта, который, в свою очередь, упал на запертую на щеколду дверь. В таком положении они пробыли очень недолго – раздался громкий треск, что-то сломалось, а потом уже не было ничего, кроме жуткой белизны и ледяного ветра. Грегор вдавил монету в заскорузлую ладонь хозяина постоялого двора. – Когда вы их видели? Хозяин повертел в толстых пальцах золотую гинею, и сердце у него забилось быстрее. Он больше не тяготился тем, что ему приходится вести разговор, стоя на дороге в такой снегопад. – Час назад, не более того, – ответил он. Грегор невесело улыбнулся: появилась хоть какая-то надежда догнать беглецов. Хозяин постоялого двора покачал головой: – Карета пронеслась мимо нас с такой скоростью, словно за ней гнались все псы ада. В такой буран, подумать только! Мы глаза вытаращили, глядя на это. – Они не остановились? – Здесь нет, но будь я любителем держать пари, поставил бы на то, что они уж точно остановятся в Тоттингхеме, в гостинице «Белый лебедь». У них в конюшне можно разместить вдвое больше лошадей, чем у нас. Грегор снова вскочил в седло. – Спасибо вам за сведения, добрый человек, – поблагодарил он. Хозяин кивнул в ответ, а потом еще долго смотрел вслед всаднику, который мчался по дороге с бешеной скоростью, что небезопасно в такую погоду. Выражение лица у этого торопыги не сулило ничего хорошего пассажирам кареты. Ему даже стало их жаль, но приятная тяжесть золотой монеты в кармане повернула его мысли в ином направлении, он вернулся в дом с широкой улыбкой, позвал жену и показал ей щедрый подарок проезжего. Венеция очнулась и обнаружила, что лежит на спине, глядя на крутящийся снег; его хлопья падают ей на ресницы и щеки. Она замерзла, потому что долго пролежала на покрытой снегом земле, а шею ей холодили набившиеся за воротник влажные хлопья. Венеция осторожно пошевелила руками и ногами. Слава Богу, они целы и невредимы, только в голове шумит и болит спина. – Мисс Оугилви? Венеция повернула голову и увидела, что Рейвенскрофт старательно выковыривает снег из уха. Чуть поодаль завалилась в канаву опрокинутая карета; одно из колес разлетелось в щепки. Дверь, в которую выбросило Венецию и ее спутника, сорвалась с петель, и в карету набился грязный снег. – Мисс Оугилви… Венеция… вы не ранены? Вы… – хриплым дрожащим голосом заговорил Рейвенскрофт, пробираясь к ней по снегу. Венеция с его помощью встала на ноги. – Со мной все в порядке, – сказала она. – Но лошади? Что с ними? Рейвенскрофт обратил к ней мрачную физиономию. – Они в таком виде, какого и следовало ожидать. – Вот именно, – подтвердил грум, который приблизился к ним, сильно хромая. – Должен заявить, что сними все было отлично, пока этот малый не принялся гнать их во всю прыть. Венеция больше не могла сдерживать свое возмущение. – Совершенно верно, – сказала она. – Его следовало бы пристрелить за немыслимую, нелепую спешку. – Она подняла глаза на своего спутника и нахмурилась. Тонкая струйка крови стекала с его лба по лицу и дальше за воротник. – У вас кровь. Рейвенскрофт тронул ладонью лоб, потом поднес руку к глазам и увидел темно-красные капли. Глаза у него закатились, и он в глубоком обмороке свалился на снег лицом вниз. Венеция посмотрела на него с нескрываемой неприязнью. – Очень мило. У нас в наличии разбитая карета и поверженный Рейвенскрофт, – произнесла она и обратилась к кучеру: – Давайте хотя бы перевернем его, чтобы он мог дышать. – Как скажете, мисс, – без особого удовольствия ответил кучер, однако помог Венеции повернуть Рейвенскрофта. Снегопад между тем все усиливался. – Выпрягите одну из лошадей, пожалуйста. Я доберусь на ней за помощью в гостиницу, от которой мы отъехали не больше мили. Кучер вытаращил на нее изумленные глаза: – Но ведь вы женщина, мисс! А у нас даже нет верхового седла. Венеция потуже затянула меховой воротник. – Я в состоянии справиться с упряжной лошадью, с седлом она или без седла. За дело, нам надо поспешить. – Ну хорошо, мисс, как прикажете. – Кучер начал было разворачивать лошадей, но вдруг остановился. – Вы не думаете, что его лордство скончался? – О Господи, разумеется, нет! Он просто… – Глупый мальчишка. Болван. Идиот. Венеция едва удержалась от одного из этих определений. – Он скоро очнется. Побудьте при нем до моего возвращения. Ощутив в ее голосе стальную нотку, кучер сделал то, что она ему велела, и Венеция тронулась в путь за подмогой. – Да, мы их видели. – Мужчина повернулся и вгляделся в лицо Грегора сквозь падающий крупными хлопьями снег. – Они проехали мимо нас минут двадцать назад. Грегор достал из кармана монету. – Не задержались, чтобы поменять лошадей? – Нет, хотя стоило бы. Их лошади совсем измучились, – ответил конюх, вручая Грегору поводья рослой гнедой кобылы. Грегор уселся на только что оседланную лошадь. – Позаботьтесь получше о моем коне. Я за ним вернусь через день или два, не позже. – Позабочусь, хозяин! Не беспокойтесь. – Спасибо. А кобылка-то у вас недурная. – У нее сердце прямо золотое, а сильная, как бык. Не такая быстрая, но, будьте уверены, довезет куда надо, даже в такую непогоду. – Отлично. Грегор бросил конюху монету, и глаза у парня округлились, когда он увидел, что монета золотая. – Благодарю вас, милорд! – воскликнул он, но Грегор не слышал. Он скакал во весь опор, низко пригнув голову от ветра и снега и крепко стиснув челюсти. Конюх потрепал по холке измученного коня Грегора. – Не знаю, за кем он гонится, но не хотел бы, чтобы он гнался за мной. Ветер трепал мантилью и подол платья Венеции, от ветра стыли руки в перчатках. Снег валил так густо, что Венеция почти не видела дороги. Конь то и дело встряхивал своей большой головой, мокрые снежные комья летели Венеции в лицо, она отплевывалась, пытаясь смахнуть их. Если непогоду и в самом деле «наслал» Грегор, это нехорошо с его стороны. Ведь Грегор ее лучший друг, ради него она готова на все. Но сейчас ей необходимо как можно скорее покончить с нелепой передрягой и прийти на помощь матери. Папа, безусловно, воспринимал положение мамы как самое отчаянное и, соответственно, говорил о нем как о таковом. Но папа воспринимал подобным образом и жизнь в целом. У Венеции часто возникало желание, чтобы в их семье было поменьше драматизма. Хорошо, что хотя бы Грегор не склонен воспринимать все это всерьез и порой посмеивается над чересчур эмоциональными членами семьи Оугилви. Это помогает Венеции веселее смотреть в будущее и надеяться на перемены к лучшему. Грегор – хороший товарищ. Он любит быструю верховую езду и охотно скачет вместе с Венецией по окрестным полям. Обладает острым чувством юмора и серьезными знаниями в различных областях; терпеть не может пустой болтовни и вступает в разговор, лишь когда ему есть что сказать. В противном случае предпочитает хранить молчание. К тому же Грегор очень хорош собой. Даже загадочный шрам на щеке не портит его. Одна из подруг Венеции как-то призналась, что ей хотелось бы провести пальцами по этому шраму и поцеловать его… Нелепое желание, глупость какая-то, подумала Венеция, но почему-то ее бросило в жар. Сквозь пелену падающего на землю снега она наконец различила очертания какого-то здания. С чувством глубокого облегчения Венеция подхлестнула коня и скоро уже въезжала под каменной аркой входа во двор. Двухэтажное здание гостиницы имело вид приветливый и опрятный, за стеклами окон виднелись тюлевые занавески, из каждой трубы на крыше валил дым. Венеция спешилась, увидев, что от конюшни к ней быстрым шагом направляется конюх и что глаза у него широко раскрыты от изумления. Не прошло и нескольких минут, как она уже стояла у жарко пылающего камина в общем зале гостиницы с чашкой горячего чая в ладонях и рассказывала свою историю владельцам гостиницы, мистеру и миссис Тредуэлл. Венеция рада была услышать, что в гостинице есть две свободные комнаты; третью комнату для постояльцев занимали некая вдова и ее компаньонка. Едва Венеция упомянула о том, что их карета перевернулась, как мистер Тредуэлл, невысокий коренастый мужчина с веселыми искорками в глазах, собрался в дорогу и отправился на помощь, не расспрашивая о подробностях. Миссис Тредуэлл, высокая, худая и угловатая женщина с жесткими седыми волосами, которые никак не хотели укладываться в аккуратный пучок и торчали во все стороны, затараторила о том, как замечательно, что под их скромным кровом соберется так много гостей; при этом она с пристальным вниманием разглядывала Венецию, как бы оценивая про себя стоимость ее отороченной горностаем мантильи и перчаток из оленьей замши. – Бог мой, да вы, наверное, приехали прямиком из Лондона! На вас такие красивые вещи! – Да, мы из Лондона. Мы… – Мы? – переспросила хозяйка. – Да, я и… – Венеция запнулась, в голове у нее молнией промелькнула мысль, насколько скандальным может показаться то, что она путешествует наедине с неженатым мужчиной. – Мы с братом едем к моей… к нашей бабушке. Взор миссис Тредуэлл прояснился. – Тогда все в порядке. Мы с мистером Тредуэллом не могли бы закрыть дверь перед кем бы то ни было, особенно в такую погоду, но никогда не помогаем беглецам. – Разве беглецы пользуются этой дорогой? – спросила Венеция, нахмурив брови. – Само собой, детка! Вы, конечно, слышали о Гретна-Грин? Все беглецы направляются туда по северной дороге. – Я, конечно, слышала о Гретна-Грин, но ведь это не… Венеция бросила взгляд на заснеженную дорогу. Покидая Лондон, они двигались в верном направлении. Но потом погода стала портиться, а Рейвенскрофт вызывал все больше подозрений. Венеция забыла о необходимости почаще выглядывать в окно и не заметила, что едут они вовсе не по той дороге, которая ведет к дому бабушки. Вполне возможно, что они свернули на северную дорогу. Незачем… Тут в голове у нее словно что-то щелкнуло, и все встало, на свои места. Они вовсе не едут к бабушке. Они свернули на северную дорогу и едут в Гретна-Грин. Она похищена – и надо же кем? Рейвенскрофтом! У Венеции задрожали колени. Хорошо, что за спиной у нее находилась скамья, и когда колени у Венеции подогнулись, она быстро села. Брови у миссис Тредуэлл взлетели вверх едва не до самых волос. – Мисс! Что с вами? Венеция открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Гулкие удары сердца отдавались у нее в ушах. Она ощутила внезапный приступ тошноты. – Вы побледнели, мисс! Что с вами? Венеция с трудом проговорила: – Не могу понять… У меня вдруг закружилась голова. Супруга хозяина гостиницы сочувственно причмокнула языком. – На вас лица нет, мисс… – Миссис Тредуэлл запнулась. – Извините, я не расслышала ваше имя. Венеция улыбнулась. Гнев вернул ей силы. – Это я должна просить извинения. Мне следовало представиться. Я мисс… Уэст, – сообщила она с секундной запинкой. – Мне все еще холодно. Могу я попросить еще чашку чая? – Ох, Боже мой! Я сию минуту сбегаю и поставлю чайник. Ваш брат тоже захочет выпить горячего чая, когда приедет сюда. Венеция хотела только одного – надрать Рейвенскрофту его большие, по-дурацки оттопыренные уши, но она пробормотала вежливое согласие, и хозяйка удалилась из комнаты. Как только за ней закрылась дверь, Венеция вскочила на ноги и заметалась по комнате. Черт побери, что задумал Рейвенскрофт? Она не желает выходить замуж, и ему вряд ли удастся ее к этому принудить. Где угодно найдется куча людей, которые поспешат на помощь кричащей женщине, а она закричит, да еще как! Даже Рейвенскрофт не может быть настолько глуп. Венецию охватила ярость. Едва со двора донесся шум, она кинулась к окну и увидела какой-то рахитичный экипаж. На переднем сиденье, закутанный так, что казался вдвое толще своего объема, восседал мистер Тредуэлл, рядом с ним колыхался Рейвенскрофт. Конюх, держа в руках поводья сильно хромающей упряжной лошади, занимал заднее сиденье, на котором лежал и багаж. При виде Рейвенскрофта Венеция сжала кулаки. Она выбежала было в прихожую, чтобы отворить входную дверь, но миссис Тредуэлл ее опередила. Хозяйка открыла дверь как раз в ту минуту, когда ее муж помогал Рейвенскрофту выбраться из повозки. Ноги у Рейвенскрофта подогнулись, едва он ступил на землю, но мистер Тредуэлл успел подхватить его. Будь на его месте Венеция, она бы и пальцем не шевельнула, чтобы помочь недотепе. – Неси молодого человека сюда, – распорядилась миссис Тредуэлл, но ее муж поставил Рейвенскрофта на ноги и, поддерживая, ввел в прихожую. Миссис Тредуэлл поспешила захлопнуть дверь, в которую врывался холодный воздух. – Господи, молодой человек совсем замерз! – воскликнула она и придвинула поближе к камину кресло. – А что у него с головой? Боже, какая ужасная рана! Рейвенскрофт побелел, но зубы у него так стучали, что говорить он не мог. – Пожалуйста, не упоминайте больше о его ране, – прошептала Венеция на ухо миссис Тредуэлл. – Он уже свалился в обморок один раз по этому поводу. – Ох, так вот он из каких, да? – также шепотом ответила хозяйка. – Вот именно, и это еще не все. Губы у миссис Тредуэлл дрогнули, но она лишь молча кивнула. Все еще клацая зубами, Рейвенскрофт сгорбился у огня. – Х-холодно, – еле выговорил он. – Да, – стоически согласилась миссис Тредуэлл. – Никогда в жизни не видела такого холодного апреля. Венеция заставила себя выбросить из головы чересчур живо воображаемую сцену: она сжимает пальцами обеих рук тощую шею Рейвенскрофта. – Что с лошадьми? – спросила она у мистера Тредуэлла. – Они натрудили ноги, особенно в нижних суставах, повыше копыт, но не более того, – ответил тот. – Мой конюх сейчас присматривает за той, которую мы сюда привели, а ваш кучер скоро приведет и двух остальных. Рейвенскрофт вздрогнул и пробормотал: – Какое у-у-ужасное несчастье. – Да, – сухо бросила Венеция. – Для всех нас. – Она снова обратилась к хозяину дома: – Я знаю рецепт отличной припарки для лошадей. Найдутся у вас отруби, ячмень и овес? – Да, разумеется! – просиял улыбкой мистер Тредуэлл. – Понадобится еще немного меда, если мы с вами имеем в виду одно и то же средство. Венеция улыбнулась в ответ и сказала: – Именно так. Я смешаю все это и… – Чепуха, – решительно возразил мистер Тредуэлл. – Я сам позабочусь о лошадях. А вы останетесь здесь с пострадавшим молодым человеком. – Это ее брат, – вставила миссис Тредуэлл. – Отлично. Я рад, что вы оба здесь, у меня в доме, мисс… – Уэст, – сказала Венеция, устремив на Рейвенскрофта строгий взгляд. Рейвенскрофт растерянно заморгал. – Но… – попытался он заговорить, однако Венеция перебила его: – Ох, дорогой мой, представляю, как ты намучился! У тебя в голове, наверное, все перепуталось. Еще бы, ведь нас обоих вышвырнуло из кареты с такой силой! Миссис Тредуэлл, у вас есть чем полечить ему голову? – Бедняжка! – Миссис Тредуэлл снова причмокнула языком. – Чай вот-вот будет готов. Я сейчас сделаю для вашего брата повязку, смоченную настоем ромашки, это прояснит ему мозги. Она ласково улыбнулась Рейвенскрофту, потом взяла Венецию за руку, отвела в сторонку и зашептала: – Я добавлю немного снотворного ему в чай. Как только он задремлет, мы обвяжем ему голову, и все пройдет. Венеция молча кивнула, хоть и считала, что единственная беда с головой Рейвенскрофта заключается в том, что голова у него пустая. Едва миссис Тредуэлл вышла из комнаты, как ее муж обернул поплотнее шею теплым шарфом. – Пойду взгляну на лошадей. Ваш человек, полагаю, уже привел тех двух. – Помолчав, он посмотрел на Рейвенскрофта. – Вы сможете сами позаботиться о вашем брате? Рейвенскрофт открыл глаза и с недоумением уставился на Венецию. – Бра… – успел пробормотать он до того, как Венеция крепко стиснула его руку. Тот громко охнул, а Венеция, опасаясь проницательного взгляда Тредуэлла, изобразила на лице улыбку и быстро заговорила: – Ладно, перестань! Я понимаю, что у тебя все болит, но жаловаться вовсе ни к чему. – Жаловаться? Но ведь… Венеция пустила в ход ногти. – Ай, как больно! – Бедная твоя головушка! – Венеция встала прямо перед ним, но не ослабила хватку, готовая снова пустить в ход ногти. – Мистер Тредуэлл, позаботьтесь, пожалуйста, о лошадях. Уверена, они не станут жаловаться. Хозяин гостиницы усмехнулся. – Кликните Мэри, если вам что-нибудь понадобится, – посоветовал он и ушел, громко топая сапогами. Как только дверь за хозяином гостиницы закрылась, Рейвенскрофт со злостью во взгляде уставился на Венецию: – Вы им сказали, что мы с вами брат и сестра? Венеция отпустила его руку. – Да. В отличие от вас я не имею никакого желания вызвать скандал. Рейвенскрофт потер руку и пожаловался: – Вы меня исцарапали своими ногтями. – Ваше счастье, что я сделала только это. Рейвенскрофт, я теперь знаю, что вы учинили. Это северная дорога, и мы направлялись вовсе не к дому моей бабушки. Рейвенскрофт понурился и со вздохом произнес: – Ох! – Это все, что вы можете сказать? – Венеция уперлась сжатыми кулаками в бока, испепеляя своего незадачливого похитителя негодующим взглядом. – Знает ли мой отец о том, что вы затеяли? – Да. То есть нет. Но я намекнул ему. – Так это вы написали злосчастное письмо? И подписали его именем? – Да. Но ведь вы написали ему записку и сообщили, что уезжаете со мной, так что он не будет волноваться, если вас беспокоит именно это. – Он будет очень сильно волноваться, когда узнает, что я не у мамы. – Но ведь он не сразу узнает об этом! – Узнает! Мои родители переписываются ежедневно. Они каждый раз отправляют одного из слуг с очередным письмом. Уже завтра утром отец будет знать, что я не приехала к маме. Рейвенскрофт покачал было головой, но тут же поморщился от боли и прижал ладонь ко лбу: – Господи, как больно! Венеция даже не пошевелилась. Он бросил на нее опасливый взгляд сквозь раздвинутые пальцы, вздохнул и бессильно уронил руки. – Неужели вам меня ни капельки не жаль? – Нет! – отрезала она, хотя у Рейвенскрофта был до смешного несчастный вид. Рейвенскрофт снова вздохнул. – Позвольте мне объяснить вам положение вещей. Для всего этого у меня были серьезные причины. Вы не знаете, вы не можете понять, как я… о, проклятие! – Он сполз со стула, упал на колени, схватил руку Венеции и жадно поцеловал. – Мисс Оугилви… Венеция… я люблю вас! Лицо у Венеции вспыхнуло, она высвободила руку и отступила от Рейвенскрофта на безопасное расстояние. – Не смейте этого делать! Рейвенскрофт остался на коленях и, широко раскинув руки, воззвал: – Но я должен, потому что люблю вас! Я ради этого сбежал с вами! – Если бы я знала, что это бегство, вам пришлось бы совершить его в одиночестве. – Но вы были так любезны со мной! – Я любезна со всеми. И вот что я скажу вам со всей доступной мне прямотой, Рейвенскрофт. Я не люблю вас и никогда, вы слышите, никогда не выйду за вас замуж. Рейвенскрофт опустил распростертые руки. – Вы должны выйти за меня замуж. Вы здесь со мной. Наедине. В гостинице. Вы скомпрометированы. – Я не понимаю, с какой стати… – заговорила Венеция, но голос ее оборвался. Осознание случившегося словно обдало ее холодом. Если происшедшее станет известно в Лондоне, она и в самом деле будет безнадежно скомпрометирована. Какая несправедливость! Ей так нравилось лондонское высшее общество с его развлечениями и радостями! Теперь она может утратить все это безвозвратно. Венеция подошла к окну в полной растерянности. Мысли ее путались. Может, она успеет вернуться в Лондон до того, как разойдутся слухи о ее исчезновении? Но каким образом? Только сумасшедшая женщина решилась бы отправиться в дорогу одна в такую погоду. Надо же было такому случиться! Если бы произошло чудо и здесь оказался Грегор! Каким бы он ни был, голова у него на плечах что надо, он никогда не паникует и не юродствует. На мгновение возбужденному воображению Венеции представилась высокая фигура темноволосого мужчины на белом коне. Его куртка с капюшоном запорошена снегом; касторовая шляпа с закругленными полями низко надвинута на лоб и защищает его зеленые глаза от ветра и холода. Видение скоро исчезло, а Венеция все еще стояла у окна и смотрела на снежные вихри. – Мы должны составить какой-то план, – заявил наконец Рейвенскрофт громким и раздраженным голосом. Венеция не обернулась, но была уверена, что он попытался придать себе решительный вид. Как он, однако, похож на ее отца с его бурными эмоциями и полным отсутствием здравого смысла! – Венеция, – продолжал Рейвенскрофт драматическим тоном, – мы… – Мисс Оугилви, – поправила его Венеция, но тотчас спохватилась и добавила: – Впрочем, вы должны называть меня мисс Уэст. – Это покажется странным, ведь я ваш брат. Она вздохнула. Рейвенскрофт прав. Придется позволить ему такую фамильярность. – Ладно, будьте вы прокляты, называйте меня по имени. – Венеция, – произнес он торжествующим тоном, – позвольте мне заверить вас, что у меня уже созрел план, как все уладить, чего бы это ни стоило. Венеция зажмурилась и начала медленно считать до десяти, чтобы не взорваться. Она успела досчитать только до четырех, когда услышала громкое восклицание Рейвенскрофта: – Господи помилуй! Что-то в его голосе умерило ее раздражение, и она открыла глаза, чтобы увидеть за окном нечто самое желаемое и привлекательное. Там, перед входом в дом, соскочил на землю с высокой гнедой лошади мужчина в запорошенной снегом куртке. На лице у него было весьма жесткое выражение, но от этого он не стал менее красивым. Это был Грегор Маклейн. Глава 3 Ох, мои душеньки, хотела бы я вам сказать, что дорога к любви полна цветов, легких ветерков и нежных слов. Иногда так оно и бывает, но случается, что дорога эта проходит по бесплодной, усеянной камнями земле, над которой носятся ледяные ветры. Если сумеете преодолеть препятствия, то ждут вас и цветы, и ласковый теплый ветерок, и нежные слова, и кое-что еще большее, ох, гораздо большее и дорогое сердцу!      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем маленьким внучкам однажды в холодный зимний вечер – Господи, да ведь это Маклейн! – радостно возвестил Рейвенскрофт. Грегор? Здесь? Как это могло случиться? Сердце у Венеции так и подпрыгнуло, у нее перехватило дыхание. Она нервно расправила юбки, чувствуя, что все тело пронизывает мелкая колючая дрожь. Хорошо, что кто-то пришел на помощь. И это Грегор, напомнила она себе. Именно он, и никто другой. Она услышала, как отворилась входная дверь. По полу протопали тяжелые шаги, затем прозвучал удивленный возглас миссис Тредуэлл. Глубокий мужской голос ответил на расспросы хозяйки гостиницы, а вслед за этим распахнулась дверь в комнату. Грегор появился в дверном проеме. Если бы не горящие неистовым огнем глаза, его можно было бы принять за статую. Но в его зеленых глазах, обрамленных длинными черными ресницами, пылал такой гнев, что Венеции захотелось отступить хотя бы на шаг. Грегор повернулся к миссис Тредуэлл и произнес тоном, полным едкой иронии: – Благодарю вас зато, что сразу провели меня к моим заблудившимся подопечным. Я убедился, что, мистер и мисс Уэст попали в хорошие руки. – Право же, милорд, у них сейчас уже нет никаких затруднений, – ответила миссис Тредуэлл и сделала книксен. – Я только что приготовила для них чай. – Они этого не заслуживают. На лице у миссис Тредуэлл появилась жеманная улыбочка, она сделала еще один книксен и удалилась по коридору, а Грегор вошел в комнату, затворив за собой дверь. Венеция стояла, крепко сцепив руки перед собой. Лицо у Грегора побагровело от холода, а губы побелели, не то от холода, не то от злости. Полный нескрываемого возмущения взгляд, которым Грегор удостоил Рейвенскрофта, мог бы всерьез напугать молодого лорда, если бы он не был всего лишь несмышленым щенком. Но будучи таковым, он не замечал осуждения в глазах. Он видел перед собой всего лишь доброго знакомого, который явился спасти их с Венецией. – Рейвенскрофт, вы настоящий дурак, – произнес Грегор с презрительной усмешкой. Радость, которую испытывала Венеция от встречи с Грегором, мгновенно испарилась. Она-то думала, что его появление повернет дело к лучшему, что присутствие надежного друга, разумного человека, который умеет ко всему относиться трезво и, главное, спокойно, поможет справиться с нелепым стечением обстоятельств, в которое они попали. А выходит так, будто и Рейвенскрофт, и она сама для Грегора все равно что грязь у него на подошвах сапог. Это было уже чересчур. Венеция вдруг почувствована, что устала до боли, что у нее ноют все ушибы, полученные во время падения из кареты на землю. Она опустилась на скамью под окном и принялась растирать все еще стынущие руки. На глазах у Венеции выступили слезы. Кусая губы, она изо всех сил боролась с наплывом никогда ранее не изведанных эмоций. Бог мой, она не какая-нибудь плаксивая барышня, чтобы лить слезы из-за того, что Грегор не проявил радости при встрече с ней! Злость на самое себя вернула Венеции обычное самообладание. Подумать только, этот осел даже не спросил, как она себя чувствует! Опустив голову, Венеция незаметно вытерла слезы и подняла на Грегора ледяной взгляд: – Мы тоже очень рады видеть вас, Маклейн. Полагаю, поездка из Лондона в эти края доставила вам удовольствие. Грегор даже не глянул в ее сторону. Все его внимание было сосредоточено на злосчастном Рейвенскрофте, к которому он и обратился: – Итак, Рейвенскрофт? Вам нечего сказать в свое оправдание? Рейвенскрофт бессильно уронил простертую руку; вся его наигранная бойкость исчезла без следа, когда он заговорил. – Лорд Маклейн, я не понимаю… то есть я не знаю, что вы имеете в виду… как вы можете… – Сядьте, вы, щенок! Молодой лорд оцепенел, потом сдавленно произнес: – Прошу прощения? – Вы меня слышали. Сядьте и дайте мне подумать. Я приехал сюда затем, чтобы разобраться на месте, как спасти вас обоих от последствий всей этой глупости. Очень жаль, что ваша карета разбита. Рейвенскрофт покраснел. – Это несчастный случай. – Величайшей глупостью с вашей стороны было продолжать поездку в такую погоду. И при этом нещадно гнать лошадей. – Грегор резко повернул голову и обратился к Венеции: – Я полагал, что уж вы-то могли бы проявить в сложившихся обстоятельствах необходимое благоразумие. Венеция выпрямилась. Обвиняющий взгляд Грегора задел ее еще больнее, чем проявленное им до этого невнимание. – Я категорически возражала против езды с такой скоростью. Более того, настаивала, чтобы мы сделали остановку, когда погода ухудшилась. – Это правда, – вмешался в разговор Рейвенскрофт. Грегор поднял брови: – Значит, вы не только похитили мисс Оугилви, но и подвергали её жизнь опасности, отказываясь следовать ее разумным советам? Рейвенскрофт сжал кулаки. Венеция вдруг заметила, что и сама сделала то же самое. Ах, ну почему, почему она решила, что присутствие Грегора поможет ей? Рейвенскрофт затараторил, брызгая слюной: – Ничего подобного тут нет! Мы с мисс Оугилви не сделали никаких глупостей. Наоборот, все у нас в полном порядке! Он бросил на Венецию умоляющий взгляд. Она с трудом удержалась от недовольной гримасы, но отчаяние Рейвенскрофта ей было понятно. Она годами была свидетельницей того, как Грегор одним взглядом своих зеленых глаз осаживал дерзких слуг, назойливых мамаш незамужних барышень, бесстыдных охотников за приданым и тому подобных личностей. Но ни разу за все годы их дружбы он не смотрел так на нее, и Венеции это очень не понравилось. Его холодность всколыхнула всю ее гордость и что-то еще, такое жаркое и нестерпимое, что она решительно отказалась смириться с его повелительной манерой и проговорила: – В самом деле, Грегор, я не могу взять в толк, с чего это вы вскочили в седло и бросились спасать нас. С нами все в порядке. Мы только что говорили о том, как нам повезло найти такую уютную гостиницу во время этой ужасающей снежной бури. – Она посмотрела на Грегора, прищурив глаза. – Вы не находите, что погода для апреля месяца самая неподходящая? Рейвенскрофт, видимо, не уловил обвиняющих ноток в ее голосе, потому что кивнул и азартно поддержал Венецию: – Вот именно! Совершенно неподходящая, иначе я мог бы спланировать все по-другому. – Помолчав, он добавил с осторожностью: – Ведь мы не нуждаемся в помощи, мисс Оугилви, не правда ли? Грегор повнимательнее пригляделся ко взъерошенному облику Венеции и коротко бросил с явным неодобрением: – Вот как? Расшифровать этот короткий вопрос можно было только так: «Все это ложь, и вы это отлично знаете, дорогая». Но Венеция ответила твердым «да», ибо ей было невыносимо, что Грегор смотрит на нее и на Рейвенскрофта как на двух самых больших глупцов во всем мире. Грегор всегда едко насмехался над теми, кого считал малодушными и слабовольными. Эти качества в людях он считал нестерпимыми. Он и Венеция нередко спорили об этом. Но в данный момент дела приняли иной оборот. Она видеть не могла насмешку в его глазах и твердо решила не показывать Грегору свою слабость – любой ценой! Хотя план Рейвенскрофта был явно обречен на неудачу и хотя сама она дошла до того, что жаждала избавления, Венеция не допускала и мысли, чтобы Грегор об этом догадался. – Вы потратили немало времени на поездку, – заносчиво процедила она. – Сказать по правде, я не вполне понимаю, что вас так обеспокоило. Грегор сбросил с плеч свое длинное пальто и швырнул его на кресло в углу комнаты. – Ваш отец послал меня и просил, чтобы я как можно скорее вернулся домой вместе с вами. – Начать с того, что это его ошибка! Ведь именно он уговорил Рейвенскрофта сопровождать меня. – Не имеет значения, что сделал ваш отец! Это вы поступили на редкость безрассудно, только вы! – Я не сделала ничего плохого! – вспыхнула Венеция. – Нет, она… – заговорил было Рейвенскрофт, однако Грегор, не сводя глаз с Венеции, прервал его: – Но ведь это вы добровольно сели в одну карету с незнакомым мужчиной. Не так ли? – Но я знаю Рейвенскрофта! Рейвенскрофт снова открыл рот, и снова Грегор не дал ему возможности заговорить. – Вы едва его знаете! – Знаю достаточно хорошо! – заявила Венеция с негодованием. Рейвенскрофт уронил голову на руки. – В таком случае расскажите мне о нем, – предложил Грегор. – О том, каковы его обстоятельства. О том, как случилось, что ваша карета опрокинулась на северной дороге. Венеция взглянула на Рейвенскрофта, но тот даже не поднял голову. Она глубоко вздохнула. – Я не обязана объяснять свои поступки ни вам, ни кому бы то ни было: Рейвенскрофт – порядочный молодой человек… э-э… пользуется уважением, – сказала она, стараясь не вспоминать, что всего десять минут назад желала, чтобы он оказался в самой глубине самого большого сугроба. – С той минуты, как мы покинули Лондон, он неизменно вел себя как настоящий джентльмен. Брови Грегора снова взлетели вверх. – Если не считать того, что он похитил вас… – Я собирался жениться на ней! – завопил Рейвенскрофт, но на него никто не обратил внимания. – Лгал вам, – продолжил Грегор. – Я сказал ей правду, как только мы приехали сюда! – И удерживал вас насильно, пока… – Я не удерживал! – выкрикнул Рейвенскрофт с такой силой, что его физиономия сделалась такой же красной, как его жилет. – Если бы не метель, мы сейчас уже были бы повенчаны и направлялись на континент. Венеция открыла рот и тут же закрыла. Только через секунду она обрела дар речи, но скорее взвизгнула, чем произнесла: – Континент? Грегор с усмешкой заметил: – Я считал, что вы знали намерения… гм… джентльмена. Венеция проигнорировала это замечание. – Рейвенскрофт, что это за чушь насчет континента? Прежде чем ответить, Рейвенскрофт обиженно посмотрел на Грегора: – Я хотел вам рассказать, но не знал, когда лучше это сделать. Быть может, стоило подождать до тех пор, пока… – О, ради любви к великому Зевсу, поведайте об этом прямо сейчас, – нетерпеливо предложил Гpeгop. – Объясните, с чего это вы решили отправиться на континент сразу после вашей неожиданной свадьбы. – На это есть много причин. – Назовите хоть одну. – Я люблю Италию. Грегор, скрестив сильные руки на широкой груди, обхватил ладонями мощные плечи. Рядом с ним Рейвенскрофт казался еще более моложавым и тщедушным, чем обычно. – Рейвенскрофт, – заговорила Венеция, – при чем тут континент? Уж не хотите ли вы просто сбежать, потому что у вас долги? – Нет! Разумеется, нет! – Это, я полагаю, похуже, чем всего лишь долги, – сказал Грегор. Рейвенскрофт вспыхнул. – Послушайте, Маклейн, – напыжившись, обратился он к Грегору. – Милорд, я понимаю, что вы не имели намерения оскорбить меня, но… – Уймитесь вы, щенок несчастный! Само собой, у меня есть такое намерение. – Вы намерены оскорбить меня? – помолчав, спросил Рейвенскрофт. – Да. Я нахожу ваше общество невыносимо скучным, а ваше поведение по отношению к мисс Оугилви своекорыстным. И потому не считаю нужным говорить и обращаться с вами уважительно. Рейвенскрофт мгновенно сник и понурился так, словно кости у него размякли и не могли удерживать плоть. – О, понятно, – прошелестел он. Венеция топнула ногой. – Рейвенскрофт, не позволяйте Грегору обращаться с вами подобным образом! Щеки у молодого лорда побагровели. – Ничего, я ему не позволяю. Я только стараюсь понять, вот и все. – Но ведь он оскорбляет вас! Я бы на вашем месте пришла в ярость. В низком, глубоком голосе Грегора прозвучала смешливая нота, когда он произнес: – Полагаю, мисс Оугилви хочет предложить вам вызвать меня на дуэль. Венеция резким движением повернулась к нему: – Я не собираюсь предлагать ничего столь идиотского, и вы отлично это знаете. Я просто хочу, чтобы он хоть немного постоял за себя. – Это не имеет значения. Но если Рейвенскрофт вызовет меня на дуэль, я должен буду занять позицию и ждать своей очереди. Венеция сдвинула брови: – Что? Рейвенскрофт вдруг ожил, судорожно сглотнул и обратился к Грегору: – Лорд Маклейн, может быть, нам с вами следовало бы обсудить все где-нибудь в… Венеция не дала ему договорить. – Нет! – воскликнула она и, прищурившись, обратилась к Рейвенскрофту: – Вы что-то скрыли от меня? – Да… то есть нет… или, скажем, я скрыл совершенную мелочь… – Что именно? Рейвенскрофт поморщился: – Венеция, не надо… Грегор усмехнулся, подвинул кресло на самую середину комнаты и уселся, закинув ногу на ногу. – Продолжайте, – предложил он. Венеция подбоченилась. – Вам непременно хотелось прийти на помощь? – Я рисковал сломать себе шею, когда скакал сюда в такую погоду именно с этой целью, но вы сообщили, что в моем присутствии нет нужды. – Грегор пожал плечами. – Так что я просто позволю себе поразвлечься. – Ухудшать и без того скверное положение непростительно. – Прошу прощения, – извинился Грегор с той своей обезоруживающей полуулыбкой, от которой Венеция испытывала внутренний жар. – Каким образом, скажите на милость, я мог бы ухудшить положение? Венеция терпеть не могла, когда Грегор оказывался прав, но теперь она сдержалась и обратилась к Рейвенскрофту: – Вы должны покончить с этим. Лорд Маклейн не уйдет до тех пор, пока вы не выложите все напрямик. Рейвенскрофт устремил на Грегора уничтожающий взгляд, а тот поднял руки вверх и рассмеялся: – Не смотрите на меня так свирепо! Я не из тех, кто готов драться с кем бы то ни было на дуэли из-за пустяков. Венеция делала вид, будто не обращает внимания на Грегора, но это давалось ей нелегко. Он небрежно раскинулся в кресле, вытянув вперед ноги в мокрых и грязных сапогах и мешая остальным участникам разговора свободно двигаться по комнате. В промокшей одежде, с волосами, закурчавившимися от сырости, со смешливыми искорками в зеленых глазах, Грегор был неотразим. Даже шрам на левой щеке казался привлекательным, загадочным, напоминающим об опасности. – Итак, Рейвенскрофт? – обратился Грегор к тому, кого только что назвал щенком. – Расскажете ли вы мисс Оугилви о вашем умысле? Или мне самому это сделать? – Да, я готов рассказать ей, – произнес Рейвенскрофт мрачным тоном, который вывел Венецию из терпения. – Прежде всего, мисс Оугилви, вы должны понять, что, несмотря ни на что, повторяю, несмотря ни на что, я здесь потому, что безумно люблю вас. – Ну и? – поторопил его Грегор. – И мне необходимо было покинуть страну из-за дуэли, в которой я должен был участвовать. Венеция растерянно заморгала: – Ничего не понимаю. Рейвенскрофт вздохнул: – То, что случилось… Это была не моя вина, но на прошлой неделе мы с лордом Алстером играли в карты в клубе «Уайтс». Он обвинил меня в жульничестве, и я… – А вы жульничали? – перебил его Грегор. – Нет! – сорвался тот на крик. – Я уронил карту на пол. Не подумав, наклонился и поднял ее. Тогда Алстер… имел наглость заявить, что я играю нечестно. Грегор поднял брови: – Вы и в самом деле подняли в разгар игры карту с пола? – Нуда, поднял. Я уронил ее и не заметил этого… Я знаю, что мне не следовало так поступать, но это была дама, а мне… мне так важно было… – Черт побери! – Грегор бросил на Венецию взгляд, полный юмора. – Вы и вправду хотите выйти замуж за этого глупца? Рейвенскрофт сжал кулаки и густо покраснел. Венеция даже не посмотрела на него. – Я никогда не говорила, что собираюсь замуж за кого бы то ни было. Я лишь сказала, что Рейвенскрофт джентльмен. По крайней мере я так считала. – На него было бы забавно смотреть, – в раздумье произнес Грегор. – Это все равно что поселить, у себя в доме маленькую обезьянку. – Милорд! – Рейвенскрофт шагнул вперед, в глазах у него вспыхнул гнев. – Сядьте, – сказал Грегор равнодушно. – Милорд, я не позволю вам… – Сядьте! На этот раз голос Грегора был подобен грому небесному, а зеленые глаза потемнели, как вода в бушующем море. Крик его отозвался эхом где-то за стенами комнаты. Рейвенскрофт ударил ногой о ножку стула и застыл на месте. Венеции показалось, что сердце ее вот-вот вырвется из груди. Грегор редко терял самообладание даже в гневе. За все годы их дружбы она могла бы сосчитать такие случаи по пальцам одной руки. А сейчас он гневался на нее. Она никогда не думала, что такое может быть, и это потрясло ее до глубины души. «Ведь это же Грегор, всего лишь Грегор, – твердила она себе, стараясь успокоить отчаянно бьющееся сердце. – Я знаю его целую вечность». Но эти самоутешения не оказывали на нее желаемого действия. Венеция стиснула руки. – Рейвенскрофт, продолжайте ваш рассказ! Алстер обвинил вас в жульничестве, и что дальше? – У меня не было выбора. Я вызвал его на дуэль. – И кто победил? – спросила она. Молодой лорд прикусил губу и едва слышно произнес: – Никто. – Не понимаю. Рейвенскрофт откашлялся и сказал: – Я никому об этом не говорил. Мы еще не встречались. Венеция на минуту задумалась, потом спросила: – Когда произошел этот инцидент? – Три дня назад. Так, три дня назад. Как раз перед тем, как он вознамерился похитить ее и… Венеция сосредоточила на Рейвенскрофте пристальный взгляд: – Так вот почему вы захотели уехать на континент! Грегор отреагировал на мучительную гримасу Рейвенскрофта негромким язвительным смешком. – Теперь вам ясно, дорогая? – совершенно спокойно обратился он к Венеции, хотя внутри у него все кипело. – Я спас вас не только от похищения, но и от убожества жизни на континенте в качестве супруги недостойного изгоя. Венеция была на грани срыва от охватившего ее гнева. – Позвольте мне поставить все на свои места, Рейвенскрофт, – проговорила она, задыхаясь от возмущения. – Вы не только обманули меня, сказав, что моя мать тяжело больна, но и намеревались принудить меня вести с вами тайную жизнь на континенте. Это так? – Ну… да. Я думал, вам понравится. Венеция с трудом удерживалась от того, чтобы не надавать ему пощечин. – Вы считали, что мне понравится скитаться из страны в страну, не имея возможности вернуться когда-либо в Англию? – Мы могли бы вернуться. – Когда? – Как только удалось бы убедить Алстера отказаться от обвинений. – И каким образом вы предполагали этого добиться? – Я… я думал, что, может быть, ваш отец… – Вы смели думать, что мой отец станет хлопотать о вашем возвращении в Англию? – Ваш отец хорошо ко мне относится! – И моя мать тоже. Но они не согласились бы жить с вами на континенте, не так ли? – Нет, – мрачно буркнул Рейвенскрофт. – Но я полагал, что они охотно помогут своему зятю. – Не думаю, что они выжили из ума и отправились бы в изгнание, считая увлекательнейшим приключением необходимость скрываться от полиции и жить в гостиницах под вымышленными именами. Впрочем, как знать? Я очень люблю своих родителей, но, увы, никто никогда не считал, что у них есть хоть капля здравого смысла. Что касается меня лично, то я всем сердцем хочу лишь одного: поскорее выпутаться из этой нелепой истории. Рейвенскрофт вскочил со стула. – Вен… мисс Оугилви, я вправду не думал, что вы станете возражать! Я слышал, что Италия – прекрасная страна! Там есть виллы… и магазины… и всевозможные развлечения. – А скажите на милость, на какие средства мы могли бы себе позволить эти виллы, магазины и развлечения? Рейвенскрофт обвел комнату глазами, полными отчаяния, но не увидел ничего, кроме насмешливого взгляда Грегора и разгневанного – Венеции. – Не поделитесь ли вы вашими замечательными планами? Может, вы уже приобрели дом? – поинтересовалась Венеция. – А, нет. У меня, видите ли, не было средств. – Рейвенскрофт увидел выражение лица Венеции и поспешил добавить: – Но я уверен, что это в конце концов уладится. – Не знаю, с чего это мне пришло в голову, что вы пустились в это дело неподготовленным. Рейвенскрофт явно почувствовал облегчение, однако Грегор знал Венецию лучше. Она выглядела разгневанной богиней. Ее платье было испачкано и помято, прическа растрепалась, но серые глаза сверкали, точно серебро, а гладкая кожа порозовела от обуревавших ее чувств. Тревога терзала Грегора с самого утра. Исчезновение Венеции заставило его признать необходимость их дружбы для него. Он не только радовался присутствию Венеции в его жизни, она была ему нужна. Перспектива никогда больше не увидеть ее или по крайней мере не увидеть при таких обстоятельствах, которым они оба всегда радовались, вызвала у него ярость. Самое худшее заключалось в том, что все прошедшие в тревоге часы погони он представлял себе Венецию подавленной, испуганной, страдающей от одиночества. Потом наткнулся на плачевные останки их разбитой кареты, засыпанные снегом. Грегору вдруг стало невероятно холодно при виде деревянных обломков и при мысли о том, что это могло означать. Он был встревожен и возбужден, как никогда. Обнаружив останки повозки, Грегор добрался до гостиницы и увидел там Венецию целой и невредимой, мало того, вполне бодрой, с веселыми искорками в глазах, словно она радовалась своей «загородной прогулке» с Рейвенскрофтом. И тут Грегор ощутил в груди совсем иное чувство, которое он даже не мог определить. Во всяком случае, оно могло дать новый толчок его бурному темпераменту. Впрочем, он быстро остыл, заметив, с какой злостью и пренебрежением смотрит Венеция на своего похитителя. Усмехнувшись себе под нос, он откинулся в кресле и стал ждать дальнейшего развития событий. Рейвенскрофт, склонный все на свете толковать в свою пользу, удовлетворенно кивнул и взял руки Венеции в свои. – Я не из тех мужчин, которые совершают необдуманные действия. Разумеется, у меня есть план, который учитывает и предусматривает любые возможные осложнения. Венеция перевела взгляд с Рейвенскрофта на окно, за которым по-прежнему валил снег. – В самом деле? – проговорила она. Грегор с трудом сдержал смех. Рейвенскрофт крепче сжал руки Венеции. – В самом деле, дорогая! После того как мы поженимся, мы уедем в Италию через Францию. – Каким образом? Ведь это не дешевое удовольствие. – Не думайте об этом. У меня достаточно денег, чтобы оплатить эту поездку. – Полагаю, мы будем путешествовать с большой роскошью. Рейвенскрофт смутился, но продолжал улыбаться. – Если и не с роскошью, то, во всяком случае, с комфортом. Грегор откашлялся. Венеция и Рейвенскрофт повернулись к нему. – Мне известно, сколько стоит переезд во Францию через Ла-Манш, – сказал Грегор. – Много ли денег вы взяли с собой? – Достаточно, – покраснев, ответил юнец. – Больше двадцати фунтов? Помолчав, Рейвенскрофт сказал: – Конечно. У этого щенка нет даже десяти фунтов, скорее всего у него вообще нет ни пенса, подумал Грегор, однако решил сделать парню некое снисхождение. – Если у вас, предположим, имеется двадцать фунтов, вы сможете переправиться через Канал с относительным комфортом. Займете отдельную каюту, получите питание, а также уплатите за погрузку и разгрузку вашего багажа, лошадей и экипажа. – А если у меня с собой меньшая сумма? – На десять фунтов вы могли бы получить отдельную каюту, но, вам пришлось бы; самому заботиться о еде и о погрузке и разгрузке ваших вещей. Поскольку вы не уведомили мисс Оугилви о вашем предполагаемом бегстве, уверен, что багаж ее невелик. – Даже очень мал, – сообщила Венеция с нескрываемым возмущением. – Рейвенскрофт, я вижу по выражению вашего лица, что переезд через Ла-Манш кажется вам куда более дорогим, чем вы думали. Вы навели хоть какие-то справки до того, как затеяли этот безумный побег в Италию? Рейвенскрофт встрепенулся: – Да, я это сделал! Мне сообщили, что жизнь там поразительно дешевая… – Само по себе это прекрасно, тем не менее у вас не хватает денег даже на то, чтобы добраться туда. Но предположим, мы добрались бы, а на что стали бы жить? Возможно, вы рассчитывали на помощь моих родителей, но вы даже не знаете, в состоянии ли они оказывать такую помощь. Между тем они едва сводят концы с концами. – Нет-нет, я никогда бы не стал просить об этом! Я думал, что когда мы туда приедем, то найдем маленький красивый домик на винограднике. – Рейвенскрофт выпрямился и просиял улыбкой. – Поселившись там, я собирался написать книгу. Часы на камине громко тикали. За окном бесшумно кружились снежные хлопья, являя собой единственный движущийся предмет. Грегор вдавил кончики пальцев в ладони, сдерживая готовый вырваться у него в любую секунду смех. Венеция бросила на него угрожающий взгляд, дав понять, что он никого не одурачит, потом снова повернулась к Рейвенскрофту: – Хочу спросить вас об одной вещи. Тот подался вперед. – Чем, по-вашему, я стала бы заниматься, пока вы будете писать роман? – Чем заниматься? Ну, я думал, вы станете содержать наш домик в чистоте и порядке, стирать нашу одежду в бадье, и развешивать ее на веревке сушиться на солнышке. – Он мечтательно улыбнулся. – У ваших волос слегка рыжеватый оттенок. И оттого кажется, что вы все время на солнечном свете. Грегор едва не задохнулся. Рыжеватый оттенок? С чего Рейвенскрофт это взял? Впрочем… огонь в камине и вправду бросает золотистые блики на каштановые волосы Венеции. Странно, почему сам он этого никогда не замечал? Венеция наклонилась так, что ее лицо оказалось на уровне лица Рейвенскрофта: – Вы считаете, что я была бы рада стирать свои вещи вручную и развешивать их на веревке? Его улыбка слегка потускнела. – Я думал, вы не откажетесь помогать по хозяйству в то время, как я буду писать книгу. – Развешивая ваше белье? – И ваше. А также белье наших детей. Она закрыла глаза. – Я понимаю, что вы чувствуете! – произнес Рейвенскрофт со страстью. – Вы просто ошеломлены! Я и сам был в таком состоянии, когда до меня дошло, чем мы должны будем заниматься. Мы уедем в Италию, оставим позади цивилизацию и станем жить более простой жизнью. И более чистой. И возможно, – добавил он с немыслимой наивностью, – что когда у вас нашлось бы время, вы стали бы заниматься с местными детьми, взяли бы их себе в ученики, обучали их музыке и английскому языку, ну и так далее… – В ученики? – тупо повторила Венеция. – Вы решили, что я стану делать все вами перечисленное и вдобавок стану гувернанткой? – Всего несколько учеников, – поспешил сказать Рейвенскрофт. – Я вовсе не хочу, чтобы вы трудились в поте лица. Грегору почти стало жаль этого человека. – Венеция, вы всегда говорили, что рады помочь ближнему… – Маклейн, ни слова больше, – произнесла Венеция, даже не взглянув на него. Грегор откинулся в кресле и подложил руки под голову. – Рейвенскрофт, я недооценил вас. Я поражен тем, сколько мысленной энергии вы вложили в ваш план. Прошу извинения зато, что счел вас человеком легкомысленным и не в меру эмоциональным, который, так сказать, пустился во все тяжкие. Молодой человек повеселел: – Я понимаю, что поначалу такая идея должна показаться безумной. Так было и со мной! Однако, поразмыслив… – Не сомневаюсь, что после нескольких рюмок портвейна, – высказал предположение Грегор. – После четырех, если быть точным… Услышав это, Венеция прижала пальцы ко лбу. – Я понял, что Италия – самое подходящее место для нас. Едва я окажусь в тех краях, муза посетит меня и мечта о написании романа воплотится в действительность. – Вы уже написали хотя бы один роман? – полюбопытствовал Грегор. Венеции хотелось запустить в Рейвенскрофта своим башмаком. Этот осел просто напрашивался на то, чтобы его осадили, но злосчастный Рейвенскрофт был настолько одурманен своим воображаемым успехом, что не нашел ничего лучшего, нежели ответить бодро и радостно: – Нет, но у меня есть наброски. – Он сунул руку в карман пиджака, извлек измятый листок бумаги, расправил его и сказал: – Я уже дал имена двум персонажам и решил положить в основу сюжета мое путешествие по Италии. – Значит, книга будет познавательной. Нечто вроде истории страны. Очень хорошо. – Что? О нет! Это будет детективный роман. В нем происходит некое убийство, я еще не решил, кого и как убьют. Молодого человека обвиняют в этом преступлении. Он, разумеется, невиновен, но должен доказать свою невиновность, иначе ему придется провести остаток жизни в тюрьме. Грегор поиграл бровями. – Позвольте высказать одно предположение… Этот молодой человек, он примерно вашего возраста? – Ну, в общем, да. – И вашего роста? У него такой же, как у вас, цвет волос? – Да! Откуда вы узнали? – Просто догадался. – Грегор расплылся в улыбке. – В самом деле! Знаете, я думаю, что смогу написать роман за три года. Уверен, что смогу, если у меня будет необходимое для работы время. – Которое предоставит вам прелестная мисс Венеция, как только начнет свою жизнь в качестве прислуги за все. Рейвенскрофт опешил. – Я вовсе не думал о Венеции как о прислуге! – Рада это слышать, – сухо проговорила Венеция. – Приношу благодарность от себя и своих рук. Рейвенскрофт взял ее руку и поднес к собственной щеке. – Венеция, вы самая прекрасная женщина в мире, как внешне, так и душой. Надеюсь, вы понимаете, что я никогда не позволю себе малейшего неуважения к вам. До этой минуты Грегор радовался каждой нелепости, срывавшейся с уст щенка. Однако нескрываемое восхищение, которое засияло в глазах у Рейвенскрофта, когда тот прижал руку Венеции к своей щеке, причинило Грегору до сих пор не изведанную им и весьма острую сердечную боль. То было странное чувство, и оно в мгновение ока прогнало веселость Грегора. Венеция должна была возмутиться подобной фамильярностью. С негодованием отринуть предложения, которые делал ей этот болван. Но вместо этого она вздохнула, а губы ее изогнулись в принужденной улыбке, когда она высвободила руку и слегка похлопала ею дерзкого юнца по щеке. – Ох, Рейвенскрофт, какой же вы еще молодой! Врядли это можно было принять за комплимент, однако слова девушки раззадорили глупца. Рейвенскрофт позволил себе смелость, вернее, наглость, поднести пальчики Венеции к губам и запечатлеть поцелуй на ее ладони. В душе у Грегора что-то тяжело повернулось. – Венеция! Она бросила взгляд на потемневшее от гнева лицо Грегора. Он смотрел на Венецию с высоты своего роста, переводя взгляд с нее самой на ее руку. Венеция теперь тоже взглянула на свою руку, которую Рейвенскрофт сжимал почти благоговейно. Это было неприлично, хотя вся ситуация в целом была настолько далекой от установленных норм приличия, что подобная мелочь уже не имела особого значения. Рейвенскрофт улыбнулся Грегору, не подозревая, какая опасность ему грозит. – Ну разве она не ангел? Щеки у Венеции вспыхнули. Она высвободила руку. – Да, все ясно, и сказано все, что следовало сказать, а мы должны найти выход из всей этой нелепой и неприятной истории. – Наконец! – произнес Грегор громко и очень резко. – Вы наконец признали, что это история скверная. – Я не признаю ничего, кроме того, что обстоятельства не таковы, какими я хотела бы их видеть, – не менее резко возразила Венеция. – Я на вас женюсь, – как ни в чем не бывало сообщил Рейвенскрофт. – И это решит все. – Нет! – отрезала Венеция. – Это неприемлемо. Ни в коем случае. – Но, мисс Оугилви! Я люблю вас! Люблю всем сердцем. – Рейвенскрофт! – Голос Грегора, казалось, заморозил воздух в комнате. Молодой лорд посмотрел на Грегора со страхом и тревогой. То, что произошло дальше, было необъяснимо. Рейвенскрофт с минуту постоял, затем, спотыкаясь на ходу, устремился к выходу. – Я… я… я только что вспомнил об очень важной встрече. Он поправил шейный платок и затянул его потуже. – Здесь? В этой гостинице? – Венеция в жизни не слышала более смешного утверждения. Это, пожалуй, еще нелепее, чем мысль о том, что она могла бы поддержать несчастного юнца на его пути к славе романиста. – Каким это образом вы сумели назначить встречу здесь? Однако вопрос ее повис в пустом пространстве. Венеция услышала в ответ только топот ног Рейвенскрофта, бегущего к двери во двор. Несколькими секундами позже можно было увидеть в окно, как он бежит к конюшне, на ходу застегивая пальто, полы которого трепал неистовый ветер. Венеция наблюдала за ним: – Это нечто совершенно непонятное! Грегор пожал плечами, подошел к окну и остановился рядом с Венецией. – Он дурак. Венеция повернулась к нему: – Что вы с ним сделали? – Он вышел за пределы допустимого. Я всего лишь остановил его. Венеция, сдвинув брови, посмотрела на него с недоверием. Снежная белизна за окном смягчила черты ее лица. Грегор посмотрел на девушку испытующе, пытаясь увидеть в ней то, что видел Рейвенскрофт. Красота Венеции не была ординарной. Ее фигура отличалась приятной округлостью, Венеция была чуть полнее того, чего требовала мода. Руки у нее были красивые и округлые, грудь полная и соблазнительная, так же как и бедра. К счастью, она не принадлежала к числу миниатюрных женщин. Более хрупкое тело не могло бы обладать столь страстной душой. Грегор не мог не признать, что девушка как-то особенно обаятельна. Выражение лица у нее представляло в чем-то забавную, но интригующую смесь ума, чувства юмора и живости. – Что-нибудь не так? – Венеция сдвинула брови. – Вы как-то странно смотрите на меня. – Пытаюсь сообразить, что так привлекло Рейвенскрофта. Щеки у Венеции вспыхнули. – Напрасно напрягаете зрение! – бросила она сердито. – Не будьте такой строгой. Ведь, право, есть чем залюбоваться. Она посмотрела на Грегора с недоверием. Он рассмеялся. Самое красивое у Венеции – глаза, сияющие, серебристо-серые, обрамленные густыми темными ресницами. Кожа у нее свежая и гладкая, хоть и не очень светлая, Венеция легко загорала, и даже теперь, в апреле, на носу у нее можно было разглядеть несколько веснушек. Губы полные, нежные, зубки ровные, белые. Темно-каштановые волосы ничем особым не отличались бы, если бы не их тенденция кудрявиться при малейшем намеке на сырость в воздухе. Грегор улыбнулся при воспоминании о том, как часто Венеция жаловалась на эту их особенность, которая ему, говоря по правде, очень нравилась. И вообще она весьма привлекательная девушка. Ему вдруг подумалось, что за время их продолжительного знакомства он успел по достоинству оценить ее очарование, и, кажется, это приятно им обоим. Грегор очень дорожил их дружбой и не собирался нарушать ее ради какого-нибудь легкого увлечения, каким в этом мире несть числа. Черт возьми, при этом освещении Венеция казалась особенно милой, Грегора влекло к ней не на шутку. К ее нежным губам, мягким плечам. К ее полной груди. Грегора обдало жаром, и он невольно сделал шаг к Венеции. Она округлила глаза и залилась румянцем. – Грегор, что… В самом деле, что с ним? Грегор остановился, в душе посмеиваясь над собой. Проклятие, что на него нашло? Он пошел на риск, что с ним случалось крайне редко, и теперь смотрит с вожделением на женщину, которую вовсе не собирался трогать. Грегор повернулся, подхватил свою куртку. – Простите. Я должен обдумать сложившуюся ситуацию. – Он натянул куртку, избегая встречаться взглядом с Венецией. – Пойду присоединюсь к Рейвенскрофту в конюшне, проверю, как там лошади. Она кивнула с некоторым недоумением во взоре. Грегор задержал взгляд на ее лице, на потемневших глазах и порозовевших щеках, обратил внимание на то, как туго платье обтягивает ее грудь, и… – Я скоро вернусь, – произнес он отрывисто, почему-то обозлившись и на себя, и на Венецию за то направление, которое приняли его мысли. – Попросите, чтобы подавали обед. Мы с Рейвенскрофтом явимся сюда голодные как волки к тому времени, как накроют на стол. Он вышел на свежий воздух с чувством глубокого облегчения. Глава 4 Говорят, будто Маклейны попробовали однажды использовать свое проклятие ради доброго дела – наслать дождь на поля во время ужасной засухи. Но дождь шел двадцать девять дней подряд и смыл все, чего не успела погубить засуха. Таково уж свойство этого проклятия: оно ничего не может дать, только отнимает.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем внучкам однажды в холодный зимний вечер Миссис Тредуэлл достала большой ключ из кармана фартука и отперла первую же дверь на верхнем этаже. – Вот ваша комната, мисс Уэст. Самая лучшая в гостинице! Она широко распахнула дверь и остановилась чуть сбоку от нее. Венеция вошла в комнату, держа в руке шляпную картонку, которую захватила с собой из Лондона. Комната была очень маленькая, возле высокого окна, выходившего во внутренний двор, стояла дряхлая односпальная кровать. Голубые занавески на окне соответствовали по цвету домотканому пологу кровати и такой же наволочке на огромной подушке, которая украшала кровать. Единственное кресло было придвинуто к умывальнику, состоявшему из старого кувшина и тазика, расписанных желтыми и голубыми цветочками. Увиденное превзошло ожидания Венеции. Ведь кровать могла оказаться не слишком удобной, матрас – комковатым, к тому же при широко распахнутой двери по комнате тянуло сквознячком из окна, однако Венеция считала, что в комнате будет тепло. Венеция опустила на пол свой немудрый багаж. – Все прекрасно, – сказала она. Миссис Тредуэлл просияла. – Я убирала здесь сама, точь-в-точь по картинке, которую увидела в модном журнале для леди. – Она окинула комнату критическим взглядом. – Я не могла, конечно, подобрать оттенок голубого цвета для занавесок такой же, как в журнале, но он похожий. – И что, все комнаты в вашей гостинице такие же красивые? – Самая красивая у нас – это большая спальня. Ее занимает миссис Блум со своей компаньонкой. Приехали они вчера поздно вечером и пожелали малость отдохнуть и подремать нынче, так что вы их не видели. Познакомитесь за обедом, потому как миссис Блум не из тех, кто экономит на еде, ежели вы понимаете, что я хочу сказать, – пояснила миссис Тредуэлл и для важности многозначительно надула щеки. Венеция улыбнулась. – А как насчет другой комнаты, о которой мыс вами договаривались? – Видите, какое дело, эта комната маловата, особенно для двух джентльменов, я и решила, что вам тут будет лучше, тем более печка горячая, прямо обжигает пальцы, если дотронуться. – Миссис Тредуэлл вдруг бросила на Венецию опасливый взгляд. – Прошу прощения, можно спросить, откуда у лорда Маклейна такой шрам? Я вовсе не хочу сказать, что он его портит, Боже упаси! – поспешила добавить хозяйка гостиницы. – Он такой же красивый, как те рыцари, которых я видела в книге с картинками. – С ним произошел несчастный случай, когда ему было, четырнадцать лет. Он и его братья постоянно играли в войну. Однажды, когда они сражались на шпагах, с одной из них сорвался наконечник, который надевают для безопасности, а брат Грегора этого не заметил, ну вот и все. – Венеция пожала плечами. Миссис Тредуэлл прищелкнула языком. – Горячие ребята, верно? – Да они и сейчас такие же, за исключением одного, – сказала Венеция. – Каллум, младший брат лорда Маклейна, погиб полтора года назад. Грегор до сих пор угрюмо затихал, когда при нем упоминали имя Каллума. Миссис Тредуэлл снова прищелкнула языком. – Да, это очень тяжело – потерять родного брата. Осмелюсь сказать, вы это понимаете, сами видели, как ваш собственный брат чуть не погиб. Вас это потрясло. – Да, разумеется. Но он почему-то кажется мне несокрушимым. – Верно, я чувствую то же самое по отношению к моему брату. Он, его Сирилом зовут, так вот, он скачет на необъезженных конях, участвует в гонках карет, делает всякие другие опасные вещи и ни одной царапины до сих пор не получил! – Миссис Тредуэлл покачала головой. – Да, мистер Уэст тоже такой. Никогда не прислушивается к голосу разума и при этом убежден, что ему никогда не придется расплачиваться за собственную глупость, такая, право, досада! – Глухое урчание в желудке напомнило Венеции, что из-за несчастного случая она пропустила ленч. – Большое спасибо вам за вашу доброту, миссис Тредуэлл. Могу я спросить, скоро ли будет готов обед? – Очень скоро. Мистер Тредуэлл нанял девушку помогать на кухне. Ее зовут Элси, и, уверяю вас, она замечательно готовит, редко встретишь такую кухарку. Уж здесь вам не придется голодать, мисс! Наш «Синий Петух» славится своим гостеприимством. – Уверена, любой из нас с этим согласится. Миссис Тредуэлл снова просияла улыбкой: – Благодарю вас, мисс! А теперь, прошу прощения, мне надо отлучиться на кухню и узнать, не нужна ли Элси помощь. Готовить я не умею, но помешать в кастрюле могу, если понадобится. Миссис Тредуэлл удалилась, затворив за собой дверь. Венеция подошла к кровати, буквально рухнула на нее и уронила подбородок на скрещенные руки. Она не могла поверить, что нелепые планы Рейвенскрофта могут втянуть ее в такую неурядицу. Но еще более невероятным показалось ей выражение лица Грегора, когда тот собирался покинуть общую комнату гостиницы. Был момент, короткий, не более секунды момент, когда он смотрел на нее так, словно хочет ее. Сердце у нее забилось чаще. За все годы их знакомства он ни разу не смотрел на нее так. Он вообще не смотрел на нее. Не замечал, например, что она постриглась или что у нее новая накидка – словом, ни на что не обращал внимания. Она-то на него поглядывала то и дело, да и кто бы ее осудил за это? Он был красив какой-то опасной, ошеломительной красотой и, главное, знал об этом. Венеция обхватила руками подушку и ощутила подбородком мягкое, гладкое, словно шелк, льняное полотно. К счастью для её сердца, Грегор если и отличался красивой наружностью, характер имел тяжелый. Высокомерный, вспыльчивый, он нередко бывал груб со своим слугой. Но самое худшее заключалось в том, что любое проявление милосердия или покровительства другим он воспринимал как слабость. Зато лучшие качества Грегора делали их дружбу стоящей. Он был умен и остроумен, привязан к своим родным и обладал таким старозаветным качеством, как рыцарское благородство, хотя не признал бы этого ни за что на свете. Но главное – он был прекрасным другом, терпеливо выслушивал жалобы Венеции, от души поздравлял с триумфами. Если ей случалось упасть с лошади, он первым приходил на помощь. А если удавалось совершить прыжок высокого класса, он поздравлял Венецию искренне и чистосердечно – редкое качество в мужчине, как она считала. Венеция перекатилась на бок и стала смотреть в потолок, рассеянно отметив про себя, что трещина на нем похожа на знак вопроса. Было бы хорошо, если бы они с Грегором сохранили прежнюю дружбу, а это не очень легко, если учесть врожденную – как бы это назвать? – чувственность Грегора. Она подумала о том, как Грегор посмотрел на нее в общей комнате, и кивнула самой себе. О да, она совершенно правильно назвала это чувственностью. Теперь, когда она испытала на себе этот его взгляд, ей стало понятно, почему многие молодые женщины в Лондоне ведут себя в его присутствии как настоящие дурехи. Она почувствовала себя привлекательной, соблазнительной, легкомысленной, почти опьяневшей. И это всего лишь от единственного короткого взгляда. Грегор умел завлекать и покорять без всяких видимых усилий. Он словно Крысолов из старой сказки увлекал женщин, притягивая их к себе, невидимыми нитями таинственной мелодии, такой властной, что женщина могла упасть в пропасть со скалы, даже не осознавая грозящей опасности. Венеция наблюдала такие истории одну задругой и каждый раз только головой качала по поводу женской глупости. Но сейчас она подумала, что понимает немного больше. Снаружи до нее донесся чей-то крик, потом резкий звук отодвигаемого засова на воротах конюшни. Венеция встала и, подойдя кокну, раздвинула тяжелые шторы. От широких оконных стекол потянуло холодом, и Венеция вздрогнула. Опершись одной рукой на подоконник, она другой протерла затуманенное стекло и увидела, что грум Рейвенскрофта подъезжает к конюшне верхом на одной лошади, ведя в поводу вторую. Конюх и грум Грегора, Чамберс, вышли из конюшни, чтобы помочь управиться с лошадьми. Грегор стоял у огромных ворот конюшни, готовый закрыть их, как только люди и лошади окажутся внутри. Падающие снежинки белели по нескольку секунд на его темных волосах, прежде чем растаять, но на их место тотчас опускались другие. Венеция подумала о том, как почувствовала бы себя, превратившись в снежинку и опустившись на мягкие темные волосы Грегора в том самом месте, где его теплая кожа уходит под воротник. Легкая дрожь охватила её. «Прекрати! – приказала она себе. – Это всего лишь Грегор». Но на «всего лишь Грегора» стоило посмотреть. На нем была все та же верхняя куртка, но расстегнутая, как будто он только что снова накинул ее на плечи. Под курткой темно-синий пиджак с серебряными пуговицами; галстук белоснежный, жилет красный с темными пуговицами; черные бриджи обтягивают мускулистые ноги и далее уходят в начищенные до блеска, тоже черные сапоги для верховой езды. Окно запотело от дыхания Венеции, и она снова протерла стекла рукавом платья. Это движение привлекло внимание Грегора, он повернул голову и посмотрел на окно. Глаза их встретились, и Венеция застыла на месте, не в силах пошевелиться. Несмотря на то что от окна тянуло холодом, она вся горела, словно в лихорадке. Глаза у Грегора потемнели, брови чуть дрогнули. Венеция принудила себя улыбнуться как можно естественнее, хотя гулкие удары сердца отдавались у нее в ушах. Это всего лишь Грегор. Только Грегор. Конюх что-то сказал Грегору, и тот повернулся к нему, чтобы ответить. Это заняло какие-то секунды, но Венеция успела спрятаться за шторы и теперь могла наблюдать за происходящим во дворе, оставаясь незамеченной. Она еще некоторое время постояла так, воображая, будто Грегор захочет еще раз взглянуть на окно и проверить, на месте ли она. Разочарует ли его ее отсутствие? Быть может, ему необходимо ее видеть и… «Господи, что я делаю? Мне вовсе не надо, чтобы ему хотелось видеть меня здесь, видеть, как я таращусь на него, словно дурочка!» – Это все из-за нелепого несчастного случая с каретой, – пробормотала Венеция. Она прерывисто вздохнула. Она вовсе не таращилась, просто наблюдала за ним. А это совсем другое дело. Венеция слегка наклонилась вперед и на секунду перехватила мимолетный взгляд Грегора – он в это время держал под уздцы лошадь, которую Чамберс привел к гостинице в поводу. Оба они внимательно осматривали одну из задних ног животного. Венеция нахмурилась. Быть может, лошадь, бедняжка, растянула мышцу во время несчастного случая? Надо после обеда сходить в конюшню и посмотреть. Она снова перевела взгляд на Грегора. Теперь он стоял рядом с лошадью, положив руку ей на спину, и слушал, как Чамберс что-то ему взволнованно и торопливо рассказывает, скорее всего подробности происшествия с каретой. Венеция вздохнула: обидно видеть так много и слышать так мало. Она уставилась Грегору в затылок, заметив, что влажные от талого снега волосы снова свернулись кольцами у него на воротнике. Венеция сморщила нос и резким движением задернула шторы, надеясь, что Грегор обратит внимание на этот ее демарш. Пропади оно пропадом, нелегко состоять в дружбе с мужчиной, у которого волосы всегда лежат лучше, чем у нее. В дверь постучали, и Венеция отворила ее. Миссис Тредуэлл стояла в коридоре с полным ведром воды, от которой шел пар. – Я подумала, может, вам понадобится теплая вода, чтобы умыться. Хозяйка гостиницы протиснулась в комнату мимо Венеции и налила воды из ведерка в тазик на умывальнике. – День был такой суматошный. – Да, это верно, – согласилась Венеция. – Я бы хотела… впрочем, нет, это пустяки. – Чего бы вы хотели? – Я хотела спросить, нельзя ли мне принять ванну. Горячую ванну она любила так же сильно, как свежие горячие лепешки со сметаной. Миссис Тредуэлл заулыбалась: – Разумеется, можно! У меня есть хорошая ванна из меди. Сестра прислала из Йорка. У нее дома точно такая же. Когда я у них гостила, увидела ее и сказала, что просто до смерти хочу такую. И можете мне поверить, на следующий год она мне ее прислала! – Как это мило с ее стороны! Мне повезло. – Я велю Элси нагреть воды, пока вы будете ужинать. Ужин уже на столе. Уильям, муж Элси, он у нас конюхом работает, принесет ванну и воду к вам в комнату. – Большое вам спасибо. – Не за что. Я люблю, когда моим гостям хорошо. А вы, даст Бог, расскажете о нашей гостинице вашим друзьям в Лондоне. – Сделаю это с радостью, – сказала Венеция, хоть и не представляла себе, кто бы мог пуститься в бегство в ближайшее время. – Я сейчас приведу себя в порядок и присоединюсь к обществу внизу. – Отлично, мисс. – Миссис Тредуэлл направилась к двери. – Пойду отнесу оставшуюся воду миссис Блум и ее компаньонке. Миссис Блум – дама несговорчивая, то и дело жалуется на что-нибудь. Она напоминает мне мою свекровь. – Лицо миссис Тредуэлл приняло сердитое выражение. – Подумать только, она посмела мне заявить, будто простыни у нас сырые! Как будто я могу допустить такое у себя в гостинице! – Быть может, у нее сегодня тоже был трудный денек. – Это еще не причина говорить, что у нас простыни сырые. Мы с мистером Тредуэллом не слышали ничего подобного с того самого дня, как стали хозяевами этой гостиницы. Венеция бросила осторожный взгляд на дверь комнаты напротив. Кто бы ее ни занимал, он отлично слышал, сказанное, в этом можно не сомневаться. Если миссис Блум была привередливой раньше, она станет еще более привередливой после того, как услышит столь резкие замечания в свой адрес. – Я уверена, что постели у вас отличные, миссис Тредуэлл, – поспешила заметить Венеция. – Спасибо вам еще раз за свежую воду. Миссис Тредуэлл кивнула в ответ, тряхнув серебряными кудряшками, и распрямила плечи с таким видом, словно готовилась к грядущему сражению. Венеция прикрыла за ней дверь и начала распаковывать чемодан. Едва она отперла замочек, как услышала звук отворяемой двери напротив и резкий, на повышенных тонах женский голос, которым была произнесена жалоба на то, что занавески закрываются неплотно, а затем выражено желание узнать, какие меры будут предприняты по этому поводу? Кажется, миссис Тредуэлл дала верную характеристику миссис Блум. Голоса зазвучали тише, и Венеция склонилась над чемоданом. Все платья были чудовищно измяты и, что самое скверное, намокли оттого, что упали в снег. К тому же Венеция укладывалась в спешке и взяла с собой далеко не все необходимое. Скажем, захватила очень мало шпилек, а ведь несколько штук потерялись, когда она упала. Она думать не думала, что выпадет такой снег, и, кроме насквозь промокших полусапожек, сейчас в ее распоряжении оказались только легкие туфельки. Венеция захватила с собой белое утреннее платье с голубыми ленточками, но у нее не оказалось ленточек такого же цвета для волос. Уложила очень милое серое платье для визитов, а о белых перчатках к нему забыла. Все это было досадно, однако урчание в желудке не позволяло Венеции предаваться ненужным сожалениям. Она постаралась расправить измятую, волглую одежду, переоделась в платье, хотя бы отчасти сохранившее презентабельный вид, темно-зеленое, с широкой верхней юбкой с разрезами, под которую надевалась нижняя юбка, светло-коричневая; рукава длинные, высокий, закрытый воротник. Венеция умылась восхитительно теплой водой, отыскала свой гребень слоновой кости (зеркало, правда, так и не нашлось) и подколола волосы теми немногими шпильками, которые сохранились. Надевая шелковые туфельки, она вдруг с величайшим облегчением подумала, что за последние десять минут ни разу не вспомнила о Грегоре. Эта мысль вызвала у нее на лице улыбку, и Венеция направилась вниз по лестнице с легким сердцем. Она вошла в общий зал как раз в ту минуту, когда Рейвенскрофт прямо-таки упал в кресло у камина; лицо у него было бледное, изможденное, одежда в беспорядке, перепачканная и мятая. Грегор был одет так, как подобало бы на приеме в любом аристократическом доме Лондона. Он как раз склонился над рукой весьма крупной женщины в платье красновато-коричневого оттенка; ее совершенно седые волосы были украшены страусовыми перьями в до смешного большом количестве. Грегор немедленно обратил свой взгляд на Венецию; глаза его пробежались по ее фигуре, вызвав у нее во всем теле жаркое покалывание и приятную щекотку. Щеки у нее разгорелись, Венеция отвернулась и увидела прямо перед собой плоскогрудую, худую женщину в сереньком платье и с ниткой сильно потускневшего жемчуга на шее. Женщина присела в глубоком реверансе. – Добрый вечер! – Голос у нее был таким же тусклым, как ее одеяние. – Позвольте представиться – мисс Платт. Венеция присела в реверансе. – Как поживаете? – заговорила она. – Я мисс Венеция О… – Мисс Уэст! – донесся с противоположного конца комнаты глубокий голос Грегора. Венеция принужденно улыбнулась и слегка наклонила голову, приветствуя Грегора, хотя сердце у нее прыгало, словно у загнанной лошади, при мысли о едва не совершенном промахе. – Лорд Маклейн, – произнесла она. Грегор поклонился: – Мисс Уэст, простите, что перебил вас, но мы с вашим братом только что имели честь познакомиться с миссис Блум и ее компаньонкой мисс Пл… – Мисс Уэст, – в свою очередь, перебила его миссис Блум, ее голос напоминал слушателям об артиллерийской канонаде, – ваш защитники покровитель только что сообщил мне, что вы живете в Лондоне. Могу я спросить, в какой его части? – Самодовольная широкая улыбка раздвинула тяжелые челюсти миссис Блум. – Я отлично знаю большую часть города, в котором живу вот уже двадцать пять лет. Полагаю, я знаю всех, кто этого стоит, не правда ли, мисс Платт? Компаньонка быстро кивнула, ее нервический взор на мгновение остановился на физиономии ее нанимательницы, и она тут же отвела глаза. – Миссис Блум знает абсолютно всех в городе! Я всегда говорю, что дорогая миссис Блум лично знакома с половиной Лондона и состоит в списке почетных гостей другой его половины. У Венеции упало сердце. Если эта особа и в самом деле принята в лондонском высшем обществе, то рано или поздно они где-нибудь столкнутся, и тогда все пропало. Она украдкой взглянула на Грегора, пытаясь сообразить, чувствует ли он угрожающую ей опасность, но его вежливая улыбка не принесла ей облегчения. Казалось, он совершенно равнодушен к сложившейся ситуации и возможности благополучного выхода из нее. На сердце у нее было тяжело, но тем не менее она нашла в себе силы улыбаться и высоко держать голову. «Боже милостивый, ведь я буду опозорена навсегда!» Глава 5 Терпеливая женщина в силах управлять нетерпеливым мужчиной. К несчастью, с женщиной нетерпеливой не может справиться никто.      Cmapaя Нора из Лох-Ломонда – трем маленьким внучкам однажды в холодный зимний вечер Рейвенскрофт откашлялся и виновато взглянул на Венецию. – Прошу прощения, миссис Блум, но мы с сестрой большую часть времени проводим в Йоркшире. Вряд ли вы могли увидеть нас в Лондоне. – И это полностью моя вина, – заговорил Грегор самым серьезным тоном. – Я неодобрительно отношусь к легкомыслию и ветрености, присущим лондонскому высшему обществу. Предпочитаю, чтобы мои подопечные проводили время более достойным образом, читали бы религиозную литературу, изучали греческий язык, да мало ли чем интересным и полезным можно заняться! Миссис Блум одобрительно кивнула: – Уверена, это вполне разумно. – Она бросила многозначительный взгляд на мисс Платт: – Взять хотя бы вашего брата, моя дорогая. Да и вообще многим и многим легко сбиться с пути в таком месте, как Лондон, если не избегать различных соблазнов. Мисс Платт густо покраснела. – Мой брат не сбился с пути, ему просто не повезло. Это совершенно разные вещи, – возразила она. Внезапно Грегор, который что-то рассматривал на противоположной от него стене, замер в изумлении. Все головы немедленно повернулись в его сторону. Он указал на картину, висевшую у окна: – Миссис Блум, прошу вас, взгляните на это полотно. Вам не кажется, что это может быть Вриланд? Смею заметить, вы с вашим опытом жизни в Лондоне знакомы с искусствами более чем кто-либо здесь. Венеция сдвинула брови. Она, можно сказать, на грани гибели, а Грегор рассуждает об искусстве! Миссис Блум прямо-таки на глазах преисполнилась сознанием собственной важности. – Как и наш принц-регент, я обожаю голландских мастеров. Мой покойный муж, упокой Господь его душу, два года назад приобрел великолепную картину из коллекции короля. Она по сей день висит у меня в библиотеке. Грегор удовлетворенно кивнул: – В таком случае вас можно считать настоящим экспертом. Не будете ли вы так добры приглядеться к этой картине и сказать, верно ли мое предположение? – Конечно. – Миссис Блум, сощурившись, посмотрела на стену. – Но… что за картина? Венеция удивленно моргнула. Картина была величиной с большое плоское блюдо. Если миссис Блум ее не замечает, значит, она слепа, как летучая мышь. Венеция испытала огромное облегчение. Если ей доведется в будущем случайно встретиться с миссис Блум, эта пожилая особа вполне может ее не узнать. Так вот почему Грегор не выглядит обеспокоенным этой нежеланной встречей! Миссис Блум сощурилась так, что глаза ее почти совсем закрылись, когда она приблизилась к стене на расстояние не больше чем в три фута. – Ах, эта картина! Она и вправду может быть копией полотна Вриланда. У него такие легкие мазки! Вздохнув, Венеция одарила Грегора благодарным взглядом. Он ответил улыбкой и едва заметно пожал плечами. – Какая милая пасторальная сценка, – проговорила миссис Блум, возвращаясь к группе у камина. – Она дышит миром и покоем, но мне трудно себе представить, что кому-то может нравиться жизнь в деревне, в то время как Лондон дает столь много любому из нас. Я, например, каждый год провожу в городе по меньшей мере семь месяцев, житье в деревне приедается мне очень скоро. – Ну а я люблю деревню, – произнесла Венеция. – Мисс Платт, а что предпочи… – Мне нравится только Озерный край, – перебила ее на полуслове миссис Блум, не удостоив свою компаньонку даже беглым взглядом. Мисс Платт виновато улыбнулась Венеции, которая донельзя возмутилась грубостью ее хозяйки и поняла, что та всячески старается прилюдно унизить свою компаньонку. Этому нельзя потакать никоим образом. Венеция ласково улыбнулась мисс Платт: – Надеюсь, вы сядете за обедом рядом со мной. Приятно поговорить по душам с человеком, которому нравится жизнь в деревне. Миссис Блум громко рассмеялась: – Ах вот как, мисс Уэст! Но право, нет нужды защищать мисс Платт. Она городская жительница и не раз говорила мне, что просто не в состоянии запереть себя в деревне. Если до сих пор Венеция только начинала закипать гневом, то теперь он буквально бурлил в ней. – Миссис Блум, вы самая… – А, я слышу, кто-то идет по коридору, – сказал Грегор, подхватил Венецию под локоть и буквально силой повел к столу. – Сейчас подадут обед. Венеция ожгла его негодующим взглядом, но сказать ничего не успела, так как в эту минуту дверь в комнату распахнулась и на пороге появилась миссис Тредуэлл с большим подносом в руках. За ней следовала рослая костлявая девица с веснушчатым красным лицом, курносым носом и взъерошенными кудряшками. – Обед! – провозгласила хозяйка гостиницы и поставила поднос на стол, накрытый на пятерых. Рослая девица водрузила на стол большую супницу и широко улыбнулась: – У нас нынче ветчина ломтиками, блюдо яиц с пикулями, перепелиные грудки, копченая лососина, немного засахаренных груш и корзинка свежего подогретого хлеба. А это вот суп из сельдерея. Мама говорила мне, что он хорошо помогает при несварении желудка. Миссис Блум уставилась на супницу: – Впервые слышу, что бывает суп из сельдерея. Улыбка миссис Тредуэлл увяла, во взгляде появилась настороженность. – Суп приготовила Элси, – сообщила она. – Мистер Тредуэлл говорит, что ничего вкуснее он не ел. Элси снова расплылась в улыбке: – Мама научила меня готовить его, когда я была совсем еще маленькая. Венеция заняла свое место за столом. – Я просто жажду отведать этот суп. Ничто не может быть лучше в такую погоду. – Совершенно верно! – поспешил поддержать ее Рейвенскрофт. Венеция вознаградила его одобрительной улыбкой, отчего тот, в свою очередь, заулыбался ей. Грегор уловил этот молчаливый обмен любезностями и прищурился. Довольно долго он не сводил глаз с Венеции, затем отвернулся, не сказав ни слова. И до конца обеда почти все время молчал. Что с ним происходит? Она решила выяснить это сразу после окончания трапезы. Для нее обед оказался тяжким испытанием. Миссис Блум, кажется, поставила себе целью как можно больше разузнать о мистере и мисс Уэст, несмотря на то что Венеция старалась перевести разговор на более спокойные темы. Рейвенскрофт пытался ей помочь, но был слишком измочален, чтобы эта помощь оказалась хоть сколько-нибудь существенной. Так что Венеции пришлось выкручиваться самой. Но время шло, и силы ее почти иссякли, особенно после того, как миссис Блум несколько раз напомнила мисс Платт о «шитье», которое ждало продолжения у них в комнате. Каждое упоминание об этом приводило мисс Платт в уныние. В воображении Венеции возникло огромное количество рабочих корзинок, ожидавших, когда наконец мисс Платт займется на всю ночь рабским трудом при свете единственной свечи. Когда с обедом было покончено, миссис Блум встала и громогласно объявила, что они с мисс Платт немедленно удаляются к себе. Злосчастная компаньонка явно не обрадовалась такому решению, однако покорно отложила вилку и поднялась из-за стола. Едва за ними закрылась дверь, как Рейвенскрофт поднял обе руки над головой и зевнул. – Слава Богу, что они ушли! Мне ни разу в жизни не доводилось общаться с такими нудными особами. – А со мной такое случалось, – заметил Грегор, в упор глядя на Рейвенскрофта. Юнец не заметил иронии. – Лорд, мне кажется, я сейчас рухну на пол! – Он зевнул еще шире. – Прошу прощения, но этот день меня доконал. Я хочу лечь поскорее в постель. – Блестящая идея, – согласился с ним Грегор. – Я отлучусь ненадолго. Хочу еще разок проверить, как там наши лошади. Рейвенскрофт повернулся к Венеции, поднес ее руку к губам, коснулся нежным поцелуем ее пальчиков и проговорил, застенчиво улыбнувшись: – Не смею надеяться что вы будете мечтать обо мне. Венеция резким движением высвободила руку, подумав при этом, что он выглядит совершенным юнцом, ему не дашь даже его двадцати двух лет. Сердце Венеции немного смягчилось. Он очень молод и ужасно наивен. Тронутая тем, с какой надеждой он смотрит на нее, Венеция сказала с улыбкой: – Я так устала, что мечтаю лишь об одном – хорошо выспаться. Улыбка Рейвенскрофта увяла, и он добавил: – Приношу вам извинения за сегодняшнее утро. Я должен был рассказать вам о том, как все произошло. Теперь я понял, что недостаточно хорошо все обдумал. Венеция пожала плечами: – Это уже в прошлом. Больше не о чем говорить. Рейвенскрофт снова взял ее за руку: – Венеция… – Поскольку все прочие постояльцы удалились на покой, перед вами мисс Оугилви. От голоса Грегора в комнате, казалось, повеяло холодным ветром, несмотря на то что огонь в камине горел жарко. Рейвенскрофт густо покраснел и отпустил руку Венеции. Он ничего не сказал Грегору, но произнес негромко: – Мисс Оугилви, я поговорю с вами об этом позже, а сейчас позвольте пожелать вам доброй ночи. Он отвесил Венеции глубокий поклон, ограничился холодным кивком в сторону Грегора, повернулся и ушел. Венеция сердито посмотрела на Грегора, который теперь стоял у огня, опершись одной рукой на каминную полку, а вторую сунув в карман. – Не стоило так обходиться с ним. – Щенок повел себя слишком смело по отношению к вам. – Не думаю. – Венеция вздохнула. – Лучше бы вы перестали оговаривать его на каждом шагу. – Я обращаюсь с ним так, как он того заслуживает. – Грегор взял кочергу и помешал дрова в камине. – Неужели вы забыли, что сегодня утром он попросту сбежал с вами? – Он признал, что совершил ошибку. – Да, после того, как его поймали. – Я не о том. Ошибка его в том, что он полагал, будто я увлечена им и соглашусь с его сумасбродным планом. Италия, скажите пожалуйста! – Это вас разозлило, я заметил. – Да, в особенности идея о стирке белья. Как ни странно, я могла бы заниматься стиркой, если бы это не вменяли мне в обязанность. – Венеция устало улыбнулась. – Не знаю, понятно ли это. – Вполне. – Грегор положил кочергу на место. – Вы могли бы делать это ради любви, но не по обязанности. Она окинула его удивленным взглядом: – Вот именно! Поверить не могу, что вы это понимаете. – Почему? Это не столь уж необычная мысль. – Потому что за все годы нашего знакомства я не слышала от вас упоминаний о любви, за исключением тех случаев, когда вы утверждали, что не верите в нее. – Я верю в нее. Для других людей. Венеция подошла к камину и стала греть руки над огнем. – Но не для вас? Грегор улыбнулся одним уголком губ. – Когда-нибудь, возможно, и для меня. Однако в настоящее время я не вижу в этом пользы. Я еще достаточно молод, чтобы самому вытирать суп у себя с подбородка. Венеция покачала головой и негромко рассмеялась: – Стало быть, по-вашему, любовь нужна только немощным и дряхлым? – И тем, кто слишком ленив для того, чтобы устроить свое собственное счастье. – Право, не знаю, могу ли я с вами согласиться. – Венеция пожала плечами. – Но ведь это не первый случай, когда мы с вами не можем прийти к согласию. Глаза Грегора заискрились смехом. – И надеюсь, не последний. – Вам нравится спорить? – С вами – да. У вас больше здравого смысла, чем у большинства других людей. – Он скрестил руки на груди и оперся спиной о каминную доску. – Как правило. Венеция улыбнулась, и в комнате вдруг наступило непринужденное, уютное молчание. Весело потрескивали дрова в камине, в воздухе еще сохранился аромат чабреца, оставшийся от обеда. Было просто восхитительно стоять вот так рядом с Грегором. После таких минут могла ли она считать этот день, вернее сказать, его вторую половину мучительной… или совершенно нелепой? Нет, какой бы она ни была, приятно чувствовать, что порядок вещей вновь становится нормальным. – Сомневаюсь, что Рейвенскрофт напишет когда-нибудь свою книгу, – раздумчиво произнес Грегор. – А я сомневаюсь, что мы станем ее персонажами, – отозвалась Венеция с печальной улыбкой. – Думаю, я могла бы стать великолепной героиней, но вы… – Она подняла голову и посмотрела на Грегора долгим изучающим взглядом. – Не уверена, что вам присущи качества героя. Брови Грегора сошлись на переносице. – Почему вы так думаете? – Вы кто угодно, только не рыцарь в сверкающих латах. Из всех, кого я знаю, вы менее всего способны на самопожертвование. Глаза у него засверкали. Однако он пожал плечами и сказал: – Но ведь это я скакал сломя голову в эту ужасную погоду ради того, чтобы спасти вас, не так ли? – Да, это так, но для вас это нетипично. Для настоящего рыцаря спасение девушек – повседневное занятие. Грегор наклонился так, что его лицо оказалось на уровне лица Венеции. Свет камина четко обрисовал его подбородок и посеребрил шрам, но зеленые глаза оставались в тени и казались почти черными. – Быть может, настоящий рыцарь бережет себя ради единственной девушки. Сердце у Венеции подпрыгнуло. «Зачем, зачем он это сказал? Имел ли он в виду… – Она поспешила одернуть себя. – Ведь это Грегор. Такое он наверняка может сказать любой женщине». Эта мысль усмирила ее – участившийся пульс. Венеция отвернулась и, насколько могла спокойно, спросила: – Как вы считаете, мы сможем уехать отсюда завтра или нам придется проторчать здесь еще один день? Брови у Грегора снова сошлись на переносице. Он не собирался говорить Венеции приятные слова, но она была сейчас такой привлекательной, свет камина так чудесно золотил ее волосы, а выражение лица стало таким же мягким, как тогда, когда она смотрела вслед Рейвенскрофту. Грегор не мог понять, что вызывало в ней сочувствие к этому дураку, но ее как бы вынужденная улыбка сделала Венецию неотразимой. Он раньше не замечал, что Венеция слегка наклоняет голову, если намерена о чем-то спросить. И что губы у нее слегка вздрагивают перед тем, как она рассмеется. По совести говоря, он стал замечать в Венеции куда больше привлекательного, чем следовало бы. Но разве это так уж плохо? Почему бы не оценить по достоинству ее необычную прелесть? Вероятно, он подумал об этом только теперь потому, что познакомился с ней, когда ей было пять лет, а ему восемь. Они оба оказались в числе гостей на скучном дне рождения у самодовольного графского сыночка, наглого задиры, с которым Грегору строго-настрого приказали не вступать в драку, но он, разумеется, нарушил запрет. Обозленный, Грегор, насупившись, торчал в углу и не сразу заметил, что рядом с ним стоит Венеция. В свои пять лет она была не по годам развитой девочкой и, так же как Грегор, дулась по поводу того, что ей сделали выговор за плохое поведение. Ее серые глаза возмущенно сверкали из-под шапки каштановых кудрей, а красивое белое платье было порвано и перепачкано в результате ссоры с применением силы, произошедшей еще до того, как Грегор сцепился с именинником. Кто-то из «почетных гостей» посмеялся над взлохмаченными волосами Венеции, а она в ответ подняла ногу и пнула обидчика в голень с таким изяществом и точностью, что Грегор онемел от восхищения. С тех пор у них завязалась дружба, которую ни время, ни усилия родителей Венеции не смогли расстроить. И сегодня Венеция все та же – наперсница и добрый товарищ, но совершенно неожиданно он увидел в ней женщину, которая очаровала Рейвенскрофта. Это по меньшей мере загадочно. Быть может, все это результат утреннего происшествия с ее исчезновением, результат страха за нее и осознания того, как много она для него значит. Он посмотрел на нее с улыбкой, радуясь тому, что она здесь, рядом с ним, в полной безопасности. – Вы настолько устали, что жаждете как можно скорее лечь в постель? Или достаточно бодры, чтобы поболтать еще немного? Венеция удивленно моргнула и слегка порозовела. – Думаю, что в состоянии задержаться на некоторое время. – Отлично. Грегор взял в пальцы выбившийся из прически и упавший Венеции на плечо золотистый локон. Венеция поморщилась. – Закалываю волосы несметным количеством шпилек, и все напрасно. Грегор выпустил из пальцев мягкий шелковистый локон. – Они у вас очень тонкие и красивые, жаль их мучить шпильками. Он вдруг представил себе, что его локоть лежит у нее на подушке, удерживая золотую волну разметавшихся прядей, представил себе наготу Венеции… о, это было бы так радостно и прекрасно… И словно он высказал вслух эти греховные мысли, Грегор глянул с опаской в замечательные глаза девушки. Воздух вокруг них обоих вдруг сгустился и стал тяжелым, а жар пылающего камина словно заполнил разделяющее их пространство. Как-то так получилось, что он оказался возле Венеции уже не на расстоянии вытянутой руки, как того требовало светское приличие. Он не мог бы с уверенностью сказать, кто из них придвинулся ближе, хотя подозревал, что это был он, притянутый к ней, словно мотылек к пламени свечи. Венеция находилась в нескольких дюймах от него, подол ее платья касался его ног; глаза ее стали огромными, а губы слегка приоткрылись, словно ее обжигал изнутри такой же огонь, который пылал в Грегоре. Венеция не понимала, что изменилось, но перемена произошла, в этом нет сомнения. Она, чуть запрокинув голову, смотрела в завораживающие зеленые глаза Грегора, на его четко очерченные губы. Было бы настоящим блаженством поцеловать эти губы, соблазнительным, но запретным. Однако ее тело заставило умолкнуть голос разума и непреодолимо влекло Венецию к опасной скале – Грегору. Одна-единственная, совсем крохотная, но весьма разумная мысль удержала Венецию на грани. Если она перешагнет черту, то вполне может потерять в Грегоре друга. Она знала о многих – о, слишком многих его увлечениях. Да, Грегор увлекался, но как только осознавал, что очередная любовница становится слишком требовательной, оставлял ее. Нет, твердо решила Венеция, стараясь не смотреть на чувственную линию его нижней губы. Какой привлекательной ни кажется мысль о поцелуе, она не поддастся искушению. Венеция вдруг ощутила боль во всем теле, как будто неприятности этого нелегкого дня разом обрушились на нее. – Я устала больше, чем мне казалось, – произнесла она. Голос ее стал хриплым. – Пора лечь в постель. У Грегора потемнели глаза. Он коснулся указательным пальцем подбородка Венеции и, приподняв ее лицо, сказал: – Что же, желаю вам спокойной ночи, Венеция. Он поцеловал ее в щеку. Венеция закрыла глаза и почувствовала неукротимую дрожь. Она прильнула к Грегору, наслаждаясь теплом его губ, жадно вбирая в себя каждую чувственную секунду. Медленно, не смея дышать, она отпрянула – и встретила, его взгляд. В зеленых глазах Грегора горело желание. Обуреваемый страстью, он накрыл губами губы Венеции. Обняв, поднял ее и крепко прижал к своему сильному, мускулистому телу. Венеция до сих пор не знала таких поцелуев, сильных и властных. Таких возбуждающих, жгучих – все ее тело горело, словно в огне. Грегор вдруг застонал, стон этот словно зародился в самой глубине его охваченного бурным желанием существа, и у Венеции ослабели колени. Губы Грегора были горячими и требовательными, он протолкнул язык между губ Венеции, требуя все больше и больше. Думать Венеция не могла, она только чувствовала. И что это были за чувства! Настоящий пожар эмоций. Грегор прервал поцелуй, поставил Венецию на ноги и разомкнул объятия. Все кончилось так же быстро и неожиданно, как началось. Оба стояли, тяжело дыша, с ошеломленными лицами. Грегор запустил руку в волосы. – Венеция, мне… – Нет, – произнесла она и, спотыкаясь, бросилась к двери. Она услышала, что Грегор сделал шаг ей вслед, и побежала так, будто за ней гнались все псы ада. Со стуком захлопнула за собой дверь, как в тумане поднялась по лестнице. Венеции было-необходимо остаться, одной, чтобы справиться с ураганом чувств. Она добралась до своей комнаты и уже взялась за ручку двери, когда отворилась дверь комнаты напротив. Мисс Платт вышла в коридор; она была все еще в том платье, в котором сидела за обеденным столом. Женщина вздрогнула, увидев Венецию в столь возбужденном состоянии. – Мисс Уэст, – заговорила она испуганным полушепотом. – Вы заболели? У вас лицо горит. Венеция прошептала в ответ: – Я очень устала, вот и все. Мисс Платт легонько похлопала ее по лицу. – Смею сказать, что так и есть. День был очень тяжелым. Добрые слова и ласковое похлопывание по плечу вернули Венеции самообладание. Она заставила себя улыбнуться. – Мисс Платт, мне хотелось бы поговорить с вами завтра. – Она бросила опасливый взгляд на дверь за спиной у мисс Платт и добавила: – Наедине. – Очень хорошо. Может, с утра пораньше? Я обычно встаю на заре. – Она снова нервически вздрогнула. – Миссис Блум постоянно напоминает мне, чтобы я вела себя как можно тише, и я ее не разбужу. – Отлично. Я буду надеяться… – Мисс Платт! – громко крикнула миссис Блум. Мисс Платт встрепенулась: – Ох, совсем забыла! Мне надо раздобыть немного воды! Извините меня, мисс Уэст. Она понеслась вниз по лестнице. Покачав головой, Венеция вошла к себе в комнату и разделась. Ей хотелось подумать об ошеломительном поцелуе Грегора, но как только она легла в постель, веки ее смежились, и она уснула крепким, глубоким сном. Снились ей рыцари в сверкающих доспехах с зелеными глазами и греховными ухмылками. Глава 6 Все мы совершаем поступки, о которых потом скорбим и сожалеем. Право, нет на свете человека, который не совершал бы ошибок снова и снова.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер Венеция просыпалась медленно и неохотно. Она ворочалась, натягивала на себя одеяло, закутываясь в теплый кокон. Но тут ей с почти болезненной ясностью вспомнился поцелуй Грегора, и сон как рукой сняло. Губы стало покалывать, словно они жаждали еще одного поцелуя. Венеция потерла их тыльной стороной руки… Так это и вправду было. Грегор ее поцеловал. Это значило… Ничего это не значило, мысленно сказала она себе. Потом повторила вслух: – Ничего это не значит. Грегор то и дело целует женщин. Это всего лишь результат ужасного дня. Когда они встретятся сегодня, оба сделают вид, будто никакого поцелуя не было. Вначале они, возможно, почувствуют себя неловко, но это скоро пройдет, и все станет на свои места. Венеция выбралась из постели и, ступив босыми ногами на холодный деревянный пол, вздрогнула. Ох, а куда подевалось ее платье? Венеция растерянно огляделась вокруг и наконец увидела, что краешек подола торчит из-под кровати. Она схватила платье и поспешила натянуть на себя, от души желая, чтобы в нем было поменьше кружев и побольше материи. Затем подошла к окну и отодвинула занавеску. Солнечный свет заливал двор гостиницы, снег под яркими лучами ослепительно сверкал. Впервые за последние два дня на небе не было ни единого облачка. Мало того, с толстых сосулек на конюшенной крыше лилась обильная капель. Венеция с облегчением улыбнулась и снова задернула занавеску. Бог даст, они не задержатся здесь надолго, а это хорошо не только само по себе, а еще и потому, что их отношения с Грегором резко изменились. Венеции не хотелось еще до завтрака перебирать в памяти события прошедшего вечера. Она подошла к умывальнику, взяла свой серебряный гребень и принялась расчесывать волосы. Венеция распутывала одну за другой сбившиеся за ночь пряди, жалея о том, что не взяла с собой ручное зеркало. То, что висело над рукомойником, было настолько тусклым и запятнанным, что и лица толком не разглядишь, не говоря уже о волосах. Удрученно вздохнув, она принялась укладывать в прическу и закалывать шпильками локон за локоном. Наконец она воткнула последнюю шпильку, и тут услышала, как отворилась дверь комнаты напротив. Затем до Венеции донесся голос мисс Платт, которая произнесла: – Да, мэм, я сию минуту спущусь вниз и узнаю, почему до сих пор не принесли горячую воду. За этим последовали громкие, пронзительные жалобы миссис Блум. Наконец хозяйка сделала паузу, и компаньонка воспользовалась этим, чтобы заверить ее: – Да-да, разумеется, дорогая миссис Блум, это позор и стыд. Я иду немедленно и не вернусь до тех пор, пока не раздобуду воду. Венеция подошла к двери и чуть-чуть приоткрыла ее. Мисс Платт поспешила затворить дверь в комнату миссис Блум. – Мисс Платт! – окликнула ее Венеция шепотом. Мисс Платт, и на сей раз облаченная в нечто серое, подчеркивающее подчиненность ее положения, первым долгом бросила опасливый взгляд через плечо и лишь после этого решилась заговорить: – Мисс Уэст… – Ш-ш-ш, – перебила ее Венеция и зашептала: – У вас есть время поговорить? Всего несколько минут? Мисс Платт еще раз посмотрела на дверь комнаты миссис Блум и проговорила: – Я, право, не знаю… – Ну пожалуйста, очень вас прошу. На физиономии тощей компаньонки появилась нервическая улыбка, но она все-таки вошла в комнату Венеции, и та, взяв руки мисс Платт в свои, подвела ее к единственному стулу. – Присядьте, пожалуйста. Простите, что не могу предложить вам ничего более удобного, но приходится мириться с тем, что имеется. Мисс Платт помотала головой: – Как это возможно, чтобы я заняла единственный стул? Венеция настояла на своем. Венеции не хотелось смотреть на нее снизу вверх. Яркий свет из окна был немилосерден по отношению к наружности мисс Платт и подчеркивал внешние недостатки немолодой женщины: угловатые черты лица, его землистый цвет, слишком тонкие губы и почти полное отсутствие ресниц. На привлекательность могли претендовать лишь необычайно яркие голубые глаза. Из бесчисленных наставлений своего папеньки Венеция усвоила, что лицо далеко не всегда является истинным зеркалом души, как это принято считать. В реальной действительности найдется немало подтверждений тому, что за приятной наружностью порой скрывается не слишком приятная душа. Но, глядя на непрезентабельные черты лица мисс Платт, легко было представить, что на них лежит отсвет истинно доброй души. – Мисс Платт, надеюсь, вы не сочтете меня бесцеремонной, но все же я позволю себе сказать, что миссис Блум кажется… то есть она не всегда… короче, каким образом, почему вы поступили к ней в услужение? Мисс Платт густо покраснела. – Это очень сложная история. Венеция так и думала. – Вчера за обедом, в присутствии нескольких человек, я не могла себе позволить хоть как-то выразить свое удивление, но, признаться, оно было достаточно велико. Мисс Платт стиснула руки и снова бросила нервический взгляд на дверь. – Миссис Блум отнеслась бы к моему рассказу неодобрительно, если бы узнала о нем. – Потому что он рисует ее в неприглядном свете? – О нет, это не такая уж страшная история, но миссис Блум сочла бы, что люди могут истолковать ее роль превратно. Жаркое возмущение обожгло сердце Венеции. Ее догадки оказались верными: мисс Платт отчаянно нуждалась в защите! – Умоляю вас, расскажите мне, что случилось! – История эта не такая уж значительная. Она касается… моего брата Бертрана. – Это имя мисс Платт произнесла с застенчивой улыбкой, и выражение ее лица смягчилось. – Мой брат – чудесный человек, красивый и обходительный, хотя немного… Мисс Платт запнулась, явно не желая сказать о своем брате что-нибудь плохое. – Наивный? – подсказала Венеция. – Да, именно так! – подхватила мисс Платт. – Он на несколько лет моложе меня. По странному стечению обстоятельств он оказался в Лондоне. – Мисс Платт подалась вперед и произнесла трепетным шепотом: – С более чем тысячей фунтов в кармане! – Солидная сумма, ничего не скажешь. – Он унаследовал эти деньги от нашего дяди. Мы выросли в глуши, в графстве Кент, недалеко от Дувра. Ничего особенного не произошло бы, если бы Бертрану не взбрело в голову уехать в Лондон с деньгами. На него нашло какое-то помрачение. Он вообще чрезвычайно импульсивен. – Голос у мисс Платт дрогнул, она стиснула руки, на щеках у нее проступили красные пятна. – Это у него наследственная черта. Отец тоже был таким. Венеция положила руку на плечо мисс Платт и проговорила сочувственно: – Кажется, я понимаю, что произошло. Кто-то обманул вашего брата, воспользовавшись его беспомощностью. – Ода! – Мисс Платт сжала в ладонях руку Венеции, в глазах у нее была невыразимая тоска. – Мисс Уэст, вы не можете представить, какое это мучение – оказаться оторванной от единственного родного человека! – Ваш брат – последний из ваших живых родственников? – Да, если не считать миссис Блум. – Вы с ней родственницы? – Свойственницы, она вышла замуж за брата моей матери и считается моей теткой. Мой дядя мистер Блум был очень богатым человеком. Он и миссис Блум заботились обо мне и о Бертране до тех пор, пока дядя не умер несколько лет назад. Он завещал нам обоим некоторую сумму денег. – Так вот откуда у Бертрана тысяча фунтов! – Да. – Лицо у мисс Платт омрачилось. – Уверена, миссис Блум была категорически против этого. Венеция похлопала мисс Платт по руке. – А где сейчас Бертран? – В Лондоне. – Губы у мисс Платт задрожали. – В долговой тюрьме. – Не может быть! – Но именно так оно и есть. Мы с миссис Блум едем его выручать. Ошеломленная, Венеция на мгновение лишилась дара речи. – Миссис Блум намерена уплатить его долги? – спросила она. – Да, но… – Мисс Платт густо покраснела, крепко сжав губы, потом продолжила: – Я больше не стану говорить об этом. Миссис Блум считает нежелательными подобные разговоры. Внезапно Венеция все поняла. Мисс Платт вынуждена прислуживать этой бой-бабе, этой старой летучей мыши за то, что она вытащит несчастного Бертрана из тюрьмы. Ничего себе милосердие! Миссис Блум полностью подчинила себе злосчастную мисс Платт. Отец Венеции всегда говорил, что милосердие не имеет ничего общего с деньгами, но Венеция была уверена, что миссис Блум думает иначе. Вероятно, она считает, будто оказывает мисс Платт и ее брату великое одолжение, гордится своим великодушием и тысячу раз в день напоминает «компаньонке», сколь много та должна своей благодетельнице. Венеция сжала руку мисс Платт. – Не хочу сказать ничего предосудительного, однако считаю, что есть другие способы раздобыть необходимые деньги, не продавая себя в рабство. – Я таких способов не знаю, – растерянно заморгала мисс Платт. – Ну… например… вы могли бы… – Венеция помолчала, прикусив губу. – Прямо сейчас не могу сказать, но непременно что-нибудь придумаю. – Заметив унылое выражение на лице старой девы, Венеция добавила: – Не теряйте надежды. Вам не придется служить компаньонкой у миссис Блум всю жизнь, я в этом ее сомневаюсь. – Да, я надеюсь. Признаться, я не задумывалась над этим. Разве что иногда в моих мечтах… Но это уже совсем иная материя. – В ваших мечтах? – Венеция слегка улыбнулась. – О чем же вы мечтаете? Мисс Платт взмахнула рукой в полной ажитации: – Да нет, ничего особенного. Так, сны наяву. Миссис Блум утверждает, что в таких случаях от меня нет никакого проку. Но я все-таки позволяю себе… Ладно, не обращайте внимания. – Нет-нет! Скажите, о чем это вы? – Я не должна быть такой глупой. Миссис Блум говорит, что надо смотреть действительности в лицо, но иногда так приятно помечтать. – Мне наплевать на то, что говорит миссис Блум! Расскажите о ваших мечтах! Ну пожалуйста! – Я думаю, в этом нет ничего плохого, – тихо произнесла мисс Платт. – Я хотела бы когда-нибудь выйти замуж. Венеция одобрительно кивнула: – Ну и? Мисс Платт снова растерянно заморгала: – И….это все. Я просто хотела бы выйти замуж. – Вот как? Мисс Платт смутилась: – Глупая мечта, не правда ли? И неосуществимая. – Я бы так не сказала, – бодрым тоном возразила Венеция. – Нет. Для меня это всего лишь мечта. Я не такая, как вы, мисс Уэст. У меня нет таких ухажеров, как лорд Маклейн. – Маклейн? Он вовсе не мой ухажер! Куда там! Он острый шип у нее в боку, боль в ее сердце. – Но вы так дружны. – Это верно. Я подружилась, с Маклейном, когда мне было всего пять лет. – Вы прямо-таки как брат с сестрой! – Мы просто друзья. Не более того. – Но ведь он, кажется, сказал миссис Блум, что он ваш опекун. – Он мой опекун и друг, вот и все. – Мисс Платт сдвинула брови, словно что-то обдумывая. – Мисс Платт, что с вами? – Я просто подумала, мисс Уэст, не считаете ли вы… – Она поморщилась и покачала головой. – Простите. Я, видимо, глупею… – Глупеете? Что это значит? Почему вы так решили? – Мой отец часто говорил, что каждый должен знать свое место в жизни и не забываться, иначе попадет в беду и будет страдать душой. – Ну и ну, хуже не придумаешь! – Вы так считаете? – Разумеется! Совершенно незачем преуменьшать свои возможности, нужно использовать любой шанс. И не допускать, чтобы жизнь или окружающие вас люди диктовали вам, навязывали вам представление о себе самой. – Шанс? – изумилась мисс Платт. – Вы считаете, что это хорошо – использовать любой шанс? – Конечно! Я всегда это делаю и получаю желаемое. – Венеция с минутку подумала и добавила: – В большинстве случаев. Мисс Платт округлила глаза, медленно опустила веки, так же медленно подняла их, и когда заговорила, голос, ее дрожал: – Мне нравится использовать шансы. И я позволяла себе это, но миссис Блум говорит… – Забудьте о миссис Блум! И подумайте о себе! Какими шансами хотели бы вы воспользоваться? – О, мисс Уэст, их так много! Я хотела бы научиться флиртовать, хотела бы выглядеть привлекательной в глазах джентльмена. Настоящего джентльмена, такого, как лорд Маклейн! Улыбка Венеции увяла, а ею самой овладело чувство смутной тревоги. – Вы хотели бы научиться, флиртовать? С Грегором? – Или с кем-нибудь еще. Я хотела бы научиться кокетничать, как это делают многие женщины, и выйти замуж. – Мисс Платт прижала к щекам ладони, на ее тощем личике появилось восторженное выражение. – Я хотела бы выйти замуж за джентльмена с титулом и деньгами, непременно красивого. И меть хороший дом, лошадей, слуг. И по меньшей мере одну карету… или две. – Мисс Плат хихикнула, лицо ее просияло. – Я хотела бы выйти замуж за такого мужчину, как лорд Маклейн. – Но… – произнесла Венеция. Мисс Платт стиснула руки под подбородком и закрыла глаза. – Он самый красивый мужчина из всех, кого мне довелось видеть. И самый заносчивый. А также самоуверенный. Мисс Платт уронила сложенные руки на колени. – Мисс Уэст, считаете ли вы, что такой джентльмен, как лорд Маклейн, мог бы заинтересоваться такой женщиной, как я? Венеция посмотрела на мисс Платт, плоскогрудую, с большими нотами и сгорбленными плечами, на ее жидкие прямые волосы мышиного цвета, с желтоватым оттенком, на крючковатый нос над слишком тонкими, почти бесцветными губами. Затем представила себе Грегора с его диковатой мужественной красотой, которую, казалось, только подчеркивала тонкая линия шрама на щеке. Этот его физический недостаток ничуть не уменьшал восхищения его лондонских поклонниц, скорее, воспламенял чувства, добавляя некий элемент экзотической опасности к увлечению красивым похитителем женских сердец. Венеция вдосталь насмотрелась на то, как женщины одна за другой падали к ногам Грегора, и потому ощутила неприятную жалость к мисс Платт, задавшей свой вопрос с нескрываемой надеждой. Она уже открыла рот, чтобы ответить, но тут раздался негодующий окрик миссис Блум: – Мисс Платт! Компаньонка всполошилась: – О Боже! Мне надо бежать! – Она сделала неуклюжий книксен и бросилась к двери. – Не знаю, почему нам не принесли утром горячую воду, но миссис Блум не успокоится, пока не получит ее. – Задержавшись у двери, старая дева робко улыбнулась и сказала: – Спасибо зато, что поговорили со мной, мисс Уэст, только не знаю, смогу ли я воспользоваться вашим советом. – Разумеется, сможете! – заверила ее Венеция, гоня от себя невеселые мысли. – И вы убедитесь, что есть на свете мужчины гораздо лучшие, чем Грегор Маклейн. Мисс Платт замотала головой. – Не могу себе этого представить! – воскликнула она. Венеция улыбнулась ей: – Вы убедитесь в этом, когда приедете в Лондон и поживете там некоторое время. Мисс Платт хихикнула: – О-ля-ля, мисс Уэст, что вы такое говорите! Но вы так добры ко мне, и я ценю… В этот момент дверь в комнате напротив, распахнулась, и до них донесся громоподобный голос миссис Блум: – Мисс Платт, немедленно вернитесь! Дверь с громким стуком захлопнулась. Мисс Платт поморщилась. – Мне лучше уйти. Спасибо за ваш совет. Махнув на прощание рукой, она скрылась за дверью. Венеция вышла следом за ней на лестничную площадку и смотрела, как та бежит вниз по ступенькам, а потом исчезает за углом. Кто бы мог подумать, что бедная мисс Платт мечтает о флирте? Совершенно очевидно, что пришлось бы приложить немало усилий, дабы мисс Платт повысила самооценку. Если она не сумеет найти свое место в жизни, ей суждено постоянно находиться в подчинении у других людей. Таких, как миссис Блум. Деспотичные старые ведьмы, воображающие, будто они лучше всех на свете, заслуживают того, чтобы им дали хороший урок. Но прежде чем заняться борьбой со злом, следует добиться, чтобы мисс Платт изменила нелестное мнение о себе самой. А как это сделать? Самое скверное заключается в том, что она не может рассчитывать на помощь Грегора. Удели он хоть чуточку внимания этой злополучной леди, это придало бы ей сил достойно отражать нападки миссис Блум. Воспоминание о поцелуе Грегора обожгло Венецию, и она поспешила подавить бурю эмоций. Быть может, Грегор – чересчур сильно действующее средство для мисс Платт. Так, Грегор это слишком сильно, ну а Рейвенскрофт? Венеция задумалась. Если удастся склонить Рейвенскрофта к тому, чтобы он оказал некоторые знаки внимания мисс Платт, это могло бы направить ее мысли в нужное русло. Для нее самая главная проблема сейчас заключается в Грегоре. Он утратил обычную для него сдержанность. Проявляет какую-то необъяснимую властность, словно то, что он пришел ей на помощь, дает ему право влиять на ее поведение. Разумеется, так оно и было вчера, когда эмоции дошли до высшей точки. Нынче все должно прийти в норму. Впрочем, она не уверена в том, что Грегор полностью успокоится к тому времени, как она попросит его помочь мисс Платт. Он никогда не считал радостью для себя оказывать помощь друзьям. Она почти с изумлением воспринимала то, что он примчался ей на помощь, хотя в глубине души подозревала, что для него это лишь повод гордиться собой. Глядя на него, никак не скажешь, что он жадно впитывает млеко человеческой доброты. Он только и знает, что высмеивать каждый ее шаг. Поэтому она не должна позволять ему вмешиваться в ее планы. Заблуждения Грегора заслуживают скорее сочувствия, нежели раздражения. К счастью для себя, Венеция на собственном опыте убедилась, что прежде всего надо проявить терпение – и ответ придет сам собой. Так было всегда. И держись тогда, Грегор! Глава 7 Самое удивительное заключается в том, что в некоторых браках истинная любовь соседствует с настоящей бедой. А бывает и такое, что вещи, которые отталкивают мужа и жену друг от друга, в то же время их объединяют.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем маленьким внучкам в один холодный зимний вечер Прежде чем спуститься к завтраку, Венеция уделила некоторое время осмотру своего ограниченного гардероба. Чтобы показать Грегору, что она не придала значения их случайному поцелую, ей следует явиться в общий зал, смеясь и болтая о всяких пустяках, не обращая на Грегора никакого внимания. А это значит, что она должна надеть свое лучшее платье. Венеция облачилась в темно-синее платье из достаточно плотной ткани; последнее было кстати, так как ее нижняя юбка порвалась, когда карета перевернулась. Платье было отлично сшито, подол и рукава украшены маленькими розовыми розочками с крошечными зелеными листочками. Под самой грудью, как то диктовала мода, платье было опоясано светло-зеленой лентой, а изящное кружево окаймляло скромное декольте. Венеция, к сожалению, забыла в спешке сборов к отъезду захватить с собой синие туфельки и зеленую ленточку для волос, но надеялась, что все будет выглядеть отлично. Призвав на помощь всю свою храбрость, Венеция решительной походкой направилась к двери общего зала и оказалась там одновременное Рейвенскрофтом. На нем был сюртук великолепного синего цвета, под сюртуком жилет цвета темного вина, а воротничок такой высокий и твердый, что не давал бедняге свободно поворачивать голову. Грегор не терпел модных фасонов и едко высмеивал все, что казалось ему неудобным или экстравагантным. Именно по этой причине она взглянула на чересчур изысканную экипировку Рейвенскрофта более снисходительно, чем обычно, и сказала с улыбкой: – Боже милостивый, как это вам удалось сохранить вашу рубашку в таком отутюженном виде? Рейвенскрофт просиял и ответил: – Служанка миссис Тредуэлл мастерски управляется с утюгом. Кто бы мог подумать, что это возможно в таком захолустье? – К счастью для нас, она отлично справляется и с приготовлением пищи. Как вы себя чувствуете? Много ли у вас синяков после нашего злосчастного происшествия? – Голова еще побаливает. – Он потрогал кончиками пальцев ушибленный висок. – А в остальном все в порядке. – Отлично, – заметила Венеция. Рейвенскрофт немного помолчал, потом заговорил, понизив голос: – Я должен извиниться перед вами за свое поведение, из-за которого вы попали в это нелепое и жалкое место. Я не думал… то есть не должен был думать… хотя я не ожидал ничего подобного… но я не мог предвидеть, что… – Понимаю. – Венеция усмехнулась и похлопала его по руке. – Вы поступили нехорошо, но должна признать, что намерения у вас были самые романтические. – Да, это так! Венеция, я люблю… – Не начинайте все сначала. – Венеция убрала руку с его руки, но, заметив, каким несчастным сделалось выражение его лица, смягчила тон. – Вы знаете, что я не люблю вас. Мне жаль, но таково истинное положение вещей, и я не намерена это обсуждать. Он покраснел и сник. – Хорошо. Постараюсь больше не говорить об этом. Но если вы перемените ваше мнение или подумаете о том, что надо предпринять, или… одним словом, я надеюсь, что вы сами скажете мне об этом. – Он устремил на нее горящий взгляд. – Ради вас я готов на всё, но не из-за вашего приданого. – Приданого? Какого приданого? – Ну… ваш отец говорил… нет-нет, я не давал ему повода… просто он как-то упомянул, что, если вы вступите в брак, он хотел бы дать вам в качестве приданого крупную сумму денег. Венеция снова усмехнулась: – Он сказал, что хотел бы дать мне приданое (она с особым нажимом произнесла слово «хотел»), поскольку «хотеть» и «дать» – не одно и то же. Надеюсь, вы не поверили, что он и в самом деле собирается дать мне деньги. Некий намек на разочарование мелькнул на лице Рейвенскрофта. – Я, конечно, ему не поверил. Но он действительно так говорил. Впрочем, это не имеет никакого отношения к моему намерению жениться на вас. Венеция вскинула брови: – Это правда? – Правда, – произнес он с некоторым раздражением. Губы Венеции слегка дрогнули. – Бедный Рейвенскрофт. – Я люблю вас, Венеция. И даже если вы не можете ответить на мое чувство, я готов сделать для вас все, что в моих силах. Скажите только слово, и я докажу это. Венеция уже готова была пройти в дверь, но его слова задержали ее. Она помолчала, потом произнесла: – Есть одна вещь, которая для меня очень важна. Рейвенскрофт схватил ее руку и прижал к сердцу. – Умоляю вас! Позвольте мне сослужить вам службу! Венеция с минуту пристально смотрела на молодого человека. Он не был красив опасной красотой Грегора с его интригующим шрамом и уверенностью манер. Ни одна женщина не ощутила бы дрожь при одном взгляде на Рейвенскрофта. Однако Венеция была совершенно уверена, что подчеркнутое щегольство Рейвенскрофта произведет должное впечатление на мисс Платт. Женщина заслуживает такого шанса. Даже если Венеция не добьется желаемых результатов, попытка не пытка. – Очень хорошо, Рейвенскрофт. Вы можете сделать мне одолжение, но предупреждаю вас, это дело нелегкое. Не отнимая у него руку, Венеция изложила свой план. Вопреки обещанию сделать для нее все, о чем она попросит, Рейвенскрофт выразил серьезный протест. Но мало-помалу, опираясь на собственное обещание и счастливый сознанием, что окажет огромную услугу вершине творения – женщине, он капитулировал. Венеция проследовала в общий зал с удовлетворенной улыбкой на губах. До той самой минуты, как Венеция вошла в комнату, Грегор не сознавал, с каким напряжением ждет он ее появления, а едва увидев ее, ощутил жар во всем теле. Проклятие, это было совсем не то, на что он надеялся. Прошедшим вечером, после их импульсивного и пылкого поцелуя, он с немалым недоумением обнаружил, что не может уснуть. Он и мысли не допускал, что любой инцидент с женщиной может лишить его данного Богом права на отдых. Но как только он смежал веки, мысли о Венеции, воспоминания об охватившем их обоих порыве страсти, о невероятной нежности губ Венеции, о том, как будут развиваться события дальше, не давали ему возможности уснуть. Хотя Венеция и не была юной девушкой, она оставалась невинной во многих отношениях. Грегор считал, что она потрясена собственной реакцией на их объятие. Воображал, что утром она будет выглядеть подавленной и бледной. Он, разумеется, не подаст виду, что заметил ее смятение, и успокоит ее тем, что поведет себя так, будто ничего не случилось. У него был опыт подобного рода, и он знал – Венеции понадобится некоторое время для осознания того, что он ее не предаст. Грегор испытал нечто вроде шока, когда нарядно одетая Венеция наконец вошла в комнату, смеясь, по-видимому, над чем-то сказанным ей Рейвенскрофтом. Во взгляде, брошенном ею на него, Грегора, он не заметил ничего, кроме веселого оживления. Она приветливо отозвалась на какое-то замечание миссис Тредуэлл, поддразнила Рейвенскрофта тем, что у него такой голодный вид, не забывая при этом называть его братом самым натуральным тоном, радостно приветствовала мисс Платт, справилась о самочувствии миссис Блум и даже сумела выслушать пространный ответ пожилой леди с заинтересованным видом. Встретив еще раз взгляд Грегора, она небрежно отвернулась и, отойдя к окну, стала смотреть на тающий снег. Снова обратившись к мисс Платт, сказала, что скоро все они продолжат свой путь и что это замечательно. В глубине души Грегор пришел в негодование: холодность Венеции по отношению к нему явно была замечена не только им самим. Миссис Блум то и дело переводила взгляд с Венеции на него и обратно, видимо, заинтересованная тем, что между ними произошло. Так скоро, как могла себе позволить, соблюдая правила приличия, она подошла к нему. – Что случилось? – спросила она, глядя на Грегора так, словно перед ней был лакомый кусочек. – Чем вы так задели чувства мисс Уэст, почему она вас игнорирует? Что вы ей сделали? Что он сделал? Да ничего такого, чего не сделал бы любой другой мужчина с горячей кровью. Чтобы погасить пыл любопытства назойливой особы, Грегор с недоумением пожал плечами. – Право, не могу взять в толк, о чем это вы, – проговорил он безразличным тоном. – Мисс Уэст в данный момент интересуется погодой, насколько я понимаю. По-моему, снегопад уже кончился, а как по-вашему? Намерение втянуть ее в разговор о погоде вынудило миссис Блум отступить, чего и добивался Грегор. Пробормотав в ответ что-то вроде «вы правы», она удалилась. Едва она повернулась к нему спиной, Грегор устремил взгляд на Венецию, которая все еще стояла у окна. И в ту же секунду пожалел об этом. За окном сиял ослепительный свет. Солнечные лучи, отразившись от снега, проникали в окно. Венеция стояла чуть в стороне, фигура ее оставалась в тени, лишь наклоненная вперед голова была освещена солнцем, и пышные волосы сияли чистым золотом. Как ни странно, Грегору до сих пор не приходилось видеть Венецию такой, как сейчас. В Лондоне они совершали в парке верховые прогулки, иногда танцевали друге другом на каком-нибудь вечере. Случалось им встречаться и в «Шоколадном домике леди Б.», где Венеция обычно выпивала чашку горячего шоколада, пока они болтали и смеялись, спорили о людях, о лошадях и о книгах – главном увлечении обоих. Неожиданно Грегор ощутил острое чувство душевной боли. Куда теперь ушли эти дни? Вернется ли к ним прежнее столь непринужденное и естественное чувство дружбы? Венеция тем временем отодвинулась влево, и солнечный свет упал прямо на нее, пронизав подол ее платья. Грегор замер. Черт побери! Почему на ней нет нижней юбки? Красивые, с полными икрами и тонкими, изящными лодыжками ноги видны со всей отчетливостью. Грегора обдало жаром, его охватило древнее как мир неукротимое желание, от которого сердце учащенно забилось. – Лорд Маклейн? – ворвался в его мысли требовательный голос миссис Блум. Он взглянул на нее с высоты своего роста и вдруг осознал, что до него вроде бы доносились какие-то рассуждения миссис Блум о погоде, кажется, она о чем-то спрашивала. – Совершенно справедливо, – произнес он, надеясь, что ответил на ее вопрос по существу. Тонкие губы миссис Блум неодобрительно искривились, глаза сердито сверкнули. – Лорд Маклейн, я уже дважды задала вам вопрос, не считаете ли вы, что хороший дождь мог бы растопить весь этот снег? Грегор попытался сосредоточиться и вникнуть в смысл ее слов, но он все еще был во власти видения у окна. Венеции следовало бы вести себя более осторожно и предусмотрительно на людях. Любой мужчина мог посмотреть на окно и увидеть… Господи, где же Рейвенскрофт? Грегор поискал молодого человека глазами и увидел, что тот о чем-то оживленно беседует с мисс Платт. И как раз в эту минуту Рейвенскрофт повернул голову и бросил взгляд на Венецию. Бросил – и застыл на месте с разинутым ртом и выпученными глазами. «Будь оно все проклято!» – Миссис Блум, вы задали замечательный вопрос. Позвольте мне узнать мнение мисс Уэст. Она отлично разбирается в катастрофических явлениях природы, это, можно сказать, ее конек. Грегор пересек комнату, подхватил Венецию под локоть и увлек в сторону, подальше от яркого света. Она споткнулась, и ее теплое тело коснулось груди Грегора, но она тут же отпрянула. – Что вы делаете? – прошипела она, залившись ярким румянцем. – Удерживаю вас от продолжения зрелища, которое вы устроили из себя самой, – пояснил он шепотом. Венеция сделала еще шаг и остановилась как вкопанная, подняв на Грегора свои серебристые глаза, полные негодования. – Прошу прощения?! Грегор наклонился к ней и сказал: – Вы стояли у окна прямо против света. – Ну и что? – Я мог любоваться тем, что у вас под платьем, поскольку оно просвечивает. То же зрелище было доступно Рейвенскрофту и всем остальным. Румянец на щеках у Венеции принял багровый оттенок. – Ох, я не знала… то есть я даже не подумала! Моя нижняя юбка порвалась, а Элси не успела ее починить. Грегор с трудом сдержал желание провести пальцами по ее разгоревшимся щекам. – Думаю, от Рейвенскрофта вы сегодня уже не услышите, ни одного вразумительного слова, – произнес он отрывисто. Венеция посмотрела на Грегора и озорно улыбнулась: – Не думаю, что его речь будет заметно отличаться от его обычной манеры говорить. Несмотря на все свое раздражение, Грегор не удержался от смеха. – Наш пострел, увы, не наделен даром красноречия. – Это верно, зато сердце у него доброе. – Венеция пригляделась к Рейвенскрофту, который вернулся к разговору с мисс Платт, бросая при этом многозначительные взгляды на Венецию. – У него не так уж много серьезных недостатков, если не считать нелепого пристрастия к романтичности в самых неподходящих случаях. Кажется, она симпатизирует Рейвенскрофту. Грегор перестал улыбаться, но не особенно удивился такому отношению Венеции к этому юнцу. Ей вообще свойственна тенденция пригревать любую заблудшую овцу, которая встретилась ей на жизненном пути. Ограничивается ли ее интерес в данном случае только этим? Венеция и сейчас продолжала наблюдать за разговором Рейвенскрофта с мисс Платт. То, что она видела, явно не удовлетворяло ее, поскольку, к немалому удивлению Грегора, она сделала жест, который можно было истолковать однозначно как поощрение к более активным действиям. Грегор пригляделся повнимательнее и заметил, что Рейвенскрофт расправил плечи и сказал мисс Платт нечто такое, отчего ее бесцветные щеки вдруг порозовели. Грегор бросил украдкой взгляд на Венецию и понял, что теперь она довольна поведением Рейвенскрофта. Так-так. Что же все-таки на уме у этой шалой девчонки? Ее улыбка была несколько натянутой, но что касается Рейвенскрофта, то его манера держаться была лишена обычной мальчишеской живости, глаза горели, возбуждением, а улыбка казалась почти бессмысленной. Он стоял рядом с мисс Платт, но смотрел на что угодно, только не на нее, словно боялся встретиться с ней взглядом. Грегор заметил, что Венеция одобрительно кивнула Рейвенскрофту. Тот весь напрягся, вздернул подбородок с таким видом, будто готовился маршировать навстречу смерти, и, запинаясь, поинтересовался у мисс Платт, не считает ли она день весьма приятным и не могут ли они попозже выйти вместе на прогулку. Мисс Платт вспыхнула и забормотала нечто путаное и неразборчивое. Венеция между тем одарила обоих сияющей улыбкой. Черт побери, она опять за свое! Мало ей, что они попали в скандальное положение, она готова вляпаться в новую историю! Грегор наклонился к Венеции и заговорил, понизив голос: – Не могу понять, что вы затеваете насчет Рейвенскрофта и мисс Платт, но советую вам поостеречься. Радостное возбуждение Венеции несколько потускнело. – Я не нуждаюсь в том, чтобы вы учили меня жить. В последние десять лет я сама отвечаю за свои поступки и вполне способна принимать самостоятельные решения. – Так и можно было бы подумать, – резко возразил он. – Но вы продолжаете делать один плохой выбор за другим. – Что вы имеете в виду? – вскинулась Венеция. – Только то, что мы с вами еще не выпутались из неприятного положения и впутываться в жизнь случайных попутчиков – последнее, что нам стоило бы делать. – Я ни во что не впутываюсь. Я всего лишь помогаю мисс Платт обрести хоть немного уверенности в себе. – Вы побуждаете Рейвенскрофта изображать из себя дурака! – не повышая голоса, отрезал Грегор; глаза у него угрожающе вспыхнули, он крепко сжал запястье Венеции. В туже секунду, как он до нее дотронулся, жаркая волна поднялась по руке Венеции до самого плеча, грудь стеснило, сердце забилось часто-часто. Она вырвалась и потерла запястье другой рукой. Грегор сдвинул брови, взгляд его стал жестким. – Прекратите вмешиваться в жизнь мисс Платт. Венеция выслушала это, сжав губы. – Мне, как всегда, было приятно поговорить с вами, Грегор. Всего хорошего. Она повернулась и проследовала к камину, возле которого стояла миссис Блум. Грегор не принадлежал к числу мужчин, ожидающих лестных слов от кого бы то ни было. Но он привык к определенному уважению, и потому дерзость Венеции, которая даже отказалась выслушать его мнение, немедленно привела его в негодование. Он последовал за Венецией к камину, взял ее под руку и обратился к миссис Блум со словами: – Извините нас, миссис Блум, нам с моей подопечной необходимо кое-что обсудить. – Мне больше нечего с вами обсуждать, – нахмурилась Венеция. – Мисс Уэст, – заговорила своим внушительным голосом миссис Блум. – Лорд Маклейн – ваш опекун. Всем нам необходимо отдавать должное установленным правилам поведения. Кроме того, я полагаю, что мне пора занять место за столом. Судя по звукам в холле, завтрак вот-вот подадут. Она кивнула с царственным величием и удалилась. Венеция высвободила локоть, глаза ее горели возмущением. – Чего вы от меня хотите? Грегор скрестил руки на груди. – Я хотел бы узнать, что за интригу вы затеяли между Рейвенскрофтом и мисс Плат. Венеция передернула плечами. – Почему вы постоянно обвиняете меня в том, будто я что-то затеваю? – Потому что на протяжении нашего знакомства вы только этим и занимались. Постоянно ввязывались в то, что вам не по силам. – Неправда! Приведите хоть один пример. – Вспомните, как вы помогали французскому эмигранту в поисках его мнимой семьи, – немедленно ответил Грегор. Венеция опустила голову. – Я так и знала, что вы приведете именно этот пример. – Если память мне не изменяет, позже вы обнаружили, что так называемый Пьер был опытным жуликом, что он не француз, а корсиканец. К тому же он отблагодарил вас за гостеприимство тем, что украл две любимые вами картины. Венеция надула губы, потом снова пожала плечами: – Такое произошло всего раз. – А случай с женщиной из библиотеки с выдачей книг на дом? Она сообщила вам, будто состоит в родстве с герцогом Девонширом, и вы ей поверили. – Но у нее было внешнее сходство с Девонширами, – поспешила возразить Венеция. – Вы сами это признали! – Да, но я не нанимал ее в качестве горничной к себе в дом в отличие от вас. Она же устроила грандиозный скандал во время званого обеда, который давал ваш отец. Бросилась к ногам герцога и объявила себя его любимой дочерью, рожденной одной из прачек в его имении. Венеция прикусила губу, глаза ее засверкали весельем. – А ведь это было потрясающе, не так ли? Не для меня, конечно, а для герцога. Просто удивительно, что он еще разговаривает со мной! – Просто удивительно, что с вами вообще кто-то еще разговаривает, – съязвил Грегор, не в силах сдержать смех. История вышла и в самом деле потешная, тем более что, как впоследствии выяснилось, означенная особа совершила ошибку: на самом деле она хотела обратиться с претензиями к герцогу Клариджу. А в те знаменательные минуты в столовой началось нечто невообразимое. Все кричали, требовали позвать лакея, чтобы тот выставил за дверь виновницу переполоха. Однако Венеция спокойно помогла женщине подняться на ноги, предложила ей поговорить с герцогом наедине и увела из комнаты. Проходя мимо Грегора, она одарила его неописуемой усмешкой и подмигнула, после чего он расхохотался чуть ли не до колик в животе… На этот раз Грегор подмигнул Венеции. – Существуют и другие примеры вашего помешательства, вы это и сами знаете. Помнится, вы приняли в дом вашего отца какого-то бесприютного мальчишку. – Ну, это не моя оплошность. Он явился в качестве трубочиста. На ногах у него были шрамы от ожогов, и я ему поверила. – Но он не был трубочистом, верно? – Возможно, и был когда-нибудь, – возразила она высокомерно. – На самом деле он был карманником. Я точно это знаю. Негодяй успел украсть у меня сначала одни, а потом и вторые часы прежде, чем вы обнаружили, чем он занимается. – Но вы-то, слава Богу, не лишились золотого медальона вашей матери. Нам так и не удалось получить его обратно. – Теперь вам ясно, к чему я клоню? Венеция вздохнула: – Да, конечно. Вы считаете меня чересчур доверчивой и не хотите, чтобы я вмешивалась в жизнь других людей. Мы с вами не раз спорили по этому поводу и к согласию так и не пришли. – Совершенно верно. Вплоть до сегодняшнего дня. Серебристые глаза Венеции встретились с глазами Грегора. – А что, если сейчас это все по-другому? – Так объясните мне. Щеки Венеции порозовели. – Право, не знаю, как лучше, – едва слышно произнесла она и отвернулась. – Я не делаю ничего такого, что может вызвать осложнения. Просто хочу помочь мисс Платт. Даже вы не можете утверждать, будто она скверная женщина, карманная воровка или что-то в этом роде. Она меня ни о чем не просила, более того, противилась моему вмешательству. – Я считаю, что она рассуждает разумно и не лишена здравого смысла. Надеюсь, вы к ней прислушаетесь. Венеция сморщила нос. – С каких это пор вы стали таким консервативным? Грегор вздернул подбородок. – Я вовсе не консервативный. Венеция передернула плечами и сказала, глядя куда-то мимо Гpeгopa, словно потеряла к нему всякий интерес: – Но вы кажетесь именно таким. Грегор нахмурился. Он годами наблюдал, как Венеция старается сгладить жизненный путь своих бестолковых и беспорядочных родителей, как обзаводится совершенно неподходящими знакомыми с целью «помочь» им и к тому же постепенно погружается в великое и непосильное дело исправления всех несправедливостей мира. Но мир не оценил этих усилий, никто не сказал ей даже «спасибо». Однако Венеция по совершенно непонятной причине, кажется, только этим и живет. Эта ее тенденция всегда беспокоила Грегора, но тем не менее он был способен с ней мириться, поскольку она его не волновала, не затрагивала его чувства. Все изменилось, когда они оба оказались здесь как в ловушке. Теперь все казалось иным, и все, что делала Венеция, волновало его самым непосредственным образом. И Грегору это ужасно не нравилось. Он глянул в окно, с облегчением заметив, что лед все быстрее тает в теплых солнечных лучах. Быть может, им скоро удастся уехать отсюда, и все опять станет таким, как прежде, удобным и приятным. Венеция умела заниматься благотворительными делами, не вмешивая в них Грегора в те часы, которые они проводили вместе. Так оно и должно быть. Он отвернулся от окна и обнаружил, что Венеция устремила на него изучающий взгляд. Глаза ее казались ему затуманенными в это утро, и в глубине их таился вопрос. – Ну что? – спросил он. Венеция наклонила голову и ответила вопросом на вопрос: – Вас это хоть когда-нибудь беспокоило? – Что именно должно было меня беспокоить? – То, что вы никогда не вмешиваетесь в жизнь, а стоите в стороне и только наблюдаете, как она проходит мимо вас, – Венеция покачала головой с таким видом, словно ей было его жаль. – Однажды вы очнетесь и осознаете, что все в прошлом и что вы только и делали, что наблюдали. Грегор насупился, но не успел ответить. Появились миссис Тредуэлл и Элси, неся блюдо с едой. – Идемте, – предложила Венеция. – Нам лучше присоединиться к остальным. У Грегора не оставалось иного выбора, как последовать этому совету, Он едва не задохнулся от возмущения, услышав, что Рейвенскрофт с жаром расспрашивает мисс Платт, как лучше выращивать азалии. Это выглядело до крайности странно; также как и подведение мисс Платт, которая хихикала, словно дурочка, и заливалась румянцем, слушая комплименты Рейвенскрофта, произносившего их с ужимками бездарного актера. В довершение всей этой чепухи Венеция наблюдала за нелепой парочкой с явным одобрением. Этого оказалось более чем достаточно, чтобы испортить Грегору аппетит. Неужели этот щенок пытается вызвать у Венеции чувство ревности? Неожиданно распахнулась дверь из коридора, и на пороге появился Чамберс, грум Грегора. – Прошу прощения, милорд, но на дороге в двух милях отсюда еще одна карета сползла в канаву и перевернулась. – Господи! – воскликнула Венеция, вскочив со стула. – Кто-нибудь пострадал? – Нет, хотя, кажется, одна из лошадей сломала ногу. Мистер Тредуэлл отправился за пассажирами, каким-то джентльменом и его дочерью. Миссис Блум скривила губы: – Но эти люди не могут явиться сюда. Нам самим едва хватает комнат. Венеция слегка вздернула брови, тем самым дав Грегору понять, что боевые знамена подняты. – Миссис Блум, – заговорила она ледяным тоном, – уверена, никто из нас не уклонится от исполнения долга человечности, потому что ни один из присутствующих не болен и не бессердечен. Отвислые щеки миссис Блум покрылись багровыми пятнами. – Я вовсе не предлагала поступить немилосердно, но мы должны быть реалистичными. В гостинице не такой уж большой запас еды и нет свободных кроватей. Где будут спать этот человек и его дочь? – Я готова разделить постель с молодой леди, – сказала Венеция. – Но не представляю, где мы можем уложить джентльмена, – добавила она, бросив многозначительный взгляд на Грегора. Грегор мудро промолчал, сосредоточив внимание на собственной тарелке. Ему было ясно, что Венеция убеждена в его отказе проявить великодушие, но Грегору это было безразлично: будь он проклят, если согласится предоставить место у себя в постели совершенно незнакомому человеку! Да и знакомому тоже. Будь это даже его родной брат, он, пожалуй, пожертвовал бы ему одеяло, чтобы прикрыть задницу, но не более того. Он вдруг заметил, что Венеция и миссис Блум устремили на него строгие взгляды. Он вскинул брови и ответил им столь же строгим взглядом. Он и так уже делил свою комнату с Рейвенскрофтом, который, между прочим, сильно храпел. Это само по себе было достаточной жертвой, чего же еще требовать от человека? Венеция, сверкнув глазами, произнесла: – Итак? Грегор положил вилку и нож. – Вы правы, – ответил он. Улыбка Венеции была ослепительной, и Грегор уже пожалел о том, что высказал далее: – Что-то должно быть предпринято, причем немедленно. – Он повернулся к Рейвенскрофту: – Ну как? Тот недоуменно моргнул: – О чем вы? – Готовы ли вы потесниться ради ближнего, как предлагает мисс Уэст? Рейвенскрофт поймал взгляд Венеции и покраснел. – Да, да! Конечно, готов! – Вот и нашелся выход, – проговорил Грегор вкрадчиво. – Рейвенскрофт уступит свое ложе почтенному джентльмену. Хочу надеяться, что тот не храпит. – Но где же, – спохватился Рейвенскрофт, – где же я… Грегор протянул руку и похлопал молодого человека по плечу. – Для вас мы устроим постель из соломы на полу. Ничего другого не придумаешь. – Пожалуй, что так, – со вздохом согласился Рейвенскрофт. – Вы добрый человек, – подбодрил его Грегор и тоже вздохнул: – Ах, что может быть более вдохновляющим, чем возможность оказать добрую услугу тому, кто в ней нуждается! Венеция посмотрела на него весьма холодно и сказала: – Это была дурная выходка, Маклейн. – Все допустимо в делах любви и милосердия, – парировал Грегор, потянулся к блюду с яичницей и положил себе на тарелку добавку. – Грегор, что вы делаете? – Думаю, это совершенно очевидно. Я ем. – Но этот джентльмен и его дочь… – О них позаботится мистер Тредуэлл. Если бы он нуждался в помощи, то сообщил бы нам об этом. Верно, Чамберс? – обратился Грегор к своему груму. – Да, милорд. Мистер Тредуэлл попросил меня уведомить женщин, чтобы они в случае необходимости были готовы оказать помощь молодой леди. – Я немедленно велю приготовить горячий чай, – заявила Венеция, после чего пустила в Грегора отравленную стрелу: – Я не отказываюсь помогать, тем, кто в этом нуждается. С этими словами она вышла из комнаты. – О Боже, – заговорила мисс Платт. – Я могу… м-м… то есть я могла бы тоже… Она бросила умоляющий взгляд на хозяйку. Миссис Блум не замедлила ответить: – Сходите в мою комнату и принесите мне нашатырный спирт. Он в маленьком пузырьке на столике у моей кровати. Мисс Платт побежала выполнять приказание. Грегор спокойно и не спеша доедал свой завтрак. Венеция вернулась в комнату одновременно с новыми постояльцами. Мужчина, уже немолодой, с круглым лицом, которое соответствовало его располневшей фигуре, был облачен в добротную, но отнюдь не модную одежду, типичную для деревенского сквайра. Войдя, пожелал доброго утра и сказал: – Позвольте представиться – сквайр Хиггинботем. Следом за ним появилась леди в промокшем плаще с капюшоном. Ее сопровождала служанка с красным, лоснящимся от холода широким лицом, одетая в поношенный плащ и грубые башмаки деревенской работы. Сквайр продолжил, указывая на леди в капюшоне: – Это моя дочь, мисс Элизабет Хиггинботем. Все присутствующие, в свою очередь, назвали свои имена. Сквайр широко улыбнулся: – Приятно познакомиться. Должен признаться, мы бесконечно рады избавиться от холода. Мы уже не чаяли выбраться из той проклятой канавы, правда, Элизабет? Дочь кивнула и сбросила с головы капюшон. Рейвенскрофт ахнул, чем привлек к себе внимание всех, кто находился в комнате. Заинтригованный, Грегор обратил взгляд на объект изумления молодого лорда. Масса золотых кудрей обрамляла личико «сердечком», нежно порозовевшее от холода. Огромные голубые глаза были обрамлены густыми темными ресницами, носик крошечный, самой изящной формы, а ротик словно розовый бутон. Девушка не старше семнадцати лет была достаточно красива, чтобы вызвать в Лондоне бурю восторга. Элизабет обвела всех быстрым, почти отчаянным взглядом, потом гордо вздернула подбородок и отвернулась, словно выражая несогласие с заявлением отца. Однако весь эффект оказался в Известной мере несостоятельным, поскольку зубы у юной леди выбивали дробь. Венеция заметила, что все в комнате пришли в восторг от созерцания мисс Хиггинботем – за исключением Грегора. Он смотрел на сквайра, сдвинув брови с таким видом, будто его что-то озадачило. Венеция быстро подошла к мисс Хиггинботем и взяла ее дрожащие руки в свои. Даже сквозь лайковые перчатки она почувствовала, что руки у девушки окоченели от холода. – Ох, бедняжка, да вы вся дрожите! Идемте, погрейтесь у огня. – С этими словами она увлекла девушку за собой к камину. – Рейвенскрофт, уступите бедному ребенку ваше кресло. – Рейвенскрофт? – раздался вопрошающий голос мисс Платт. – Почему вы так назвали мистера Уэста? – О… это пустяки, в детстве у него было такое прозвище. Он и его друзья играли в разбойников, он изображал главаря шайки и придумал себе такое имя. Вот оно к нему и прилипло. Мисс Платт кивнула, однако вид у нее был весьма заинтересованный. Между тем Рейвенскрофт выглядел совершенно потрясенным и уставился на мисс Хиггинботем словно завороженный. Грегор, усмехнувшись, решил, что теперь ему понятно, чем можно очаровать Рейвенскрофта. Что касается его самого, то Маклейну нравились женщины более зрелые как физически, так и нравственно, не говоря уже об уме. Этими качествами явно не обладала мисс Хиггинботем с ее широко раскрытыми глазами и не слишком дружелюбным выражением лица. Грегор остался бы равнодушным к любой молодой женщине подобного типа. Иное дело Рейвенскрофт. Гм, вполне вероятно, что все происходящее откроет Венеции глаза на подлинную суть ее нелепого похитителя. Сама мысль заключала в себе некоторые возможности, но тут Грегор снова перевел взгляд на сквайра и снова испытал некое странное ощущение. Что-то знакомое есть в этом человеке. Как если бы он… – Лорд Маклейн, – произнес сквайр и подступил ближе к Грегору. – Вот уж не ожидал встретиться с вами здесь. Грегор вежливо поклонился. – Простите, но я не припоминаю наше знакомство… – Нет-нет, мы с вами не знакомы. Я видел вас в клубе «Уайтс», и кто-то упомянул ваше имя. Не думаю, что мы с вами обменялись хоть словом, но я знаком с одним из ваших братьев. С тем, который одевается на французский манер. – А, с Дугалом! Он заделался настоящим денди. Остальные мои братья и я сам не соответствуем ему в этом отношении. Сквайр усмехнулся: – Уверен, это у него временное увлечение. Я вел переговоры с вашим братом о возможности некоей совместной инвестиции. – Сквайр выпятил грудь. – Сегодня я несколько не в форме для разговоров о выгодных вложениях. Уж очень холодный день, по-настоящему холодный, если Нед Хиггинботем не в состоянии держаться на высоте. Может, не стоило бы упоминать об этом, но в прошлом году я заработал более двадцати тысяч фунтов в результате всего лишь двух спекуляций. – Ах вот как, – произнес Грегор. – Это объясняет, почему вы вступили в переговоры с Дугалом. Он чует возможность выгодного вложения средств за сотню миль. – Да, он человек проницательный, согласен с вами. Мой крестный отец герцог Ричмонд говорит, что его деньги попадают в надежное место, когда он доверяет мне их вкладывать. За последние десять лет он благодаря мне получил большую прибыль. Миссис Блум весьма оживилась, и глаза ее заблестели при упоминании о герцоге. – Здравствуйте. Я миссис Блум. Я еду с визитом к своей подруге, графине Камберленд. Кажется, вы сказали, что являетесь членом клуба «Уайтс»? – Да. Я член этого клуба с семнадцати лет, так же как мой отец и мой дед. Венеция, которая растирала холодные как лед руки мисс Хиггинботем в своих ладонях, глянула искоса на Грегора. Между бровей у него резко обозначилась вертикальная морщина и такие же линии появились по обеим сторонам рта. Стало быть, он чем-то недоволен. Венеция нахмурилась. Сквайр не сказал ничего предосудительного, почему же Грегор так мрачен? Быть может, он неодобрительно относится к новым приезжим? Она пригляделась к сквайру. Круглое лицо с красноватой кожей, большой нос. Черты самые обычные, простоватые, но в глазах светится добрый юмор, и хотя голосу него по-деревенски громок, а одежда старомодная, на вид он, в общем, приятен. Досадно, если Грегору он не пришелся по вкусу всего лишь из-за грубоватых манер. Миссис Тредуэлл внесла в комнату поднос, на котором стоял чайник, пускающий пап из носика, а также чашки и блюдца. Хозяйка гостиницы поставила поднос рядом с мисс Хиггинботем и налила чашку чаю. – Пожалуйста, мисс! Это вас согреет. Она передала чай мисс Хиггинботем, однако руки у той нее еще дрожали, и половина чая вылилась на блюдце до того, как горничная пришла на помощь своей хозяйке, взяла у нее чай и поставила чашку обратно на столик. – Она промерзла до костей. Карета опрокинулась в канаву, и мы упали в глубокую лужу, она и я! – Горничная повернулась, чтобы показать, что спинка ее плаща совершенно мокрая. – У мисс Хиггинботем все точно так же, только я больше привычная к холоду, чем она. – О Боже! – в ужасе воскликнула миссис Тредуэлл, взяла руки девушки в свои и начала энергично растирать. – Вам лучше снять с себя мокрую одежду, пока вы не заболели. Венеция обратилась к сквайру: – Мисс Хиггинботем может поселиться со мной, в моей комнате и… – Нет, – прервал ее Грегор. Наступило неловкое молчание. Щеки у Венеции вспыхнули. – Что вы имеете в виду, Грегор? – Я уверен, что сквайр здесь не останется. Венеция в изумлении округлила глаза, а сквайр побагровел. – Послушайте… – начал было он, однако Грегор не дал ему договорить. – Это было бы в высшей степени неудобно для обеих заинтересованных сторон. Здесь едва хватает места для нас пятерых. Я уверен, что мисс Хиггинботем нужно совсем немного времени, чтобы собраться с силами, и тогда вы отправитесь в путь. Пострадавшую лошадь можно заменить. – Грегор совершенно невозмутимо встретил взгляд сквайра. – К тому же вы, видимо, очень торопились попасть в Лондон, иначе не отправились бы в путь в такую погоду. Сквайр бросил на дочь строгий взгляд, прежде чем заговорил отрывистым голосом: – Это правда, мы очень спешим. Я надеялся попасть в дом моего брата до наступления ночи, но дороги оказались куда более скверными, чем я предполагал. – Сейчас еще день. Вы доедете до Эддингтона меньше чем за час. Там есть прекрасная гостиница. – Грегор обратился за подтверждением к мистеру Тредуэллу: – Не правда ли? Мистер Тредуэлл ответил, что да, это так, но вот дороги… а расстояние как-никак четыре мили. – Проехать вполне можно, – возразил Грегор. – Снег тает. Мисс Хиггинботем чихнула. Лицо у сквайра помрачнело. Венеция взяла злополучную молодую леди за руку и помогла ей встать с кресла. – Довольно об этом. Я не хочу больше слышать, что кого-то собираются выпроводить отсюда в такую погоду. Снег, конечно, тает, но сугробы еще достаточно высокие, и поездка может оказаться опасной. – К тому же надо иметь в виду, что там, где снег уже растаял, образовалась жидкая грязь, – подхватил сквайр. – Карета вполне может увязнуть, причем глубоко. Так что иди, моя дорогая, – добавил он, увидев, что Венеция уже ведет девушку к двери. Спасибо, мисс… э-э… простите, боюсь, что не расслышал вашего имени. Венеция остановилась, чтобы ответить, но тут что-то в Грегоре вынудило ее послать ему негодующий взгляд; он вернул его с лихвой, и Венеция заметила, что глаза его пылают едва сдерживаемым гневом. Она даже отшатнулась и с трудом вернула себе самообладание, прежде чем смогла удовлетворить любопытство сквайра. – Я мисс Уэст, а это, – она указала на Рейвенскрофта, который подошел, чтобы придержать дверь, – мой брат, мистер Уэст. – Приятно познакомиться, – ответил сквайр с коротким поклоном. – Благодарю вас за то, что вы позаботились о моей дочери. Элизабет, иди с этой доброй леди и не вздумай докучать ей своими причудами, слышишь? Мисс Хиггинботем устремила на отца сверкающий взгляд своих огромных голубых глаз и заговорила, запинаясь чуть ли не на каждом слоге: – Я… не уеду, пока не почувствую себя лучше. Кустистые брови сквайра сошлись на переносице. – Прекрати разыгрывать драмы по пустякам. Живо в постель, и больше ни слова! Мисс Хиггинботем вздернула подбородок, который все еще вздрагивал. – Я… сде… сделаю все, к-как вы х-хотите, папа. Мое счастье уже… рухнуло. – Господи! – не удержалась от восклицания Венеция. – Зачем же так говорить? В гостинице уютно и тепло, вы согреетесь и перестанете дрожать. – Я дрожу не от холода, а от того, что со мной случилось. Я… я здесь… не по своей воле… М-меня увезли н-насильно! У мисс Платт отвисла нижняя челюсть. Миссис Блум выкрикнула: – Что такое?! Рейвенскрофт сжал кулаки, словно собирался вступить в бой с пока неведомым злодеем. Грегор взглянул на Венецию, желая по выражению ее лица угадать, как она отреагировала на поведение своего обожателя, но увидел всего лишь, что она ласково обняла девушку со словами: – Дорогая моя, кто вас похитил? – Это… он! – объявила мисс Хиггинботем, указывая трясущимся пальцем на сквайра. – Ваш родной отец? – Да. Я говорила ему, что не… поеду в-в Лондон, скорее покончу с собой! Глава 8 Я не считаю романтичным, если мужчина говорит, что готов отдать жизнь за женщину, которую любит. Мне подавайте мужчину, который станет биться за то, чтобы сохранить жизнь нам обоим. В мертвом мужчине никакой романтики нет, все равно, красавец он или урод.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер Венеция удобно устроила дочь сквайра у себя в комнате и помогла ей улечься в постель, в то время как горничная девушки бестолково топталась рядом, а мисс Платт сочувственно кудахтала. – Ну вот, теперь все в порядке, – подвела итоги мисс Платт, когда суета кончилась отнюдь не ее стараниями, и, взяв мисс Хиггинботем за руку, добавила: – Вы скоро согреетесь. – Надеюсь, – сказала девушка, – хотя отца куда больше устроила бы моя смерть. – Ну зачем говорить такие ужасные вещи? – бодрым тоном произнесла Венеция, повесив на спинку стула плащ Элизабет. – Да, – поддержала ее мисс Платт. – Миссис Блум всегда говорит, что во всем надо искать положительную сторону. Венеция с некоторым недоверием посмотрела на мисс Платт: сентенция была отнюдь не в духе миссис Блум. – Положительную? – дрожащими губами пролепетала мисс Хиггинботем. – Что вы имеете в виду? В эту минуту дверь распахнулась, и вошла миссис Тредуэлл. – Ну вот! – обрадовалась мисс Платт. – Миссис Тредуэлл принесла еще одно одеяло и нагретый кирпич. Очень кстати и достойно всяческой благодарности. Миссис Тредуэлл положила кирпич на подоконник рядом с каминными щипцами. – Кирпич еще слишком горячий, – сказала она, – но одеяло можно использовать прямо сейчас. Венеция взяла одеяло и укутала мисс Хиггинботем. – Ну вот, так вы скорее согреетесь, а тем временем можете рассказать нам обо всех ваших бедах. Девушка не нуждалась в дальнейших побуждениях к откровенности и начала говорить о том, как ее отец возымел желание отвезти ее в Лондон и «продать на ярмарке невест» с целью принести в семью титул. Сначала она согласилась – кто же откажется провести в Лондоне сезон или два? Но потом познакомилась с Генри, сыном викария. Это была любовь с первого взгляда, и началось тайное ухаживание, Элизабет понимала, что отец надеется найти для нее жениха получше Генри. Она уговаривала возлюбленного бежать с ней, но Генри отказался. Он был уверен, что добьется согласия сквайра на их с Элизабет брак, если поговорит со стариком и объяснит ему положение вещей. Элизабет отказалась, опасаясь, что отец увезет ее туда, где Генри не сможет ее найти. Но прежде чем молодые люди нашли способ решить эту дилемму, мистеру Хиггинботему удалось поймать «на месте преступления» слугу, который тайком передавал девушке письма настойчивого Генри. Сквайр пришел в ярость и сделал именно то, чего так боялась Элизабет. Несмотря на снежный буран, он велел упаковать вещи Элизабет и повез ее в Лондон, подальше от Генри. – Мисс Уэст, – обратилась к Венеции мисс Хиггинботем, завершив свое печальное повествование и взяв ее за руку, – отец и в самом деле увез меня силой. Он говорит, что я должна ехать в Лондон, но я лучше умру. – Да, – заговорила с улыбкой, которая почти не сходила с ее физиономии, горничная мисс Хиггинботем. – Мисс Элизабет твердо решила, уж это так, поверьте. Она не выйдет замуж ни за кого, кроме своего Генри. – Сколько вам лет, мисс Хиггинботем? – спросила Венеция. Мисс Хиггинботем вытерла слезы и ответила: – Шестнадцать. Это объясняло все. Венеция помогла миссис Тредуэлл пристроить завернутый в материю кирпич поближе к ногам девушки и подоткнула одеяло. – Должна заметить, что время для замужества выбрано вами не совсем удачно. Сейчас вам надо хорошенько согреться, а потом, когда отдохнете, подумаем, что можно предпринять. – Да, – поддержала Венецию мисс Платт, ласково похлопав Элизабет по руке. – Мисс Уэст послана вам самим Богом, не иначе. Если кто может вам помочь, так это она. Миссис Тредуэлл кивнула и обратилась к Элизабет: – Прижмите ноги к теплому кирпичу, дорогая. Я завернула его в тряпку, он вас не обожжет. Только согреет. Жалобный лепет мисс Хиггинботем умолк почти в ту же секунду. Глаза ее закрылись. Со счастливым вздохом она прошептала: – Как хорошо! – потом с трудом разлепила веки и улыбнулась Венеции: – Спасибо, что убедили отца остаться здесь, мисс Уэст! Я не могла бы больше сделать ни шагу. Быть может, завтра вы найдете способ помочь моему бедному Генри и мне. После этих слов глаза ее снова закрылись, и через секунду она уже спала. – Я вот пораскинула умом, – заговорила миссис Тредуэлл, – и думаю, что это просто нервы, не больше. Горничная радостно закивала: – Это уж как есть! Чего-чего, а нервов у нее хватает! – Посмотрим, – коротко заключила миссис Тредуэлл. – Когда она выспится, ей станет легче. Вам что-нибудь нужно, мисс Уэст? – Право же, нет. Вы, как всегда, обо всем позаботились. Хозяйка гостиницы просияла улыбкой: – Что вы, мисс Уэст, это такие мелочи! Дайте мне знать, если что-нибудь понадобится. Кивнув на прощание, миссис Тредуэлл удалилась, бесшумно затворив за собой дверь. Мисс Платт повесила платье Элизабет на спинку стула со словами: – Надеюсь, оно просохнет к тому времени, как бедняжка проснется. – Судя по качеству этой плотной шерстяной ткани и нарядной отделке ее плаща, мисс Хиггинботем вряд ли страдает от недостатка одежды, – заметила Венеция. Горничная кивнула и затараторила: – Ну да! У нас с собой четыре битком набитых чемодана, сквайр покупает для нее все самое лучшее. Поэтому молодой Генри и отказался бежать с ней. Сказал, что она, мол, привыкла к красивым вещам, а ему придется не иначе как повеситься, если она уедет без них по его вине. Венеция подумала, что Генри рассудил как истинный джентльмен. – Вы не могли бы отыскать чемоданы мисс Хиггинботем и достать из них сухую одежду? Горничная сделала реверанс и направилась к двери, сообщив на ходу через плечо: – Я принесу вещей на целую неделю. В такую погоду они могут ей понадобиться. На неделю?! Венеция надеялась, что нет. Мисс Платт потрогала плащ Элизабет. – Красивый, верно? – обратилась она к Венеции. – Да. Как видно, сквайр преуспел в жизни. К сожалению, он чрезмерно гордится этим фактом. – Он просто полон самим собой, верно? – Весьма. Смею сказать, ведь именно поэтому он решил, что желанным для нее браком дочь унизит его. Мне почти жаль молодого человека, на котором она остановила свой выбор. – А я смею добавить, что ее возлюбленный – настоящий джентльмен независимо от того, что думает о нем сквайр, – сказала мисс Платт. – Не в моих правилах дурно судить о людях, но он так пыжился! Мне жаль бедняжку мисс Хиггинботем. Венеция думала то же самое. Бедную девочку – ведь она и вправду еще совсем девочка! – разлучили с тем, кого она полюбила, и в результате с ней произошел несчастный случай, она вся в синяках и промерзла до костей. А хуже всего то, что когда она и ее отец нашли пристанище, Грегор встретил их стой же «теплотой», как снежный занос, из-за которого стряслась беда. Венеция нахмурилась. Она не могла поверить, что Грегор может быть таким немилосердным. – Мисс Уэст? Венеция обернулась и увидела мисс Платт. – Да? Худенькая женщина почти молитвенно сжала руки, с благодарностью глядя на Венецию: – Я должна поблагодарить вас! – За что? – За ваше предположение, что у меня, возможно, есть иные пути. После случая с Бертрано я утратила всякую надежду. Но сегодня за завтраком мистер Уэст… – Мисс Платт спохватилась и на секунду умолкла, на щеках у нее выступили круглые пятнышки румянца. – Я никогда не обратила бы на него внимания, если бы не то, о чем вы говорили со мной перед завтраком. Я очень благодарна вам, ведь вы помогли мне осознать, что есть в жизни иной смысл, иные занятия, чем прислуживание миссис Блум. Венеция крепко обняла ее со словами: – Я так рада видеть вашу улыбку! – Спасибо вам. Я хотела бы остаться тут с вами и помочь, но должна вернуться к миссис Блум, надо было заняться шитьем нынче утром, но не вышло. Венеция подумала, сколько стежков обязана сделать мисс Платт, чтобы миссис Блум сочла задание выполненным. Мисс Платт похлопала Венецию по плечу и вышла из комнаты с высоко поднятой головой и улыбкой на устах. Мисс Хиггинботем пошевелилась от стука захлопнувшейся двери и повернулась на бок. Как только она это сделала, рот ее открылся и раздался громкий храп. Венеция, затаив дыхание, подождала, но храп не умолкал. Венеция поморщилась. Девушка выглядела настоящим ангелочком со своими золотыми кудрями и длинными ресницами, а храпела, словно матерый бык. Вряд ли удастся этой ночью спокойно поспать под такой аккомпанемент. Представив себе выражение лица Грегора в том случае, если бы он услышал этот храп, Венеция не удержалась от смеха. Грегор также любил смешное, как и Венеция. Она подумала, что об этом приятно вспоминать. Правда, в последнее время между ними бывали разногласия, в том числе и в эти два дня. Венеция тихонько вздохнула. Что-то в глубине души ее очень беспокоило, и тут она сообразила, что сегодня еще не выходила из дома. Неудивительно, что ей не по себе. С минуту посмотрев на храпящую девушку, Венеция сбросила туфли, надела полуботинки, захватила с собой теплую мантилью и вышла в коридор, осторожно закрыв за собой дверь. Спускаясь с лестницы, она услышала, что Рейвенскрофт и сквайр разговаривают в общем зале. Она пожалела Рейвенскрофта, который был вынужден выслушивать банальные назидания сквайра, но пожалела недостаточно сильно для того, чтобы пожертвовать собой. Она застегнула мантилью на все пуговицы, подняла воротник и вышла во двор. Чистый снег сверкал в солнечных лучах; было еще морозно, однако не так холодно, как в день их приезда. Венеция приподняла юбки повыше и направилась к конюшне по заснеженной дорожке, с наслаждением вдыхая чистый воздух. Конюшня размещалась в большом сарае, где были устроены стойла, числом десять, а в конце сарая отгорожено достаточно большое помещение, на удивление хорошо обогреваемое дровяной печью, предусмотрительно установленной на безопасном расстоянии от запасов сена. Здесь находились Чамберс и конюх мистера Тредуэлла. Венеция заглянула в стойло к каждой лошади, а Чамберс при этом рассказывал о полученных ими повреждениях и о том, как он их лечит. Он уже промыл все раны и наложил где надо отличные припарки. Конюхам надо было продолжать работу, и Венеция вышла из конюшни. Она, блаженно улыбаясь, подставила лицо солнечным лучам и закрыла глаза. Ощущение глубокого покоя постепенно завладевало ее душой. – Не стойте там! Чувство покоя мгновенно улетучилось. Венеция открыла глаза и увидела Грегора. Он был одет в свой теплый плащ с несколькими воротниками-пелеринами, шея укутана пушистым красным шарфом. Тень от полей шляпы падала на глаза. – Почему мне нельзя стоять здесь? Грегор протянул руку и заставил Венецию сделать шаг вперед; губы его сложились в улыбку. – Гляньте-ка вон туда. Под свесом крыши во всю его длину висели длинные и тяжелые сосульки. Их острые концы были направлены вниз, на снег, на котором выстроились в прямую линию ямки, проточенные капелью. Венеция охнула. – Они падают все утро. – Грегор запрокинул голову. – Их осталось не так уж много, но я предпочел бы не задерживаться надолго ни под одной. – Постараюсь быть более внимательной, – произнесла Венеция беззаботно, отметив про себя, что яркое солнце сделало более светлыми зеленые глаза Грегора. Глаза у него очень красивые, с длинными ресницами, которые порой скрывали, а бывало, что и подчеркивали выражение этих завораживающих глаз. Перед тем как он поцеловал ее прошедшим вечером, глаза его потемнели. Дрожь пробежала по телу Венеции, а память вдруг высветила каждую секунду того поцелуя, включая и то, каким жарким стало тело Грегора, и… Господи! Что это с ней? Венеция вонзила в ладони пальцы в перчатках, чтобы прогнать неуместные мысли. На лице у Грегора появилось озадаченное выражение. – Что с вами? Венеция тряхнула головой. – Я подумала об этих опасных сосульках. Спасибо, что вы предостерегли меня. Уголки губ Грегора слегка приподнялись. – Я пришел к запоздалому умозаключению, что единственная опасность, от которой вас следует предостерегать, это вы сами. – Он перевел взгляд на ворота в конюшню: – Как там лошади? – Лучше, чем я предполагала. Ваш человек, Чамберс, просто молодчина. – Он и должен быть таким за те деньги, что я ему плачу. – Вот как? И сколько же вы ему платите? Грегор поднял брови: – Собираетесь его переманить? – Возможно, – насмешливо произнесла она. Это была их старая излюбленная шутка – угроза переманить кого-нибудь из слуг. Венеция никогда бы не позволила себе совершить такой поступок, просто ей нравилось поддразнивать Грегора. Его взгляд задержался на губах Венеции. – Я рад, что вы приходите в ваше обычное состояние. – Я из него и не выходила, – резко возразила она. Что-то промелькнуло в его взгляде; он повернул голову и посмотрел на сарай. – Я не думал, что вы можете долго оставаться без верховой прогулки. – Очень хотелось бы проехаться в седле, – раздумчиво произнесла Венеция; заснеженный лес вокруг гостиницы так и манил к себе. – А почему бы нам этого не сделать? Венеция вздохнула: – Я не взяла с собой костюм для верховой езды. Подумала, что если мама больна, то у меня не будет времени для поездок верхом. Грегор подставил ей согнутую в локте руку: – Идемте, Венеция. Давайте немного погуляем. Не сидеть же вам целыми днями взаперти. Венеция должна была признать, что погода просто замечательная. К тому же ей было тепло в плаще на меховой подкладке и в ботинках для прогулок. – Очень хорошо, только ненадолго. Мисс Хиггинботем, я думаю, проснется примерно через час. Она намеревалась поговорить с девушкой, чтобы сообразить, можно ли что-то предпринять насчет ее Генри. Грегор повел ее вокруг конюшни по дорожке, которая вела в лес. – Дальше дорожка идет к реке, а потом сворачивает к главной дороге. Там очень живописные окрестности, – сказал он. – Вы уже бывали здесь? – Сегодня утром я взял из конюшни одну из лошадей и проехался, чтобы проверить, в каком состоянии дорога. – Грегор остановился. – Венеция, вы понимаете, что означает для нас приезд сквайра и его дочери? – Для меня это означает, что я не смогу спать. Мисс Хиггинботем храпит громче, нежели Рейвенскрофт. – Эта крошка храпит? – удивился Грегор, с трудом удержавшись от смеха. – Ужасно! За кого бы она ни вышла замуж, этого человека ожидает неприятный сюрприз. – Позвольте. – Грегор отвел в сторону низко нависшую над тропинкой, ветку, которая мешала им идти дальше, и пропустил Венецию вперед. – Идите осторожней, – сказал он. – Тут есть скользкие места. Тон его был определенно повелительный. Венеция попыталась сообразить, привычно ли такое для Грегора или это нечто новое в его манере поведения. Может, так оно и было всегда, только она не обращала на это внимания? Пора приглядеться к нему получше. Большой ком снега упал с дерева прямо на дорогу перед ними. Грегор взял Венецию под руку и помог ей перебраться через снежный холмик. – Если так будет теплеть и дальше, мы скоро сможем отсюда уехать, – заметил он. – При условии, что вы больше не станете давать волю своему темпераменту. Грегор состроил притворно угрожающую мину. – Если вы перестанете мне перечить, исправлюсь со всем, в том числе и со своим темпераментом. – Я вам не перечила. – Да неужели? А как насчет того, что произошло всего какой-нибудь час назад? – Встретив ее непонимающий взгляд, он добавил: – В общем зале, со сквайром. – О, это. Вы меня просто вывели из себя! – Так это я вывел вас из себя? – Грегор произнес с ударением оба личных местоимения, изобразив величайшее удивление. – Вы были так немилосердны! Я с таким трудом увела к себе бедную девочку, она замерзла чуть не до смерти. – Я старался защитить вас, – вздохнув, пояснил Грегор. – Сквайр – крестник герцога Ричмонда. – Мне довелось однажды встретиться с герцогиней. Ужасная сплетница! Меня это просто поразило. – Самое скверное, что и сквайр не относится к числу людей, которые понимают значение слова «дискретность». Я говорил с ним сегодня утром, он намерен отправиться прямиком в Лондон. И вполне, вероятно, что вы встретитесь с ним в Лондоне на каком-нибудь приеме. Венеция испустила горестный стон. – И он узнает, что я вовсе не мисс Уэст, а Рейвенскрофт не мой брат. Грегор ничего на это не сказал, но мрачное выражение его лица говорило само за себя. – И ничего нельзя будет объяснить, – упавшим голосом произнесла Венеция. – Нет, – отрезал Грегор. – Теперь вам понятно, почему я так старался выпроводить их отсюда? Я подумал, что если они увидят вас только мимолетно, то в будущем мы могли бы избежать узнавания. Грегор прав. Венеция машинально крутила пуговицу на мантилье, понимая, что следует принести извинения, однако не находила нужных слов. – Я не был равнодушным к чужой беде. – Я этого не говорила. – Но думали. Я прочел это в ваших глазах. Венеция вздохнула и наконец решилась высказать то, что ее мучило: – Грегор, я не понимаю, что произошло с нами с тех пор, как мы оказались в этой гостинице. Мы оба словно сами не свои. Лицо его смягчилось. – Быть может, потому, что мы общаемся друг с другом в совершенно иной, непривычной обстановке. – Что вы имеете в виду? – В прошлом мы встречались в основном ради того, чтобы избавиться от обыденности, от житейской скуки. А теперь нам обоим предстоит сделать нечто совсем иное, а именно – спасти вашу репутацию. Это сильно отличается от приятных верховых прогулок в парке. – И все же почему вы решили, что я утратила здравый смысл? – Я вовсе не считаю, что вы утратили его полностью, разве что какую-то часть, – возразил он с кривой улыбкой. Венеция не могла ответить улыбкой на эти слова. Изменилось еще что-то. Изменилось после того поцелуя, о котором ни он, ни она не хотели упоминать вслух. Они дружили с детства; она видела, как Грегор, когда ему было девять лет, упал с лошади и выбил себе зуб, а он видел, как она в семилетнем возрасте вылезла из окна, чтобы сбежать с постылого урока танцев, но шлепнулась в лужу и вся перепачкалась в грязи. Эти случаи и сотни других избавляли обоих от любого вмешательства романтики в их отношения. Венеция морщилась при одной мысли о шумной, полной бурных эмоций взаимной привязанности своих родителей. Она никогда не позволит сделать из себя дуру по поводу такой чепухи, как «великая страсть» (если таковая вообще существует!), тем более страсть к Грегору. Она насмотрелась на то, как он реагирует на сердечную слабость лондонских женщин, которые попадали под обаяние его неотразимой улыбки и взгляда прекрасных зеленых глаз. Венеция защищала от него собственное сердце, удерживая в памяти обширный список его грехов и недостатков и ругая себя за малейшие шалости воображения. Но теперь, после единственного поцелуя, ее защитный слой порвался так же легко, как тюлевая занавеска. Она распрямила плечи, прогоняя смущение и тревогу. Ничего страшного. Когда они вернутся в Лондон, все вернется на круги своя и их взаимоотношения снова станут приятными и легкими. А сейчас надо сохранять необходимую дистанцию до тех пор, пока обстоятельства не изменятся к лучшему. Она взглянула на Грегора из-под полуопущенных ресниц. К несчастью, мысли и чувства Венеции были все еще мучительно сосредоточены на нем, и она не могла не заметить, что его теплый шарф сбился на сторону, а галстук завязан небрежным узлом, открывая взгляду стройную, крепкую шею. Что, если бы она сейчас дотронулась до нее кончиками пальцев или прижалась к ней губами? При этой мысли Венецию бросило в дрожь. – Венеция? – Голос у Грегора был теплый и озабоченный. Он наклонился, и глаза его потемнели, когда он взял ее руку в свои. – Вам холодно? Может, вернемся в гостиницу? – Нет-нет! Мне не холодно. Я ни с того ни с сего вдруг вспомнила обо всей этой неразберихе. Она посмотрела на его руку, такую большую и красивую. Она передавала в эти руки бесчисленное количество чашек с чаем, опиралась на одну из них, садясь в карету или выходя из нее, но не обращала внимания на то, как они выглядят. Сейчас они вдруг показались ей такими… мужскими. Такими привлекательными. Даже через перчатки oнa чувствовала тепло его кожи. Был бы их поцелуй сейчас таким же всепоглощающим, как предыдущий, теперь, когда она уже не такая усталая и подавленная, как вчера? – Венеция? Голос Грегора звучал богаче и глубже, чем когда-либо. От его мягкого тембра у Венеции словно покалывало кожу множеством крохотных иголочек. Она посмотрела Грегору в глаза. Надо сказать ему хоть, слово, чтобы разрушить чары и прогнать желание прильнуть к нему всем телом и почувствовать сладость еще одного поцелуя… Руки у нее дрожали, колени подгибались. Господи, она не может не думать об этом! Она хотела, чтобы он снова поцеловал ее, жаждала ощутить вкус его губ, прикосновения его рук. Глаза Грегора потемнели. – Черт побери, не смотри на меня так! – О чем ты? Она прекрасно понимала о чем; она не могла скрыть ни своего возбуждения, ни своего любопытства. – Не надо, Венеция. Я не привык отказываться от искушения, тем более что оно исходит от тебя. С отчаянно бьющимся сердцем Венеция опустила глаза и уставилась на носки своих ботинок. Это безумие – искушать его, искушать его чувство, каким бы оно ни было. Она стояла так до тех пор, пока сердце, как ей казалось, не подступило к самому горлу. А что, если она посмотрит Грегору прямо в глаза? Что, если обнимет его и поцелует так, как целовала прошлым вечером? Что, если это будет еще лучше? Венеция крепко сжала кулаки, стараясь побороть желание броситься ему в объятия. Но это было бы опрометчиво и неблагоразумно. Их отношения с Грегором дороже самого пылкого поцелуя. Просто глупо подвергать их риску. Твердя себе, что не следует смотреть на Грегора, она не удержалась и посмотрела. Глаза их встретились. Из уст Грегора вырвался странный звук – не то смех, не то стон. Он обнял Венецию и крепко прижал к груди. Его дыхание было жарким, когда он пробормотал ей в самое ухо: – Я тебя предостерегал. Теперь, любовь моя, расплачивайся. Глава 9 Ах, малютки мои, мало кто скажет вам, чего на самом деле стоит то или иное. Цените людей, которые говорят вам правду, несмотря на то, нравится она вам или нет.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер Сердце у Венеции колотилось как бешеное, она забыла обо всем на свете. Страсть бушевала в ней, возбуждая с той же силой, как утренняя скачка на лошади в парке, которая так увлекала ее и Грегора. Прикосновение к его горячим губам и крепкое объятие сильных мужских рук побуждали ее желать большего. Она застонала, все тело ее пылало, язык коснулся языка Грегора. Она испытывала острое наслаждение от того, как он обнимал ее, от того, как его ладони трогали и гладили ее тело, от того, что он поднял ее на руки и держал так, прижимая к себе. Венеция обеими руками провела по его спине, потом по бедрам и… Грегор поставил Венецию на землю, взял ее запястья в свои ладони и отстранил от себя. Они стояли, тяжело дыша; на холодном воздухе дыхание обоих, вырываясь изо рта, обращалось в пар. Стояли и смотрели друг на друга с удивлением и одновременно с неуверенностью. Грегор покачал головой. – Мы сошли сума. Оба, – проговорил он. Щеки у Венеции вспыхнули, частые удары сердца отдавались в ушах. Пожалуй, не стоило начинать разговор о случившемся со слов «сошли с ума». О чем она только думала? Это же Грегор. Господи помилуй! Она ведь понимала – или должна была понимать, – чего ей может стоить слишком вольное обращение с ним, каковы могут быть последствия. Донельзя смущенная, Венеция попыталась высвободить свои запястья, но Грегор их не отпускал. – Успокойся, – посоветовал он, глядя ей в глаза. Венеция всем сердцем хотела убежать или сделать так, чтобы последних минут не существовало, чтобы они чудом исчезли. Но это было невозможно. Что случилось, то случилось и останется между ними навсегда. – Грегор, – прошептала она, – что нам делать? Вопрос повис в воздухе. Грегор не сводил с Венеции глаз – он не мог иначе, как не мог отпустить ее руки. Она стояла перед ним в своей мантилье, волосы ее растрепались и едва удерживались в свободном пучке, к плечу пристала соломинка, видимо, из конюшни. Губы припухли от его поцелуя и влажно блестели. Все в ней пленяло, очаровывало его – и давно уже знакомое и милое, и нечто новое, неизвестное. Грегор отпустил запястья Венеции, но сплел ее пальцы со своими. Ее ресницы затрепетали, прежде чем она решилась снова поднять на него взгляд. Никогда еще она не казалась Грегору такой соблазнительной. Больше всего на свете Грегор сейчас хотел овладеть ею прямо здесь – повалить ее на землю, задрать юбки и удовлетворить ту страсть, которую он почувствовал в ее объятиях и увидел в ее глазах. Но это невозможно. Перед ним не обыденная, заурядная женщина, а Венеция. Он не мог бы причинить ей боль, хотя бы самую малую. Да, он знал без расспросов, что она будет рада их любовным ласкам… в конечном итоге. Грегор нахмурился. В том-то и вся проблема. Венеция заслуживала большего, нежели «конечный итог». Он вовсе не волокита, но у него было немалое количество связей, которые заканчивались через несколько месяцев без всяких осложнений, так сказать, по-дружески. Все начиналось со страстного влечения, но вот он смотрит сейчас на Венецию с ее порозовевшим от холода носиком и сверкающими глазами и вынужден признать, что ни одна из пережитых ранее связей не обещала того, что обещает эта. В этой захолустной гостинице, среди снегов, появилось в его стародавней приятельнице нечто такое, что воспламеняет его чувства и будоражит воображение. Он жаждет продолжения, однако… Грегор покачал головой и медленно отпустил руки Венеции. Венеция отвернулась, но перед тем, как опустить руки, коснулась пальцем в перчатке своих губ и снова покраснела. – Довольно, – произнес Грегор угрюмо, видимо, желая сгладить неловкость минуты. – Мне жаль, Грегор. Это, – она неуверенным жестом указала на расстояние, разделяющее их, – не должно было случиться. – Не должно, согласен, но случилось. – Он посмотрел ей в глаза. – И я прошу у вас прощения. Венеция натянуто улыбнулась: – Не думаю, что мне тоже следует извиниться, но было бы неразумно продолжать в том же духе. Грегор решил, что она права, но легче ему от этого не стало. Черт возьми, он никогда еще не терял самообладания. Он, перехватил вопрошающий взгляд Венеции и услышал собственный охрипший от волнения голос: – Вы правы. Этого больше не случится. Никогда. Мы должны продолжать наши дружеские отношения. Что-то промелькнуло в ее взгляде. Разочарование? Что касается самого Грегора, то ему стало так тяжело, будто огромный камень лег ему на грудь. Внезапно все случившееся показалось ему несправедливым. Несправедливо, что Рейвенскрофт внес чудовищную дисгармонию в их существование; несправедливо, что они застряли здесь из-за треклятого темперамента самого Грегора; несправедливо, что от разгулявшейся снежной бури пострадали другие люди и утратили мир и покой. Все вспышки гнева, которые он испытывал с того самого момента, когда обнаружилось исчезновение Венеции, порождали огромную массу осязаемой ярости. – Мы должны вернуться в Лондон как можно скорее. – Да. Разумеется. Сможем ли мы уехать сегодня? – спросила Венеция. – Нет. Но если еще потеплеет, мы сможем уехать завтра. – Он обратил к Венеции совершенно спокойный взгляд и добавил: – Венеция, когда мы вернемся, ваша жизнь может сильно измениться. – Я понимаю, – ответила она невозмутимо. – Я знаю, что папа беспокоился обо мне. Поскольку он не в состоянии держать в узде свои эмоции, то вполне может пооткровенничать с неподходящими для этой цели людьми. – Я попросил Дугала позаботиться о том, чтобы он не проговорился, но… – Грегор пожал плечами. – Кстати, это вообще утратит всякое значение, как только в Лондоне появится сквайр, потому что он, безусловно, вас узнает. В отличие от миссис Блум у сквайра отличное зрение. – Он запустил пятерню себе в волосы. – Венеция, вплоть до нашего отъезда вам следует ограничить время общения с другими постояльцами. Чем меньше вы станете с ними разговаривать, тем лучше. – Он невесело улыбнулся. – Вас легко запомнить. Она уставилась на него с недоверием: – Но я не могу вам этого обещать. – Вы должны. На кону ваша репутация. – Чепуха! – огрызнулась Венеция. – Теперь уже слишком поздно. Сквайр, безусловно, меня узнает. К тому же есть вещи, которые я обязана делать, чтобы… – Она встретила взгляд Грегора и, недоговорив, закрыла рот. – Чтобы делать что? – спросил он. Она передернула плечами и вызывающе вздернула подбородок. – Венеция, вы должны прекратить вмешательство в жизнь других людей. Оставьте в покое Рейвенскрофта и предоставьте ему самому делать из себя пирожное для мисс Платт. – Он помогает ей обрести уверенность в себе. – Он строит из себя дурака, и не более того. Точно так же он поступал, когда обманом увез вас из дома, сочинив весь этот вздор о том, что хочет уехать на континент и поселиться в коттедже. Венеция обратила на Грегора грустный и очень пристальный взгляд, словно хотела вникнуть в каждое его слово. – Грегор, вы когда-нибудь были влюблены? – Нет. Я не настолько глуп. – Возможно, в вас для этого чего-то не хватает, – произнесла она очень серьезно. – Вы настолько не обеспокоены какими-то там эмоциями, что не симпатизируете людям, которых они обуревают. Грегор крепко сжал губы, прежде чем ответить: – Если у меня слишком мало эмоций, то у вас, моя дорогая, они явно в излишке. – Ничего подобного. Эти два слова произвели на Грегора примерно такое впечатление, как скрежет ржавого напильника. Взвинченный упрямством Венеции и обуревающим его самого желанием близости с ней, он почувствовал, что раздражение превращается в нем во всепоглощающий гнев. – Давайте кончим разговор прямо сейчас, ладно? Я знаю, что вы провоцируете некую интригу между мисс Платт и Рейвенскрофтом. Я против этого. – Грегор, напоминаю, отношения между нами дружеские, и потому вы не вправе чего-либо требовать от меня или запрещать. – Поскольку мы с вами оказались в весьма затруднительном положении, я вынужден требовать и даже запрещать независимо оттого, нравится это вам или нет. Венеция подбоченилась и процедила сквозь зубы: – Мне не нравится ваш тон. – Это не имеет значения, – заявил Грегор. – Ваше право что-либо одобрять кончилось, когда вы совершили недопустимую глупость и уселись с Рейвенскрофтом в карету. – Я считала, что записка, которую он нацарапал, написана моим отцом, и… ох, проклятие, ведь я уже рассказывала вам об этом! – Этого недостаточно, – возразил Грегор, чувствуя, что теряет самообладание. – Я привык считать вас здравомыслящей женщиной, но со вчерашнего дня пришел к выводу, что вам необходим руководитель, точнее говоря, сторож! – Как вы смеете так говорить? Я не сделала ничего предосудительного, всего лишь спешила на помощь маме, а потом решила помочь мисс Платт. – Она смело встретила его взгляд. – Впрочем, хватит. Я не обязана объяснять вам свои поступки. Вы, Грегор, самый настырный, высокомерный, самовлюбленный тип из всех, кого я знаю. Глаза у Грегора сделались необычайно яркими и блестящими. – Зато я не отношусь к числу тех назойливых особей, которые пытаются руководить жизнью окружающих и воображают, будто их мнение гораздо важнее суждений заинтересованных личностей. А вы, моя дорогая, несколько заблуждаетесь, полагая, что вы самая умная на свете. – Ни слова больше! – процедила Венеция сквозь зубы. – Если хотите вернуться в Лондон с незапятнанной репутацией, прекратите попытки решить проблемы мисс Платт. Слишком разъяренная, чтобы выговорить в ответ хоть слово, Венеция сунула руки в карманы мантильи и вздрогнула от резкого порыва холодного ветра, от которого с деревьев с мягким шорохом посыпались на землю комья снега. Грегор снова запустил пятерню себе в волосы, со злостью глядя на Венецию. – Вся эта история с самого начала была не более чем вздором и чепухой. А теперь, как всегда, когда вы пытаетесь кому-то помочь, все пошло вкривь и вкось. Неподдельная горечь в словах Грегора задела Венецию за живое. Не хотел ли он сказать, что именно с ней связаны вздор и чепуха? – Если вы хотите вернуться домой и по-прежнему радоваться жизни, ведите себя так, как я велю. – Я не принадлежу к числу ваших слуг, так что нечего мною командовать! – взвилась Венеция. – Нет, вы не принадлежите к числу моих слуг. Они гораздо покладистей. – Более того, я не одна из ваших… ваших… божьих коровок, – сорвалось с губ Венеции неизвестно каким образом подвернувшееся словечко, – которые с ума сходят от вас и готовы на все, лишь бы добиться вашего внимания. Мне безразлично, что вы думаете о моих интригах, как вы это называете. Я взрослая женщина и вполне отвечаю за свои поступки, так что держите у себя в кармане и ваше мнение, и ваши невыносимые манеры. Губы Грегора превратились в тонкую полоску. В эту минуту раздался отдаленный раскат грома. Венеция взглянула на небо и увидела, что по нему быстро движутся темные тучи, которые вот-вот закроют солнце. – Черт возьми, Грегор! Сдержите ваш темперамент! Я предпочла бы покинуть эту гостиницу до наступления будущего года! Губы Грегора побелели. Сверкнула молния, и снова грянул гром. Венеция содрогнулась и прижала руку к сердцу. – Прекратите! – Вы же знаете, управлять грозой, когда она уже началась, я не в силах, – огрызнулся Грегор. – Хорошо бы вам постараться и найти такую возможность! – Венеция снова взглянула на небо и поплотнее закуталась в мантилью. – Попробуйте овладеть собой, может, все обойдется. – Я вполне в состоянии овладеть собой, если вы перестанете меня провоцировать. Я хочу, чтобы вы обещали мне прекратить вмешательство в дела других постояльцев. – У меня нет никаких обязательств перед вами. Я делаю то, что считаю нужным, хотите вы того или нет! Снова сверкнула молния и последовал удар грома, от которого содрогнулась земля. Небо потемнело, на землю стали падать небольшие снежные хлопья. – Видите, что вы натворили! Мы никогда не уедем отсюда. Грегор наклонился, едва не коснувшись носом ее носа. – Я проделал чертовски долгий путь во время снежной бури, чтобы спасти вашу драгоценную шкурку. Так по крайней мере постарайтесь избежать новой опасности! Кожа Венеции слегка порозовела, губы дрогнули и стали влажными. Почти болезненная ясность чувств охватила Грегора, и в крови у него вспыхнул огонь жарче гнева. Он жаждал снова заключить Венецию в объятия, прижать к груди и целовать до потери дыхания. Сжав челюсти, он старался унять муки воображения. С такими женщинами, как Венеция, не занимаются флиртом. Их любят. Их берут в жены. Не существует ничего иного ни для нее, ни для такого мужчины, как он. Грегор сунул руки в карманы пальто. – Нам лучше вернуться, пока никто не обратил внимания на наше отсутствие. Он указал на тропинку, однако Венеция не двинулась с места. Стояла и смотрела на него горящими глазами. – Ну что ж, отлично. – Он повернулся к ней спиной, бросив через плечо: – Будьте осторожны на обратном пути, дорожка скользкая. С этими словами Грегор ушел. Он шатал по дорожке, подставляя лицо под холодные снежные хлопья. Сапоги его четко поскрипывали на снегу. Одному Богу ведомо, сколько снега выпадет на этот раз. И что произошло с Венецией здесь, вдали от Лондона, если он разглядел в ней то, чего не замечал прежде!? Но что бы это ни было, Грегор надеялся, что оно уйдет также, как пришло. Для него оказалось настоящим мучением находиться так близко от Венеции в деревенской гостинице, в окружении совеем небольшого количества людей. Что-то совершенно необычное произошло между ними. Что-то непредвиденное и набирающее силу. Что бы это могло… Поскрипывание снега за спиной вынудило Грегора остановиться и обернуться. К нему приближалась Венеция; ее темные волосы были припорошены снегом, выражение лица напряженное, словно она обдумывала, что сказать. Быть может, она хочет извиниться? Она прошагала мимо него к началу дорожки, остановилась, заложив руки за спину, и ждала, когда он подойдет. А, понятно. Она хочет поговорить с ним в присутствии обитателей гостиницы. Имея в виду их склонность падать друг другу в объятия, это было мудрое решение. Он направился к ней, глядя себе под ноги, чтобы не споткнуться о какой-нибудь скользкий камень. Слава Богу, Венеция вроде бы одумалась. Она должна извиниться за свое непокорное поведение и оставить в покое мисс Платт и Рейвенскрофта. Он, конечно, примет ее извинения, и между ними восстановится мир, а это самое… Трах! Метко пущенный снежок ударил Грегора по голове. Он замер на месте, не в состоянии поверить в то, что случилось. Холодный комок получил полную возможность свалиться ему за воротник, и ощущение оказалось не из самых приятных. Он заорал и бросился вдогонку, но было уже поздно. Венеция умчалась в вихре своих юбок, и, когда Грегор добежал до двора, дверь гостиницы уже захлопнулась. Грегор стоял, насквозь продуваемый ледяным ветром. Мокрый воротник липнул к шее, а гроза со снегом все продолжалась, и удары грома смешивались с завываниями ветра. Пропади она пропадом, Венеция Оугилви с ее бурным, неуправляемым нравом, а главное, дьявол ее побери за то, что она так чертовски привлекательна! Грегор обратил лицо к небесам, выругался громко и пространно, а снег все валил и валил. Глава 10 Самое худшее не лишиться ухажера, а вовсе его не иметь.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трём своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер – Вы не согласны со мной, мисс Уэст? – громко спросила мисс Платт. Венеция растерянно моргнула несколько раз, сообразив, что не обратила на что-то внимания, и поспешила ответить: – М-м… да. Конечно, согласна. Мисс Платт наклонила голову набок и с некоторым удивлением в блеклых голубых глазах задала новый вопрос: – Что-нибудь случилось? Венеция покраснела. – Нет, ничего не случилось. Я просто задумалась. О Грегоре. Со вчерашнего утра, когда он еще раз поцеловал ее… вернее, она его поцеловала, Венеция не переставала думать о нем. Это было достаточно тяжело в течение дня, когда маленькая гостиница казалась слишком маленькой для них двоих, но уж ночью… ночью Венеция не спала ни минуты. Храп мисс Хиггинботем был гораздо меньшей проблемой, чем мысли, которые одолевали Венецию, – воспоминания о поцелуе и еще более интимных ласках, которые ей рисовало воображение. Когда под утро она наконец задремала, ее неуправляемый разум повел себя еще более фривольно. Во сне Венеция страстно и неодолимо желала Грегора, и каждое невольное движение еще сильнее разжигало это желание. После этого поцелуя Венеция остерегалась оставаться с Грегором наедине, что оказалось нетрудным благодаря мисс Платт и мисс Хиггинботем. Обе буквально липли к ней, и она ни на минуту не оставалась в одиночестве. Рейвенскрофт продолжал оказывать знаки внимания мисс Платт, и это разозлило Грегора до такой степени, что он в повелительном тоне предложил молодому человеку отправиться после обеда вместе с ним в конюшню, якобы для того, чтобы осмотреть лошадей. Рейвенскрофт, не понимая, что им манипулируют, охотно согласился. Уводя Рейвенскрофта с собой, Грегор посмотрел на Венецию с торжествующей ухмылкой. Венеция сердито фыркнула. Грегор стал невыносим. Он обращается с окружающими так, словно все они у него в услужении. Она ничуть не сожалела о своем вчерашнем поступке. Грегор заслужил удар по голове крепким снежком, даже если бы это вызвало снегопад еще часа на два. – Погода просто ужасная, – сказала мисс Платт. – Снегу со вчерашнего дня прибавилось на целый фут, не меньше. Это все из-за Грегора, чтоб ему провалиться! У него могло появиться желание порицать ее, но он… он сам отвратительно высокомерный и деспотичный. Мисс Платт достала шитье из рабочей корзинки, которую принесла с собой. – Погода такая странная для апреля, она удерживает здесь всех нас, как в западне, иначе не скажешь. – Вы верите в неотвратимость судьбы? – Начинаю верить, – серьезным тоном ответила мисс Платт, ловко продевая нитку в иголку. – Гадаю, не привела ли меня моя судьба в эту гостиницу в то же время, что и мистера Уэста, потому что… – Она спохватилась и покраснела. – О Господи, я не должна была говорить вам об этом, ведь мистер Уэст – ваш брат, но я просто подумала… прошу вас, не обращайте внимания! Венеция удивилась. Могла ли мисс Платт воспылать подлинным чувством к Рейвенскрофту за столь короткое время? Прошло всего два дня, да и Рейвенскрофт отнюдь не обладал таким обаянием, чтобы сразить женщину наповал с первого взгляда. Разумеется, мисс Платт нельзя назвать женщиной ординарной, но все же… – Я знаю, о чем вы подумали, – продолжала мисс Платт, втыкая иголку в материю. – Мы с мистером Уэстом очень недолго знакомы. – Нуда, и… – Но как только я познакомилась с мистером Уэстом, сразу поняла, что это настоящая любовь. Венеция подняла брови: – Но ведь сначала вы увлеклись лордом Маклейном. – Разве? – Мисс Платт сделала несколько аккуратных стежков. – Не помню. – Мисс Платт, я терпеть не могу говорить об отрицательных качествах людей, но Ра… то бишь мистер Уэст еще очень молод, характер у него не устоялся. Он пока не в состоянии подняться до уровня эмоций, необходимых для продолжительных отношений, – сказала Венеция (и это было печальной правдой!). – Когда он повзрослеет, то, вероятно, сможет полюбить кого-то по-настоящему, но не теперь. Мисс Платт рассмеялась: – Мисс Уэст, вы рассуждаете, как и должно старшей сестре. Я предполагаю, что вам трудно смотреть на вашего брата как на взрослого мужчину. У меня то же самое с Бертраном. Но уверяю вас, мистер Уэст вполне способен на глубокое чувство. – Она уронила шитье на коленки прижала обе руки к сердцу. – Я видела его душу в его глазах. Венеция потерла висок кончиками пальцев – у нее разболелась голова. Этого нельзя допускать; она должна немедленно поговорить с Рейвенскрофтом. Интересно, как он отнесется к соображению, что мисс Платт влюбится в него всерьез? Может, самое лучшее – не слишком задумываться над этим сейчас? Но где-то в самой глубине ее сознания отчетливо звучал глубокий голос Грегора, который просил ее не вмешиваться в чужие дела, ибо это весьма опасно. Со всей решительностью Венеция отмела это предостережение. Она скорее согласилась бы влезть в мешок и броситься в Темзу в разгар зимы, чем стать такой же твердолобой и бесчувственной, как Грегор. – Мисс Уэст, – вернул ее к действительности мягкий голос мисс Платт, – у такой красивой женщины, как вы, должно быть множество поклонников. – Я бы этого не сказала. Венеция могла бы пересчитать их по пальцам одной руки, потому что большинству знакомых ей мужчин чего-то недоставало, они как бы «недотягивали» до некоего воображаемого образца. Мисс Платт покачала головой: – Смею заметить, что у вас наверняка были сотни обожателей. Возможно, даже тысячи. Венеция не удержалась от смеха. – У меня было всего несколько поклонников, это чистая правда. Просто я не отношусь к Тому типу женщин, которыми восхищается высший свет. – Она бросила взгляд на свои достаточно округлые формы: – Как ни стараюсь, не могу удержаться от пирожных. С точки зрения нынешней моды я недостаточно стройная и грациозная. – Не могу с вами согласиться, – возразила мисс Платт. – Спасибо на добром слове. Но я не жалуюсь. Если бы я чувствовала себя не слишком здоровой или не могла двигаться достаточно активно, постаралась бы похудеть. Но меня вполне устраивает моя комплекция. Мисс Платт бросила на Венецию неуверенный взгляд, потом, наклонив голову, присмотрелась к собственной фигуре. – Я охотно позаимствовала бы у вас немножко вашей полноты. Мужчины меня почти не замечают, потому что у меня плоская грудь. – Этот недостаток нетрудно скрыть умелым выбором платья, – сказала Венеция. – Право же… Дверь отворилась, и на пороге возникла мисс Хиггинботем. Ее золотистые кудри были зачесаны наверх и заколоты сапфировыми шпильками, а утреннее неглиже отделано дорогим французским кружевом. Она сделала драматическую паузу, заслонив рукой глаза, словно дневной свет был для нее слишком ярок. Венеция подумала, что ее мама могла бы встретить аплодисментами столь эффектный выход. Но мисс Платт всполошилась: – Мисс Хиггинботем, что с вами? Вам что-то попало в глаз? Мисс Хиггинботем опустила руку. Окинув взглядом комнату, она проговорила: – О, я вижу, вас только двое. Я считала, что мой отец и лорд Маклейн все еще здесь. – Лорд Маклейн? – В глазах у мисс Платт вспыхнуло любопытство. – Позвольте спросить, почему вы хотели увидеть именно его? Мисс Хиггинботем пожала плечами, но не удержалась от легкой улыбки: – Я, конечно, всем сердцем предана моему Генри, но… Улыбка ее стала шире. Мисс Платт хихикнула и заговорила с жаром: – Дорогая моя мисс Хиггинботем, я вас прекрасно понимаю! Если бы не обаятельнейший мистер Уэст, я сама влюбилась бы в лорда Маклейна. Мисс Хиггинботем распахнула небесно-голубые глаза и вздохнула. – Он почти прекрасен, несмотря на свой шрам. – Она восхитительно вздрогнула. – Я хочу спросить его сегодня перед обедом, не был ли он ранен на дуэли. Просто ошеломительно, если так оно и есть! Странное чувство возникло в сердце у Венеции. Какое отношение это дитя может иметь к Грегору? Он не обратит ни малейшего внимания на подобное существо, и чем скорее маленькая кокетка поймет это, тем лучше. Венеция поспешила выбросить из головы немилосердные мысли. Наверное, она и вправду сходит с ума. Во-первых, позволила Грегору поцеловать себя, и это пришлось ей по вкусу, а теперь вот позволяет чувству, похожему на ревность, поднять свою уродливую голову. Не хватало только писать «леди Маклейн» на всех попадающихся под руку клочках бумаги и сочинять выдуманные приглашения на свадьбу. Не ведая о сердечном беспокойстве, которое породили в груди у Венеции ее слова, мисс Хиггинботем закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. – Я так рада видеть вас обеих! – сказала она. – Не знаете, где сейчас мой отец? – В конюшне, – сообщила Венеция. – Ваш грум считает, что передняя лошадь вашей кареты не сломала ногу, а только растянула сухожилие. – С какой стати он так заботится о лошади в то время, как его родная дочь в таком тяжелом состоянии? Мисс Хиггинботем уселась напротив Венеции и мисс Платт. Последняя ласково похлопала девушку по руке: – Глядя на вас, не скажешь, что вы в тяжелом состоянии. Мисс Тредуэлл утверждает, что вы скушали все, что она вам подала, и попросили добавки. – Что она может знать о боли и душевных страданиях, да и любой из тех, кто здесь находится? Мисс Платт слегка порозовела. – Я точно не знаю, потому что моя любовная жизнь в последнее время доставляет мне только наслаждение. – Мисс Платт! – произнесла мисс Хиггинботем задушевным тоном и сжала в ладонях руку старой девы. – Как видно, я заблуждалась на ваш счет. Так вы тоже испытали порывы истинной любви? Вместо того чтобы смутиться при столь экстравагантных словах, мисс Платт просияла: – О да, я знаю все об истинной любви. Я как раз говорила об этом мисс Уэст перед тем, как вы вошли. Господи помилуй, надо бы предостеречь мисс Платт от излишней откровенности. Что правда, то правда, Рейвенскрофт с ней весьма любезен, но только на людях, под бдительным оком миссис Блум и самой Венеции. И он, разумеется, не переходил границ дозволенного приличием. – Быть может, я помешала вашему разговору? – спросила мисс Хиггинботем. – О нет! – живо откликнулась мисс Платт. – Мы с мисс Уэст просто обсуждали мужчин. – Я считаю всех мужчин неуправляемыми, – заявила мисс Хиггинботем. – Я не попала бы в такое ужасное положение, если бы мой любимый Генри прислушался ко мне. Я предупреждала его о том, что будет, если папа узнает о наших отношениях, но Генри отказался убежать со мной. И вот я здесь, буквально вырванная из его объятий! На мисс Платт это явно произвело впечатление, чего не скажешь о Венеции. – Мисс Хиггинботем… – начала Венеция, но юная леди ее перебила: – Называйте меня просто Элизабет. – Очень хорошо. А вы называйте меня Венецией. – А меня Далилой, – поспешила вставить мисс Платт. Элизабет и Венеция удивленно уставились на нее, услышав это имя. Мисс Платт покраснела и пояснила: – Моя мама считала, что с Далилой обошлись несправедливо. Все думали, как ужасно она поступила, когда обрезала волосы Самсону и тем самым лишила его силы, но, вероятно, ее заставили это сделать! Элизабет кивнула: – Я об этом никогда не думала, но смею сказать, что вы правы. Мужчины вечно ругают женщин за все, что те делают. Голова у Венеции буквально разламывалась. – Я знаю о мужчинах все! – с неподражаемой важностью произнесла Элизабет. – Я трижды была помолвлена. – Трижды?! – Мисс Платт растерянно моргнула. – Не может быть! – Все это были, разумеется, тайные помолвки, потому что папа очень строгий. Но настоящие. Генри даже подарил мне кольцо. – Элизабет, – обратилась к ней Венеция. – Ведь вам всего шестнадцать лет! – Некоторые говорят, что я выгляжу гораздо старше. – Сколько же вам было, когда состоялась ваша первая помолвка? – Четырнадцать. Может, и не стоило о ней упоминать, он был всего лишь наш младший лакей. Продолжалось это недолго, всего две недели, но является: доказательством того, что я понимаю мужчин. – Только мужчина может понять мужчину, – заявила Венеция. – Задайте мне какой-нибудь вопрос о мужчинах, – попросила Элизабет. – И я вам докажу. Мисс Платт хлопнула в ладоши. – Отлично! У меня есть вопрос. Предположим, мужчина, молодой человек е определенным положением… Неужели мисс Платт может считать Рейвенскрофта человеком с положением? Господи, да он едва сводит концы с концами! – Мужчина, – продолжала между тем мисс Платт, – который оказывает женщине определенное внимание. Спустя какое время можно считать, что его интерес нечто большее, чем флирт? Элизабет надула губки и, подумав с минуту, ответила с полной уверенностью. – Спустя неделю. Мисс Платт явно приуныла: – Целую неделю? – Чепуха! – отрезала Венеция. – Всего за неделю невозможно полюбить всерьез. Элизабет пожала плечами: – Я полюбила. И Генри тоже. – И вы уверены, что это любовь? – спросила мисс Платт. – Вы не можете быть вполне уверены в чувстве мужчины, пока он не посмотрит на вас особенным взглядом. – Каким? – с величайшим интересом задала вопрос мисс Платт. – Вот таким. Элизабет очень пристально посмотрела в глаза мисс Платт. Венеция в жизни не видела ничего более глупого. Мисс Платт зажмурилась. – Надеюсь, вы извините меня, Элизабет, но я не понимаю, как можно отличить такой взгляд от самого обычного. – Приглядитесь поближе, – потребовала Элизабет, положила руки на плечи мисс Платт, приблизила свое лицо к ее лицу так, что они едва не соприкоснулись носами. – Теперь видите? Видите, как мои глаза буквально впиваются в ваши? – О да! – только и могла произнести мисс Платт. Элизабет откинулась на стуле. – Вот так! Теперь вы можете понять, как велика сила взгляда. – Я понимаю. О если бы мистер Уэ… – Она взглянула на Венецию и покраснела. – Я хочу сказать, что надеюсь когда-нибудь встретить такой взгляд мужчины. Венеция вздохнула, ей вдруг до боли захотелось побыть одной. – Если вы решите, что любой мужчина, который просто смотрит на вас, влюблен, то ни один из них не поднимет на вас глаза. – Не все мужчины такие черствые. Некоторые просто обожают возбуждать в женщинах интерес к себе, – возразила Элизабет, тряхнув кудрями. – Благодаря этому они чувствуют себя более мужественными. Мисс Платт быстро кивнула: – Поскольку вы были трижды помолвлены, я думаю, вы в этом разбираетесь. – Да, – согласилась Элизабет. – К сожалению, у меня богатый опыт, потому что очень трудно быть романтичной, в то время как кто-то другой совершенно лишен воображения. – Бедняжка! – промурлыкала мисс Платт и погладила Элизабет по коленке. Не в силах больше выносить этот бред, Венеция, извинившись, удалилась. Надо поскорее сообщить Рейвенскрофту, чтобы прекратил любезничать с мисс Платт, иначе влипнет в историю. Венеция поднялась к себе в комнату и поморщилась при виде беспорядка, оставленного там Элизабет. Выглядело все так, словно битком набитый чемодан взорвался и его содержимое разлетелось во все стороны. В воздухе висел густой запах лаванды. Венеция освободила кресло, свалив платья Элизабет на кровать. Девица не принадлежала к числу аккуратных, но ведь у нее имеется горничная, которой надлежало наводить хотя бы относительный порядок. Ботинки и туфли разбросаны по полу. Возле рукомойника оставлены три головные щетки. Через спинку стула перекинуты две мантильи и легкий плащ, а поверх всего этого брошена перепутанная связка лент для волос. Венеция не была уверена, что удержится на уровне благопристойного лексикона, если проведет еще несколько дней в столь неряшливой обстановке, да плюс еще ночей, озвученных громким храпом и сонным бормотанием Элизабет. В гостинице очень мало комнат, к тому же не очень просторных. Венеция пробралась к окну и отодвинула занавески, впустив в комнату дневной свет. К счастью, погода улучшилась. Венеция приоткрыла окно, и в него ворвался дивно пахнущий свежим снегом чистый воздух, развеявший запах лаванды. Опершись о подоконник, Венеция вдыхала холодный воздух, озирая рассеянным взглядом гостиничный двор. Снег таял. У конюшни он лежал таким тонким слоем, что из него торчали стебельки зеленой травы, слежавшиеся кучи грязи во дворе тоже были перемешаны со снегом. «Дай Бог нам поскорее уехать отсюда». Дверь конюшни отворилась, и Венеции стало слышно, как Грегор разговаривает со сквайром о лошадях. Она наклонилась вперед и наблюдала затем, как мужчины не спеша идут к гостинице, обсуждая качества лошадей. Сквайр сказал Грегору что-то о недостатках наемных лошадей, и Грегор рассмеялся. Ветер трепал его темные волосы, сбившиеся на лоб. Мужчины подошли ко входу в гостиницу, и Грегор открыл дверь. Когда он отступил в сторону, пропуская вперед сквайра, то посмотрел вверх и увидел Венецию. Глаза их встретились. Примерно с минуту они смотрели друг на друга, потом Грегор улыбнулся, поднял руку и дружески помахал Венеции. Это было настолько в духе прежнего Грегора, что Венеция улыбнулась в ответ и сердце у нее радостно забилось. Может, все осталось по-прежнему? Теперь она особенно ясно осознала, насколько ее тревожила вероятность утратить дружбу, которой она так дорожила. Она услышала шаги Грегора, когда он вошел в общий зал и присоединился к тем, кто там находился. Мисс Платт, без сомнения, даже сейчас гадает, имеет ли приветливый взгляд Грегора особое значение. Голова мисс Элизабет Хиггинботем набита всевозможной чепухой, но Венеция готова держать пари на пару своих лучших туфель, что взбалмошная девица не избегала бы Грегора после случайного поцелуя. Она радовалась бы его объятиям, обсуждала бы происшедшее со своими друзьями и смело пошла бы на большее. Горячая волна решимости окатила ее. Венеция закрыла окно, вышла из комнаты и, громко топая по ступенькам лестницы, сбежала вниз. – Вот вы где! Грегор стоял у нижней ступеньки, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Это просто несправедливо, что он так хорошо выглядит! Он был, можно сказать, при полном параде. Галстук идеально завязан, хорошо сшитое пальто сидит на нем отменно. Он отошел от стены и приблизился к Венеции. – Венеция, нам надо поговорить. Он заметил ее смущение, заметил, что какая-то тень скользнула по ее лицу. Но она тотчас выпрямилась и, спустившись с последних нескольких ступенек, остановилась перед Грегором. – Да, – сказала она, – нам есть о чем поговорить. И подняла на Грегора ясный, уверенный взгляд. Грегор неохотно улыбнулся. Ни одна женщина не смотрела ему в глаза так, как эта, – без малейшего кокетства или притворства. После того как она запустила в него снежком, Грегор полагал, что увидит ее пристыженной, что она будет просить у него прощения, дорожа его добрым мнением. Однако он не заметил в ее взгляде ни малейшего намека на признание вины. Тем не менее в груди у него немного потеплело. Отчужденное поведение Венеции в этот день подействовало на Грегора сильнее, чем он хотел бы признать. Он привык полагаться на Венецию во многих отношениях, и попасть к ней в немилость ему не хотелось, такое положение его не устраивало. Она знала его лучше, чем кто бы то ни было, лучше, чем его родные. Знала его пристрастия и предубеждения, горести и радости его семьи, знала и об их семейном проклятии. И как верный друг принимала его таким, какой он есть. Как и он принимал ее, ценя по достоинству ее неординарность. Вот почему прошедшей ночью, не в состоянии уснуть, он решил, что не может просто так отказаться от тех искр, которые пробежали между ними. Не может. Венеция нервно облизнула губы и проговорила так, словно бы ей с трудом давалось каждое слово: – Грегор, мы должны забыть о том, что случилось вчера, и вернуться к прежним отношениям. – Она взглянула на него из-под полуопущенных ресниц. – Уверена, вы с этим согласны. – Согласен, что это было бы наилучшей линией поведения… если бы она оказалась возможной. Ее плечи поникли. – Мы не можем отступить? – Венеция, я не уверен, что вы разбираетесь в том, как действуют эти вещи. – Какие? – Желание. Страсть. Влечение. – О, эти, – еле слышно отозвалась она. – Я не могу держаться безразлично по отношению к вам только потому, что вы этого хотите, или потому, что это удобнее дня нас обоих. Можно было бы сделать вид, будто случившееся не имеет особого значения, только вряд ли это удастся. Он посмотрел на ее волосы и улыбнулся. День ото дня он обнаруживал все меньше шпилек в ее обычно строгой и аккуратной прическе, которая теперь стала более свободной. Шелковистые завитки спускались на уши и красивую, изящную шею. Так вот что изменилось! Он увидел Венецию такой, какая она есть, а не такой, к которой давно привык и особо не приглядывался. В Лондоне она оставалась для него все той же маленькой девочкой, с которой он познакомился много лет назад, бунтующей против своих родителей и очень-смешливой. С течением времени она изменялась, но он оставался слеп к этим переменам. Теперь он не мог на нее наглядеться. Прошлой ночью, ворочаясь с боку на бок на узкой, жесткой постели, он непрестанно думал о Венеции под аккомпанемент заливистого храпа сквайра и сонного бормотания Рейвенскрофта. Он повторял себе раз за разом, что она не для него, что его влечение угаснет, как только они вернутся в Лондон, но какая-то часть души нашептывала Грегору, что это будет большой потерей. Что любовное безумие может принести благо им обоим, если не сказать больше. Он пытался прогнать эту мысль, уверяя себя, что Венеция не из тех женщин, для которых подобные вещи что-то значат, но не мог отрицать, что в ее поцелуе, в том, как вздрагивали ее губы под его губами, таилась подлинная страсть, как и в том неосознанном движении, которым она теснее прижала его к себе. К утру он принял твердое решение поговорить с Венецией. Единственный способ избавиться от этого безумия заключается в том, чтобы предаться ему, довести до логического конца, каким бы он ни был. Сопротивление безумию страсти только сделает ее более сильной, и помогай им Бог, если такое произойдет. Он взял руки Венеции в свои и заговорил как можно мягче: – Венеция, хоть мы и не можем вернуться к тому, что было прежде, зато можем сделать шаг вперед. Он погладил Венецию по щеке. Она вздрогнула и на секунду закрыла глаза. – Ты чувствуешь? – хрипло спросил Грегор. – Чувствуешь, как дрожишь от моего прикосновения? Она кивнула и прикусила губу. – Венеция, мы можем оставаться друзьями, но можем и… – Нет! – Но ты хотя бы выслушай… – Грегор, мы не должны преувеличивать важность этого влечения. Он подошел к ней так близко, что его ноги прижались к ней, а его дыхание обожгло ей щеку, когда он сказал ей на ухо: – Вот сейчас, в эту минуту, я охвачен желанием ласкать и целовать тебя. Как мне удержаться? Скажи, ты хочешь меня? Венеция задрожала всем телом. Грегор положил руку ей на плечо и медленно провел ладонью вниз, до самых кончиков пальцев Венеции. – Я хочу распустить твои волосы и увидеть, как они рассыпаются по обнаженным плечам. Но я не могу. Не здесь. – Он уронил руку и отступил от Венеции. – Но в Лондоне… когда никого не будет рядом… Венеция качнулась вперед, словно хотела последовать за ним, но тотчас овладела собой и скрестила руки на груди. Грегор наблюдал за ней с удовлетворением. Желание затуманило взгляд Венеции, лицо ее горело. Она тоже не в силах подавить свои эмоции, несмотря на слова, которые произносит. – Венеция, мы поступили бы глупо, отказавшись от такой возможности. Помолчав, Венеция ответила: – Грегор, что бы ни послужило причиной: снег, наше тесное общение или просто возбуждение как таковое… одним словом, чем бы оно ни было вызвано, мне все равно, но повторения я не желаю. Грегор понимал, что одним-единственным прикосновением мог бы доказать ей, что она ошибается. Когда их взгляды встретились, он догадался, что и она это понимает. Понимает и все же борется сама с собой во имя того, что ей дорого. Он шагнул к ней, кровь его кипела, желание снедало, но Венеция увернулась и почти бегом устремилась к двери в общий зал. Она только раз обернулась и бросила ему взгляд через плечо, затем проскользнула в дверь и захлопнула ее за собой. Грегор хотел последовать за ней, однако его остановил хор радостных женских голосов, приветствующих появление Венеции. Черт побери, она там не одна. Он простоял довольно долго, тупо уставившись на закрытую дверь. Все тело ныло. Чтоб ей пусто было за то, что она отказывается от физической близости! Эти мучения никогда не кончатся, если они не отдадутся друг другу. Никогда. В конце концов Грегор вышел во двор. Холодный воздух остудил его пыл. Теперь Венеция может его не опасаться, но настанет время, придет час, когда они окажутся наедине. И тогда все переменится. Глава 11 Мужчины из рода Маклейнов наделены великой страстью, которая может стать как блаженством, так и проклятием.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер Грегор зашагал к конюшне, Будь оно проклято, чего она ждет от него? Отказа от страсти, которая вспыхнула между ними? Это самый глупый способ решить проблему. Они должны отдаться страсти, познать ее, осознать, что ее разжигает. Только тогда они сумеют управлять ею. Любое другое средство положит конец их дружбе, разлучит их навсегда. А для него это неприемлемо. Грегор немного постоял у конюшни, подставив лицо теплым солнечным лучам. Было еще холодно, снег не таял, и Грегор слегка дрожал, сожалея, что выскочил наружу без пальто. Какой-то шум в конюшне привлек его внимание, и он заметил, что через щели в створках ворот пробивается свет. Там, внутри, конечно, куда теплее, чем посреди двора. Грегор снова двинулся к сараю; сапоги его скрипели по свежему снегу, словно смеялись над ним. Нелепая история! Дыхание Грегора обращалось в пар на морозном воздухе. Дойдя до ворот конюшни, он остановился и, повернув голову, посмотрел на большое окно общего зала, но ни одно лицо не промелькнуло между занавесками. Он отвернулся, разочарованный. А чего он хотел? Чтобы Венеция выглянула в окно с виноватым видом? Он громко фыркнул, ухватился за скобу на створке ворот и потянул ее на себя. Амбар казался пустым, но невнятный говор в дальнем стойле и отблеск света от зажженного фонаря опровергли это впечатление. Грегор двинулся на свет, то и дело останавливаясь, чтобы погладить очередную лошадиную морду, высунувшуюся из стойла в ожидании ласки. Крупная гнедая кобыла заржала, когда у ее стойла появился Грегор. Он пощекотал ей ноздри и получил в ответ игривый толчок в ладонь. Голова Рейвенскрофта показалась из-за угла дальнего стойл а. – Хэллоу, Маклейн! Присоединяйтесь к нам! Мы с вашим грумом, Чамберсом, наслаждаемся ромовым пуншем! Языку Рейвенскрофта заплетался. – Не слишком ли рано для выпивки? – спросил Грегор. Дверь последнего стойла была широко распахнута; несколько бочонков стояли в кружок возле маленькой раскаленной печки, в которую Чамберс подкладывал дрова. В воздухе приятно пахло ромовым пуншем. Чамберс закрыл дверцу печки и поставил кочергу в железное ведерко для золы. – Ромовый пунш – самое лучшее средство уберечь кости от простуды в холодную погоду, – сказал он и посмотрел на Грегора понимающим взглядом. – Рейвенскрофт вот говорит, что в гостинице, на его вкус, даже слишком много красоток. Грегор буркнул нечто неопределенное в знак согласия. Грум кивнул и продолжал: – Я подумал, что вы рано или поздно заглянете сюда. – Да-а, – вмешался Рейвенскрофт, – он говорил нам всем, что вы придете, и велел оставить для вас лучшее место. – Пошатываясь, он подошел к бочонку, с которого поднялся при виде Грегора, плюхнулся на него и размашистым жестом указал на свободный бочонок рядом со своим: – Т-тутша… самый лучший с-салон в гостинице. – Рейвенскрофт расплылся в улыбке. – Мишш Оугилви про меня не шпрашивала? – Нет, – бросил Грегор, поудобнее устраиваясь на бочонке. – А чем этот бочонок лучше вашего? Рейвенскрофт встал, повернулся и, пригнувшись, продемонстрировал Грегору свой зад. – Занозил, – пояснил он. Чамберс едва удержался от смеха. – Лорд Рейвенскрофт, поймите, лорду Маклейну незачем разглядывать вашу…э-э… корму. Рейвенскрофт снова плюхнулся на место и поморщился. – Ч-чертовская боль, – пожаловался он, шмыгнув носом. – Так почему же вы снова уселись на этот бочонок? – Потому что он ближе всех к ромовому пуншу. Он поднял свою кружку, которая валялась на земле. Заглянул в нее, потом сунул туда палец и облизал его. – Все… пропало, – пролепетал он. – И вы тоже, – сказал Грегор. Чамберс бросил на Рейвенскрофта предупреждающий взгляд и благоразумно попытался переменить тему разговора: – Погода, кажется, немного устоялась. – Ш-шнег, – профырчал Рейвенскрофт. – В ап… апреле! Кто бы мог подумать?! – В самом деле, кто? – пробормотал Чамберс. Он взял пустую кружку, воспользовался маленьким оловянным черпачком и, наполнив кружку пуншем, из котелка, протянул Грегору: – Прошу вас, милорд. Согрейтесь малость. Грегор взял кружку; нагретый металл вернул чувствительность застывшим пальцам. – А где ваше пальто? – спросил Рейвенскрофт и неожиданно уселся совершенно прямо. – Оставил в доме, – ответил Грегор. Чамберс удивленно изогнул бровь: – Спасались бегством, милорд? – Что? – возмутился Рейвенскрофт. – Эти старые ведьмы и вас вывели из себя? – Никто не выводил меня из себя. Я удалился по собственному желанию. Грегор глотнул пунша, и по телу тотчас распространилось тепло. – Вы просто стараетесь сохранять гордый вид. Я это понимаю. – Ничего подобного. Я пришел сюда потому, что хотел… – Ха! – Рейвенскрофт не дал: ему договорить и, потрясая в сторону стены сжатым кулаком, выкрикнул: – Проклятие всем вам… вам… вам, женщины! Чамберс налил себе пунша и посмотрел на молодого лорда со снисходительным любопытством. – Гостиница не в той стороне, – заметил он. Рейвенскрофт уставился на стену: – Не в той? – Нет. В той стороне дорога. Рейвенскрофт ухватился за края бочонка и повернулся вместе с ним в противоположную сторону. Медленно поднялся и, пошатываясь, снова затряс кулаком: – Вот! Я так и знал! – Отлично сработано, – одобрил его Чамберс. – Может, сядете на место? – Да, – поддержал его Грегор, глядя, как молодого лорда шатает из стороны в сторону. Рейвенскрофт послушно сел, сжимая в руке пустую кружку. Выпив пунша, Грегор расслабился и пришел в себя. Некоторую роль в этом сыграло спиртное, но гораздо большую – расстояние, отделявшее его от Венеции. Грегор вздохнул. Он провел разговор с Венецией в стиле торговца рыбой. Она не понимала, что такое желание. Да и откуда ей знать? Во многих отношениях она была более невинной, нежели до крайности наивная дочь сквайра. И это была одна из причин того, что ее страстность поразила Грегора. Он принял укрепляющее средство, надеясь, что Венеция хотя бы согласится обсудить с ним возможный выход из положения, однако она отказала ему еще до того, как он попытался заговорить. Никогда еще ни одна женщина не была столь непоколебимо настроена против него. Он очень долго думал об этом. И чем дольше он размышлял, тем яснее ему становилась, что он будет вынужден согласиться идти тем путем, который выбрала она. Тогда по крайней мере он сможет сохранить те добрые отношения с ней, которые всегда его радовали. Но теперь она станет смотреть на него с подозрением независимо от того, как он себя поведет. Если он будет ее игнорировать, она решит, что он все еще сердится на нее; если начнет оказывать ей внимание, сочтет, что он хочет ее соблазнить. Господи Боже, что за неразбериха! Возможно… возможно, если он станет вести себя спокойно, в обычном духе, все вернется на круги своя, как сказано в Библии. Может случиться и так, что в Лондоне его привычное пребывание в обществе светских красоток приглушит влечение, вспыхнувшее между ним и Венецией, а потом оно и вовсе исчезнет. Грегор продолжал раздумывать, медленно потягивая пунш. Весьма вероятно, что все дело именно в отсутствии соперницы. Будь он втянут в любовные отношения с другой женщиной, скорее всего смотрел бы на Венецию совсем иными глазами. Рейвенскрофт снова схватил кружку и протянул Чамберсу, который сообщил ему, что первая порция пунша выпита до конца. Рейвенскрофт впал в некое мрачное отупение, что-то бормоча о злой судьбе, безжалостных слугах и капризных женщинах. Вздохнув, Грегор протянул ноги к печке. В стойле было уютно и тепло, огонь весело пылал, дрова потрескивали, а пряный запах гвоздики и бренди приносил успокоение. Рейвенскрофт внезапно поднял голову: – Знаете, что я думаю? Ни Грегор, ни Чамберс ему не ответили. – Я думаю, что здесь достаточно тепло, чтобы растаяла одна из тех больших сосулек, которые висят над дверью в сарай. Чамберс, который смешивал следующую порцию пунша, сердито поморщился: – Само собой, что тут тепло. Огонь горит. – Это мне известно, – с достоинством сообщил Рейвенскрофт. – Я просто думаю, что она быстро растает. Густые брови Чамберса взлетели на лоб. – Да ну? И как быстро? – Очень быстро. – Хм, предположим, я принесу сюда одну, и мы сделаем ставки. – Чамберс бросил выразительный взгляд на Грегора. – Не слишком высокие, конечно. Грегор пожал плечами: – Любые, какие пожелаете. Рейвенскрофт может рассуждать по-детски, но он не ребенок. Рейвенскрофт резко повернул к нему голову: – Кто не ребенок? – Вы, – сказал Грегор. – Если вам приспичило выбросить деньги на ветер, вам некого будет винить в этом, кроме самого себя. – Отлично! – воскликнул Чамберс, деловито потер руки и отправился за сосулькой. Вернулся он буквально через минуту. Достал пустой бочонок, поставил на свободное место и положил в него здоровенную ледышку. – Итак, лорд Рейвенскрофт, сколько времени это займет, по-вашему? Молодой лорд нагнулся над бочонком и некоторое время присматривался к сосульке. Наконец он произнес торжественным тоном: – Я даю ей двадцать две минуты! – Так, значит, двадцать две минуты. Я считаю, что меньше, – сказал Чамберс, наполняя свежеприготовленным пуншем кружку Грегора и свою. Грегор пригубил пунш. – Чамберс, ты превзошел самого себя! Это самый лучший ромовый пунш, который мне… – Ш-ш-ш, – остановил его Рейвенскрофт, во все глаза уставившись на ледышку, с которой стекали капли талой воды. – Если вы будете говорить, то нагреете воздух и сосулька растает скорее. – Я не намерен соблюдать молчание из-за какого-то дурацкого пари. – Оно вовсе не дурацкое, – с величайшим достоинством возразил Рейвенскрофт, но испортил весь эффект, свалившись с бочонка, на котором сидел. Чамберс поставил кружку и помог юнцу вернуться на место. – Перестаньте ерзать, не то опрокинете печку. Рейвенскрофт уцепился за края бочонка и снова уставился на сосульку. Грегор сверкнул глазами на Чамберса: – Вы оба не определили свои ставки. Ты, например, что хотел бы получить, если выиграешь? – Пальто парня. Рейвенскрофт съежился и отвел сосредоточенный взор от ледышки. – Вот это пальто? – У вас есть другое? – С собой нет. – В таком случае это. – Но… если я выиграю? Чамберс задумчиво почесал подбородок. – Я сообщу вам мой рецепт приготовления ромового пунша. – Это не такой уж большой выигрыш, – хмуро произнес Рейвенскрофт. – Вы покорите всех ваших друзей, если сами приготовите такой пунш у себя дома, – с еле заметной усмешкой произнес Чамберс. – Они станут приезжать к вам издалека, чтобы отведать его. По лицу Рейвенскрофта расплылась блаженная улыбка. – На меня появится большой спрос! – Все захотят получить приглашение от вас, – заверил его Чамберс, бросив взгляд на теплое пальто из плотной шерстяной ткани, накинутое на узкие плечи Рейвенскрофта. – Это пальто на тебя не налезет, – заметил Грегор. – А я и не собираюсь его носить. В такую погоду я отдам его парню обратно за хорошие денежки. А эта сосулька играет на меня. Она уже наполовину растаяла. Рейвенскрофт насупился и вяло толкнул Грегора плечом. – Это потому, что вы оба все время болтаете. Грегор поставил кружку и протянул руки к огню. – Рейвенскрофт, не стоило бы вам заключать пари с Чамберсом. Молодой лорд посмотрел на грума с подозрением. – Он мошенничает? – Ни в коем случае! – сказал Грегор, усмехнувшись. – Он просто не заключает пари, если не считает его надежным для себя. – В этом мире нет надежных вещей, – высокопарно заявил Рейвенскрофт. – Вовсе нет, такие вещи имеются и ромовый пунш – одна из них. Рейвенскрофт с тоской во взоре посмотрел на свою пустую кружку. – Это было восхитительно. Но кроме ромового пунша, ничего надежного нет. – Ну, я могу назвать и другие, – возразил Чамберс. – Солнце восходит каждое утро, разве не так? – Но сейчас его нет. – Оно есть, только скрыто облаками. – Возможно, – сказал Рейвенскрофт, оперся локтем о колено и опустил подбородок на ладонь. – А еще имеются женщины, – произнес Чамберс задумчиво. – Они никогда не меняются. Рейвенскрофт с горечью рассмеялся: – Женщины непредсказуемы! Возьмите, к примеру, мисс Венецию. Не далее как две недели назад она отчаянно флиртовала со мной. – Флиртовала? – пожал плечами Грегор. – Венеция никогда не флиртует. – Она мне сказала, что я написал замечательное стихотворение, лучше, чем пишет этот ваш пресловутый Байрон. – Это не имеет ничего общего с флиртом. Даже я мог бы написать стихотворение получше тех, что пишет Байрон. Пожалуй, ближе к истине, что Венеция пожалела вас и навязала вам участие в одном из своих прожектов. – Вы имеете в виду мисс Платт? – Именно! Я не совсем понимаю, ради чего Венеция затеяла эту маленькую игру, но у нее, несомненно, есть какой-то план. – Я вам объясню, в чем дело, – печально произнес Рейвенскрофт. – Венеция попросила меня оказать внимание этой долговязой особе, поскольку решила, что это повысит самооценку мисс Платт и поможет ей смелее противостоять нападкам миссис Блум. – Так вот оно что! Но мисс Платт, мне кажется, весьма радуется вашим любезностям. – Что верно, то верно, – мрачно согласился Рейвенскрофт. – Сегодня перед обедом Венеция предостерегла меня: сообщила, что мисс Хиггинботем сказала мисс Плат, будто бы если мужчина посмотрел на женщину особенным взглядом, то, значит, он хочет на ней жениться. – Посмотрел? – Да. Можете себе представить, насколько это ужасно. Предположим, вы за обедом встретились с женщиной глазами, и она после этого начала говорить всем и каждому в городе, что вы в нее влюблены, в то время как вы всего-навсего искали солонку? – Очень жаль, – жестким тоном произнес Грегор. – Впрочем, вы это заслужили. Чего ради вы согласились участвовать в одной из затей Венеции? – Она очень просила меня об этом. Разве мог я ей отказать? – Вы могли сказать ей: «Нет, я не хочу быть соучастником ваших безумных планов». Советую попрактиковаться перед тем, как снова встретитесь с ней. – Я не мог отказать Венеции! – Как только вам могло прийти в голову похитить ее? Ведь это бессмыслица. – Похищение тут ни при чем, я был уверен, что она любит меня. – Будь вы уверены, что она любит вас, не стали бы лгать ей ради того, чтобы усадить ее в карету. Рейвенскрофт задумался, потом заговорил взволнованно, запинаясь чуть ли не на каждом слове: – Вы полагаете, что если бы я попросил ее выйти за меня замуж в более романтической манере, она согласилась бы? Если бы дарил ей цветы, становился перед ней на колени? Женщинам это нравится, как вы знаете. В особенности таким, как Венеция. – Чепуха! Чамберс перестал помешивать ром и с любопытством взглянул на хозяина. Грегор подавил раздражение и сказал: – Мне надо выпить еще. Чамберс немедленно наполнил его кружку. Жидкость обожгла Грегору горло, но придала ясность его мыслям. – Вы просто глупец, если воображаете, будто Венецию могут увлечь романтические бредни. Она не похожа на других женщин. – Она особенная, я допускаю это. Но это не значит, что ей не нравятся любезности. Женщины падки на такие вещи, как цветы, стихи и… – Далеко не каждая женщина поддается столь смешным аллюзиям чувства. – Каждая, – стоял на своем Рейвенскрофт. – Спросите Чамберса. Грегор повернулся к своему груму и увидел, что тот кивнул. – Простите, милорд, но молодой человек прав. Женщины придают подобным вещам большое значение, гораздо большее, чем вы думаете. Грегор нахмурился и резко бросил: – Многие женщины. Но не Венеция. Рейвенскрофт наклонил голову набок и вцепился в бочонок. – Почему бы Венеции не любить те же вещи, какие любят другие женщины? Что делает ее такой особенной? – Многое, – ответил Грегор. – Вы не знаете Венецию так же хорошо, как я. Где-то на задворках сознания еле слышный голосок нашептывал Грегору, что на самом деле он не знал Венецию так хорошо, как ему казалось. Сегодня утром он убедился в этом. На сердце у Грегора стало тяжело, и он одним глотком прикончил остаток пунша. Что, если… Что, если щенок прав? Что, если Венеция и вправду ценит такую чушь, как стишки и цветочки? Неужели он мог настолько ошибиться в ней? Вполне возможно. Чамберс почесал, нос. – Не исключено, что мисс Оугилви несколько отличается от прочих женщин. Она лихо скачет на лошади, а уж если упадет, не станет плакать и жаловаться, не в пример другим женщинам. Взять хотя бы ее матушку… Чамберс выразительно пожал плечами. – Точно! – подхватил Грегор. – Венеция давно поняла цену всем этим женским эксцессам и нечувствительна к ним. Он взял кочергу, открыл дверцу печки и сунул в огонь толстый обрубок дерева. Повернув голову, увидел, что Рейвенскрофт уставился на него с величайшим возмущением. – Что вы делаете? – спросил молодой лорд весьма резко. – Я всего лишь подложил дров в огонь. Он почти совсем погас. – Но ведь от этого станет жарче! – Рейвенскрофт обратился к Чамберсу: – Это нечестно! Я требую нового пари! Маклейн прибавил жару! Чамберс бросил в котелок с пуншем еще несколько штучек гвоздики и сказал: – Да. Он так и сделал. И это очень хорошо, потому как становится холодно. – Но тогда сосулька будет таять быстрее! – Возможно. – Тогда я требую нового пари! – Ну уж нет. – Почему нет? – Когда лорд Маклейн вошел сюда, он открыл дверь, и тут стало холоднее. Стало быть, надо сделать шансы равными и подогреть воздух. Рейвенскрофт как-то странно скосил глаза, словно пытался представить себе всю картину в целом. – Я понимаю, что вы имели в виду, – обратился он к Грегору. – В конечном счете мне не за что на вас сердиться. Разве что зато, как вы говорили о Венеции. – Но ведь я только и сказал, что она не похожа на других женщин, что она особенная. – Я тоже привык к этой мысли, но теперь… – Рейвенскрофт насупился и после недолгой паузы продолжал: – Теперь до меня дошло, что она, быть может, только кажется особенной, потому что сама не понимает, что она не такая. Грегор уставился на Рейвенскрофта в изумлении: – Что, черт побери, это значит? Молодой лорд покраснел. – Это значит, что, как и любая другая женщина, она хочет, чтобы ее завоевали. Но не вполне осознает это. – Каким образом вы додумались до такого вздора? – Это вовсе не вздор! Ни одна женщина не устоит перед мужчиной, который преподносит ей цветы, нашептывает на ушко комплименты и твердит ей, что она прекрасна. Чамберс потер подбородок. – Знаете, милорд, а ведь парень дело говорит. Грегор не мог понять, что раздражает его больше: то ли, что собственный грум ему противоречит, то ли, что Рейвенскрофт вообразил, будто знает Венецию лучше, чем он сам. Каким образом довести до сознания этого юнца, что он ошибается? Грегор взглянул на бочонок, в котором таяла сосулька, и расхохотался: – Рейвенскрофт, я готов заключить с вами пари на сто фунтов, что Венецию не проймешь ни цветами, ни другими подарками. Рейвенскрофт выпрямился: – Вы говорите, на сто фунтов? – Да. – Поосторожней, – пробурчал Чамберс. – Парень не откажется от такого пари. Грегор не обратил на грума никакого внимания. – Ну как? Вы принимаете такое пари? Рейвенскрофт кивнул: – Принимаю. Только… где вы возьмете цветы, стихи и тому подобное? Да, это и вправду проблематично. Грегор помолчал, потом решительно произнес: – Да, цветы я вряд ли найду, но могу сделать ей другой подарок. – Какой, например? Господь милостивый, что бы такое придумать? – Я могу подарить ей мои карманные часы. – Но в этом нет никакой романтики! – поморщился Рейвенскрофт. Чамберс кашлянул. – У меня как раз при себе золотая цепочка, которую я купил для своей милашки. Я мог бы уступить ее вам, милорд. За деньги, разумеется. – Идет, – сказал Грегор. Чамберс порылся в своих вещах и извлек откуда-то маленький пакетик, вынул из него бархатный мешочек и вручил хозяину в обмен на несколько монет. Грегор спрятал мешочек в карман. – Так. Что-нибудь еще? – Стихи, – ответил Рейвенскрофт. – У меня есть книжка. – Он полез в один карман, в другой и достал маленький томик в кожаном переплете. – Вот. Грегор поморщился: – О, да это Шелли! Он пишет отъявленную чепуху. – Поверьте, женщинам такая, как вы изволили выразиться, чепуха очень нравится. – А нет ли у вас чего-нибудь другого? – Нет. Только Шелли. Я отметил несколько стихотворений. Можете огласить любое из них, и Венеция придет в экстаз. Грегор сунул книжку в карман. – Отлично. Теперь я вооружен и стихами, и подарком. Отправляюсь совершать эту глупость, а потом доложу вам о… – Ми-ну-точ-ку, – протянул Рейвенскрофт, не дав Грегору договорить. – Вы не можете просто сообщить нам, что прочли мисс Оугилви стихи и вручили подарок. Мы должны видеть это собственными глазами. – Я не намерен декламировать любовные стихи в присутствии двух болванов. – Разумеется, нет, – заносчиво произнес Рейвенскрофт. – Мы будем наблюдать за вами из окна. Грегор нахмурился. Может, проще было бы вызвать Рейвенскрофта на дуэль и покончить со всей этой историей? – Я буду чувствовать себя полным идиотом. – И выглядеть таковым, это уж точно, – сказал Чамберс, но, заметив угрожающий взгляд Грегора, поспешил добавить: – Зато вы станете богаче на сто фунтов. Это как-никак уменьшит неприятное чувство. Неприятное чувство почти исчезнет, если он окажется прав. – Ну? – вопросительно произнес Рейвенскрофт. Порукам? – Да, черт меня побери! – Грегор поправил галстуки провел пальцами по волосам. – Я докажу вам обоим, что Венеция Оугилви не похожа на других женщин. И когда я это сделаю, вы, молодой человек, отсчитаете денежки. Глава 12 Очень часто любовь приходит к нам, когда мы спим. Она подкрадывается, переступая маленькими ножками, и свивает себе гнездышко в вашем сердце. Вы можете и не узнать, что она уже там, пока вас кто-нибудь не разбудит.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер Венеция пребывала в общей комнате в счастливом одиночестве. Миссис Блум увела с собой мисс Платт, которую намеревалась усадить за какое-то шитье, а Элизабет решила подняться наверх и почитать роман. Венеция осталась внизу со своей книжкой – впечатляющим трудом о падении Римской империи. Она уселась в кресло с чувством важности предпринятого дела и открыла толстенный том. Она не видела Грегора с той минуты, как он удалился, охваченный негодованием, да и Рейвенскрофт таинственно исчез сразу после завтрака. Она не знала, где в данный момент находится сквайр, однако голос его доносился до нее с относительно далекого расстояния; возможно, мистер Хиггинботем находился вместе с мистером Тредуэллом в винном погребе. Сквайр уже несколько раз упоминал о качестве бренди, которое подавали к столу в гостинице. Венеция перевернула страницу и увидела изображение двух женщин, расположившихся возле мраморного бассейна. Надменная матрона, возлежащая на диване, напомнила ей о миссис Блум, и Венеция нахмурилась. Как раз сегодня утром, услышав, что мисс Хиггинботем снова пожаловалась на холод, пожилая дама зашла к себе в комнату и принесла Элизабет роскошное пальто, отделанное мехом. Девица прямо-таки завизжала от восторга и в порыве чувств обняла миссис Блум, которой явно не понравилось, что ее так бурно благодарят. Венеция была потрясена великодушием этой женщины, но мисс Платт, к ее удивлению, отнеслась к этому как к должному и заметила, что миссис Блум обычно так и поступает. Венеция вытянула ноги поближе к огню, и приятное тепло проникло ей под платье и в туфли. Она не могла взять в толк, куда запропастился Грегор, но тут же выбросила из головы мысль о нем. Ей было жаль, что она не в состоянии питать теплое чувство к Рейвенскрофту. Хоть он и не являл собой идеал мужчины, его чистосердечность бросалась в глаза. Ни от кого на всем белом свете он не таил того, что было у него на душе, и это Венеция считала качеством редким, отличающим Рейвенскрофта от большинства, если не от всех знакомых ей мужчин. Грегор – мужчина замкнутый, он способен на сильные эмоции, подержит их в себе. Впрочем, гневается он весьма бурно и откровенно, хоть и не до такой степени, как в последнюю неделю. Венеция нахмурилась. Улыбнутся ли они еще когда-нибудь друг другу, не подумав о том, что улыбка эта не просто проявление дружеской приязни, а нечто большее? Она крепче сжала книгу в руках. Как мог он предложить, чтобы они оба отдались порыву страсти, словно это было нечто незначительное, всего лишь эксперимент особого рода? При мысли об этом кровь у Венеции закипела. Хорошо еще, что она не обладала даром вызывать непогоду в тех случаях, когда теряла самообладание, иначе сейчас разразилась бы буря. Венеция выглянула в окно. Небо прояснялось, по нему плыли белые пушистые облака, между которыми сияла омытая снегом синева. Это навело ее на мысли об их прогулке с Грегором в лесу, о поцелуе, от которого до сих пор покалывает губы. За минуту до этого они злились друг на друга, обменивались раздраженными репликами, а потом вдруг обнялись страстно и жарко. Венеция сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. О книге она совершенно забыла. При появлении Грегора необходимо держать свои чувства в узде. Вспомнив о том, что произошло в лесу, Венеция закрыла лицо руками. Ею овладело неутолимое физическое беспокойство. Пропади оно пропадом, теперь все стало совершенно иным! Она просто не в силах… – Венеция. Голос с заметным шотландским акцентом, глубокий, как море, подействовал на нее, словно прикосновение горячих рук. Она встала и так резко повернулась, что взметнулся подол платья. Грегор стоял в дверях, опустив одну руку в карман, а в другой держа маленькую книжку. Его черные волосы, влажные от талого снега, лежали кольцами на шее, на губах играла чувственная улыбка. Венеция затаила дыхание, она была уверена, что с Грегором творится нечто странное. Но что бы это ни было, он не казался менее привлекательным. Ей пришлось сжать руки в кулаки, чтобы побороть желание подойти к Грегору и дотронуться до растрепавшихся завитков его темных волос. Венеция изобразила вежливую улыбку. – Добрый день, Грегор. – Она лихорадочно соображала, о чем говорить дальше, и тут ее взгляд упал на книжку, которую Грегор держал в руке: – Что это у тебя? Грегор взглянул на маленький томик без особого удовольствия: – Шелли. – Поэт? – удивилась Венеция. – А кто же еще? – спросил он с иронией, несколько сбитый с толку неодобрительным тоном Венеции. – Как тебе известно, я иногда читаю. – Да, конечно… однако Шелли? Грегор выпрямился, отделившись от притолоки. На мгновение ему почудилось, будто комната наклонилась куда-то вбок, и Грегор сообразил, что выпил слишком много рома. До того, как попал в теплую комнату гостиницы, он этого не осознавал. Не прислонись он снова к притолоке, чего доброго, грохнулся бы на пол и проиграл бы пари. Важное пари, вопрос его чести, ведь он поставил на кон сто фунтов в доказательство того, что Венеция – женщина необыкновенная, не похожая на других. Он взглянул в окно из-за спины Венеции. Занавески были раздвинуты не во всю ширину, и тем, кто находился во дворе гостиницы, была видна только самая близкая к окну часть комнаты. Надо раздвинуть шторы до конца, иначе Рейвенскрофт и Чамберс не увидят свидетельство того, насколько они заблуждались насчет Венеции. Подобраться к окну таким образом, чтобы не выдать своего состояния, было нелегкой задачей. Венеция вряд ли одобрила бы его появление в пьяном виде. Нет, встретить его с возмущением могла бы именно женщина обычная. Венеция попросту высмеяла бы его, а после подшучивала бы над ним в каждую из их последующих двух тысяч встреч, что гораздо хуже, чем быть обруганным или прогнанным с глаз долой. Уж Венеция-то знает, что для мужчины самое обидное! Грегор бросил взгляд на книжку у себя в руке, лихорадочно соображая, что надо с ней делать. Ах да. Этот болван Рейвенскрофт вообразил, будто Венеция придет в восторг от такой чепухи. Ладно, пора начинать игру! Грегор улыбнулся и посмотрел на Венецию, от души желая, чтобы она повела себя в соответствии с его мнением о ней, но в эту минуту она прошла мимо горящего камина, и вновь стало очевидно, что на ней все еще нет нижней юбки. На мгновение он увидел сквозь просвечивающую ткань платья ее ноги во всей красе изящных линий, ее округлые колени и соблазнительные бедра. Все, на что он был способен сейчас, – это смотреть на нее, умирая от желания. Он открыл было рот, но не смог выговорить ни слова. – Грегор? Он сообразил, что таращится на нее с дурацким видом. Черт побери, пари он наверняка не выиграет! Грегор откашлялся и заговорил: – Я принес тебе кое-что. Ты занята? Она покачала головой, положив одну руку на бедро, а другой опершись на спинку кресла. Эта поза произвела на Грегора весьма сильное впечатление, ибо грудь Венеции приподнялась. Грегор затаил дыхание. Он, разумеется, всегда замечал, что фигура у Венеции приятно округлая, но почему-то не принимал во внимание, насколько красива ее грудь. Красива не холодной красотой живописного изображения, а теплой, плотской прелестью живого женского тела. Господи, как же он умудрился не заметить эту грудь? Такую полную и такую восхитительную! Грегор заставил себя перевести взгляд налицо Венеции. – Мне необходим свежий воздух, – скорее проскрежетал, нежели проговорил он. Венеция нахмурилась: – Свежий воздух? Почему? Тебе нездоровится? – Нет-нет, это просто… – Он помахал рукой. – Здесь очень душно. Он наконец решился отделиться от притолоки и зашагал к окну. Страсть сделала более твердой его шаткую походку. Грегор раздвинул шторы, и в комнату ворвался яркий дневной свет. Так. Теперь он может смотреть на Венецию, не опасаясь увидеть более того, что она показала ему, сама о том не ведая. Он поправил пальто и постарался дышать как можно глубже, чтобы утихомирить взбунтовавшуюся плоть. Он обернулся. Проклятие! Свет из окна упал на вырез платья Венеции, над которым выступала верхняя часть ее груди, и теперь эта часть обрела нежнейший кремовый цвет. Грегор насупился. Венеция округлила глаза и нервным движением скрестила руки на груди. Грегор начал медленно краснеть. «Черт бы побрал этот ромовый пунш!» Впрочем, вчера он не пил ром перед тем, как поцеловал ее. Значит, дело не в пунше, а в нем самом. И в ней. Он вступал в близкие отношения со многими женщинами, но ни одна из них не вызывала у него столь сильного влечения. Скорее всего их дружеские отношения служили Венеции защитой. Он знал ее маленькой девочкой со взлохмаченными кудряшками и множеством веснушек, знал подростком с плоской грудью вплоть до того лета, когда ей исполнилось пятнадцать. Потом он стал замечать, что она производит впечатление на мужчин, но не слишком сильное, чтобы об этом стоило беспокоиться. Он знал, что, когда она плачет, лицо у нее покрывается красными пятнами и бледнеет, если она чего-то испугается. Ему бы следовало оставаться равнодушным, черт побери! Но случилось так, что когда он помчался ей на помощь, а потом увидел, с каким обожанием смотрит на нее Рейвенскрофт, то разглядел Венецию такой, какой она стала теперь, а не такой, какой она была, пока взрослела. Короче, он увидел в ней женщину. И не просто как таковую, но как женщину умную, чувствительную и чувственную, такую, которой он доверял больше, чем… да больше, чем кому бы то ни было. Может, даже больше, чем своим родственникам. За окном, во дворе Грегор заметил некоторое движение. Он пригляделся и узрел Рейвенскрофта и Чамберса, которые, стоя по щиколотку в снегу, изо всех сил старались изображать собеседников, увлеченных разговором. Грегор снова посмотрел на томик стихов Шелли. Если он хочет, чтобы эта парочка оставила его в покое, то пора приниматься задело. Он сунул руку в карман, нащупал бархатный мешочек, в котором лежало ожерелье, и достал его: – Венеция, я принес тебе кое-что. Она посмотрела на мешочек без особого интереса: – Что это? – Подарок. – Мне? – Да, тебе, – нетерпеливо произнес Грегор, величественным жестом протягивая ей мешочек. – Это ожерелье. Венеция не ответила. Даже не пошевелилась. Только смотрела на Грегора так, словно у него выросла вторая голова. Но щеки у нее порозовели. Грегор с трудом удержался от самодовольной усмешки. Венеция не такая, как все женщины! Другая на ее месте осыпала бы его ласками, смеясь от восторга и отчаянно кокетничая. Грегор глянул в окно, на которое откровенно таращились снизу Рейвенскрофт и Чамберс. Ха! Пусть не говорят, что он плохо знает Венецию! Так, но ведь она пока не приняла его подарок. Жаль, если он зря потратил деньги. Грегор ухватил запястье Венеции и втиснул бархатный мешочек ей в руку. Венеция растерянно моргнула. – Да не стой же столбом, – проворчал он. – Хотя бы взгляни на подарок. Венеция очень медленно распустила завязки мешочка и вытряхнула ожерелье на ладонь. Золотая цепочка мягко засияла, свесившись с тонких пальчиков. Грегор испытал истинное удовольствие: у Чамберса, оказывается, отменный вкус. Грум заслужил премию. Между тем Венеция не сводила глаз со сверкающего подарка. – Тебе нравится? – Я… я… – Венеция взяла золотую цепочку в пальцы и приложила к себе. – В честь чего это? Такого вопроса Грегор не ожидал и не нашелся что ответить. Он снова выглянул в окно и посмотрел на Рейвенскрофта и Чамберса, а те, в свою очередь, – на него. Венеция попыталась проследить за его взглядом, но Грегор быстро повернул ее к себе лицом. Венеция охнула и сердито посмотрела на руку Грегори, все еще сжимавшую ее запястье. Он даже представления не имел, насколько хрупкие у нее запястья, и его пальцы ощутили нежное тепло гладкой кожи. Черт возьми, но ведь Венеция просто прелесть! Особенно в эту минуту, когда отсветы огня в камине словно бы целуют ее кожу цвета спелого персика. Может, и вкус у этой кожи такой же, как у персика? Или у нее вкус сливок с сахаром, которые Венеция любит добавлять в чай? И есть ли в нем намек на пылкое желание, подслащенный страстью? Все это звучало неплохо, и Грегор решил, что должен ее попробовать. Он устремил досадливый взгляд в ту сторону, где прятались за каким-то хилым кустиком Рейвенскрофт и Чамберс. Если бы не они, он прямо сейчас изведал бы интригующий вкус Венеции. Он запечатлел поцелуй на ее запястье, овеяв его своим горячим дыханием. Венеция слегка приоткрыла рот и широко распахнула глаза. – Грегор! – выдохнула она. – Что с тобой?.. Ты не должен… я не… – Она густо покраснела и рывком высвободила руку. – Грегор, я не желаю быть объектом эксперимента! Эксперимента? Грегор пришел в недоумение, не сразу сообразив, что она имеет в виду. – А, это насчет моих слов тогда, в коридоре! Признаюсь, я весьма неудачно выбрал выражения. Даже не знаю, о чем я думал, когда говорил. Ты простишь меня? Венеция открыла было рот, но тотчас закрыла. Грегор неприметно усмехнулся. Венеция пользуется негодованием как щитом. Убери он этот щит – и она останется безоружной. Эта идея его вдохновила. Ну а что дальше? Ах да, он вручил ей подарок. Теперь очередь стихов. Если Венеция высмеет его, он перед ней извинится и, кстати, получит выигранные фунты стерлингов. Чувствуя себя в общем и целом удовлетворенным тем, как развиваются события, он раскрыл книжку на странице, отмеченной Рейвенскрофтом. Поднес книгу к глазам и прочитал с пафосом: Я проснулся. Увидел зарю, И вздохнул о тебе… Он не дочитал строчку до конца – его остановило изумленное выражение на лице у Венеции. Бедная девочка, видимо, была слишком потрясена, чтобы разразиться смехом. Пожалуй, стоит продолжить декламацию, чтобы поскорее вывести ее из этого состояния. Грегор откашлялся и продолжал, вящей убедительности ради прижав руку к сердцу: Ясный день осветил поля, Осушил росу на траве, Жаркий полдень упал тяжело На цветы и деревья в лесу… Каким образом полдень мог на что-то упасть, да еще упасть тяжело? Грегор однажды прочел стихотворение о могучем корабле, который затонул во время бури на море. Вот это были стихи что надо! – Грегор? – Голос у Венеции слегка дрогнул. Неожиданно для себя Грегор подмигнул ей и сказал: – Позволь мне дочитать. День устал, потянулся к концу. Надоев, как незваный гость… И я снова вздохнул о тебе. Грегор захлопнул книжку, не в силах вынести более ни слова. – Ну вот. Стихи. Для тебя. Что ты об этом думаешь? Венеция задыхалась от волнения. Она посмотрела на золотую цепочку, которая блестела у нее на ладони, потом перевела взгляд на томик Шелли в руке у Грегора. Такое не может произойти. Грегор не может стоять здесь с подарком и стихами, которые читал так, словно… словно… Смеет ли она думать об этом? Венеция сжала цепочку в ладони. Быть может, Грегор… Быть может, он любит… Сердце у нее подпрыгнуло. Венеция ничего не могла с этим поделать. Слова, произнесенные Грегором, «Я вздохнул о тебе» бесчисленным множеством крошечных иголочек впивались в кожу. – Я вздохнул о тебе, – повторила Венеция с упоением, и что-то в душе у нее вдруг освободилось. Она бросилась Грегору на грудь и прильнула губами к его губам. Грегор застыл на месте. Венеция отдалась порыву страсти. Она провела языком по губам Грегора, ухватившись за лацканы его сюртука, и прильнула к нему всем телом. Томик стихов упал на пол. Грегор провел ладонями по спине Венеции и крепко сжал ее в объятиях. Рот его приоткрылся, но Грегор не поцеловал ее, а почему-то оттолкнул от окна и заслонил собой. Остановился. Поднял голову и посмотрел в окно. Венеция последовала его примеру. Внизу, на заснеженном дворе, стояли Рейвенскрофт и грум Грегора. Лица у обоих были потрясенные и в то же время благоговейные. Грегор пробормотал себе под нос какое-то ругательство. Подошел к окну, распахнул его нашарил что-то у себя в кармане и выбросил прямо в снег, после чего резким движением задернул шторы. – Грегор, я… Он подошел к двери и захлопнул ее пинком. Сердце, у Венеции билось часто и сильно, руки горели. – Грегор? Он бросился к ней: – Венеция, я хочу тебя поцеловать и не хочу, чтобы ты меня оттолкнула. Она открыла рот – и снова его закрыла, не в силах выговорить ни слова. Грегор обнял ее одной рукой за талию и рывком привлек к себе. – Это… это снежное безумие, – еле слышно проговорила Венеция. Она чувствовала жар его тела сквозь одежду. – Да, – прорычал Грегор; его губы скользнули по щеке Венеции. – И еще то, что мы оказались в такой тесной близости, – добавила она. Губы Грегора коснулись чувствительного местечка на шее у Венеции. Она запрокинула голову, чтобы дать ему больше возможности ласкать ее, и, выдыхая слово за словом, сказала: – Это… ничего… не… значит. – Как хочешь, – шептал он ей в ухо, целуя его, и Венеция застонала. Она обняла Грегора за шею и снова поцеловала в губы. Он ответил ей со всей страстью, которую еще недавно поклялся сдерживать. Поцелуй в лесу теперь казался всего лишь прелюдией. Страсть Венеции была точно взрыв, ее тело откликалось Грегору так нежно и пронзительно, что все благие мысли исчезли, испарились. Грегор попробовал Венецию на вкус – то был вкус свежего снега и сливок, тайных улыбок, вкус истинной страсти. Он попробовал ее с жадностью, ни о чем не задумываясь, томимый желанием. Венеция просунула руки ему под жилет и уцепилась за рубашку. Она искала его губы с той же страстью, как Грегор – ее губы. Он провел легкими поцелуями линию от щеки Венеции к ее уху. – Это безумие, – прошептал он. Сердце его гулко и тяжело билось. – Снежное безумие, – прошептала Венеция, целуя Грегора в подбородок. Дрожь сотрясала его от ее прикосновений. Господи, она также соблазнительна, как любая женщина, которой он обладал. Она гладила его грудь, руки от плеча до кисти, как будто хотела запомнить каждую линию, каждый мускул. – Я хочу тебя, Венеция. Она посмотрела ему в глаза, туманные и оттого загадочные. – Я знаю. – И ты… согласна? Она не отвела взгляд. – О да. Я не могу иначе. Да – требовало его тело. Нет – пытался крикнуть его разум. К его великому изумлению, Венеция протянула руки к его поясу и одним движением расстегнула верхнюю пуговицу на брюках. Глаза у Венеции потемнели, щеки горели; и она расстегнула вторую пуговицу, которая поддалась уже не так легко, и, справляясь с нею, Венеция невольно причинила Грегору боль в самом чувствительном в эти минуты месте. – О Господи! – пробормотал он. Венеция замерла, явно удивленная, потом убрала руки. – Я сделала тебе больно? – Нет! – Он схватил ее руки и вернул к застежке своих брюк, прижав к своему возбужденному естеству. Венеция смотрела на него во все глаза, и Грегор застонал. Нужно остановиться, подумал он, но это было выше его сил. Он чувствовал себя словно юноша, впервые познавший женщину. Венеция казалась такой соблазнительной, такой неодолимо влекущей. Быть может, потому, что до этого момента была запретным плодом. – Мы не должны, – произнесла она в то время, как ее пальцы занимались третьей пуговицей. – Мы можем пожалеть об этом, – согласился он, гладя ладонями талию Венеции и ее округлые ягодицы. – Уверена, что так и будет. Она стянула с плеч Грегора жилет, отшвырнула в сторону и стала вытаскивать из-за пояса рубашку. Грегор еще не знал женщины настолько решительной. Это она соблазняла его, а он наслаждался каждой минутой соблазна. Она хотела его, хотела его. Грегор привлек к себе Венецию и поцеловал в губы, окончательно потеряв самообладание. Обратного пути не было. Глава 13 Стоял жаркий летний денек, когда я в первый раз встретила вашего дедушку. Шла домой с поля, где помогала своему па. Голова у меня была повязана платком, платье провоняло потом, на ногах башмаки размером вдвое больше, чем надо. В такие дни я только и мечтала о другой, лучшей, жизни. Ваш дедушка был у нас чужой, он приехал навестить свою тетку. Он только глянул на меня, такую вот растрепу, и говорит: «Вот она, женщина, на которой я женюсь! Где же ты была всю мою жизнь, любовь моя?» А я тут же выпалила ему в ответ: «Не приставай ко мне, негодник! Ежели ты явился сюда с пустым кошельком, убирайся подобру-поздорову! Потому как лучше мне остаться навек незамужней, чем всю жизнь голодать!»      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в один холодный зимний вечер Мать Венеции любила повторять, что упала в обморок, когда мистер Оугилви обнял ее в первый раз. Венеция считала, что это утверждение проистекает из склонности мамы к чрезмерной драматизации самых обычных вещей, однако сейчас, в жарких объятиях Грегора, она испытывала нечто похожее на обморочное состояние – у нее кружилась голова, подкашивались ноги. Ее решимость ни в коем случае не приносить свое целомудрие в жертву импульсу сдала свои позиции, съежилась, а потом и вовсе исчезла, рассеялась, словно дым. До сих пор ее жизнь была уравновешенной, предсказуемой. Пожалуй, она заслужила право на некоторые грехи, не требующие особого покаяния. Был момент, когда она чувствовала себя совершенно спокойной и уверенной в себе, а потом, то ли из-за какого-то прикосновения, то ли из-за того, как посмотрел на нее Грегор перед тем, как подойти кокну… В распаленном желанием воображении вдруг отчетливо нарисовалась реальная картина: Грегор выбросил что-то в снег. Это что-то сверкнуло, будто золотая монета. Что он выбросил? И почему? Губы Грегора коснулись ее шеи, и Венеция мгновенно утратила логический ход мыслей, так же как и способность держаться на ногах. Грегор подхватил ее и прижал к своему мускулистому горячему телу. Губы его тоже были горячими и властными. Он обнял Венецию за плечи и вдруг поднял голову, глянув Венеции прямо в глаза. Он приоткрыл рот, прекрасно очерченный четкими, красиво изогнутыми линиями. Дыхание вырывалось у него резкими толчками. От него слегка пахло его обычным одеколоном и не очень сильно, недостаточно явственно ромом. Венеция едва не разрыдалась оттого, что губы Грегора больше не касались ее губ. В его взгляде она увидела вернувшуюся к нему трезвость разума и проблеск раскаяния. Сердцу стало больно: вспышка их безумия, вспышка страсти, увы, угасает. Она отчаянно жаждала продолжения и, обняв Грегора, тесно прижалась к нему бедрами. С его губ сорвался стон. – Венеция, – выдохнул, – не делай этого. – Не делать чего? Вот этого? – спросила она и снова потерлась о него бедрами. Он снова застонал и рывком привлек Венецию к себе. Она ощутила, как нечто твердое прижалось к ней между бедер в самом низу живота, и прижалось весьма настойчиво. Венеция проводила среди лошадей гораздо больше времени, чем обычная молодая леди; основные факты реальной жизни были ей известны, и она понимала, что к ней прижимается. Она не отпрянула, не воспротивилась; закрыв глаза, она ожидала дальнейшего. Грегор снова застонал; он тоже закрыл глаза и запрокинул голову, на лице застыло выражение, в котором смешались мука и восторг. Взглянув на его лицо, полное страдания и страсти, Венеция вспыхнула, задрожала от нового приступа желания и еще крепче прижалась к Грегору. – Не искушай меня, – отрывисто прохрипел он. – Почему? – Ты знаешь почему, – сдвинув брови, ответил он. – Прошу тебя, перестань. Это выше моих сил. Он хочет, чтобы она отпустила его, прогнала от себя. Но это было бы для него мучительно трудно, и Венеция продолжила игру. Если она сейчас выполнит его требование, то уже никогда больше не окажется в объятиях Грегора, он никогда больше не поцелует ее. В этом нет никакого сомнения. Ведь это и есть самое главное – она, именно она, внушила Грегору пылкую страсть. Ведь обычно он устраивал свои любовные дела с тем же спокойствием и расчетом, с каким вел дела житейские. Он не давал желанию слишком увлечь себя; выбирал любовниц с тем же лишенным страсти интересом, с каким выбирал лошадей. Венеция ощутила приступ гордости за себя. Уговаривая ее сохранять самообладание, Грегор забыл об одной «мелочи»: о том, что она урожденная Оугилви. Она любила жизнь; она хотела, чтобы Грегор ее целовал, ласкал и удовлетворил жажду ее тела. Венеция обеими руками вцепилась в рубашку Грегора и влекла его к себе. – Поцелуй меня. Взгляд Грегора потемнел; он обнял Венецию за талию. – Если я тебя поцелую, то уже не смогу остановиться. – А я тебя об этом и не прошу, – мягко ответила она. Грегор стиснул зубы, глаза его сверкнули. – В таком случае нам придется поступить в соответствии с обстоятельствами. Ты меня понимаешь? Мы должны будем вступить в брак. Вступить в брак? Эти слова остудили пыл Венеции своей холодной как лед резонностью. Она отступила от Грегора с такой поспешностью, что споткнулась и чуть не упала. Повернувшись, она скрестила руки на груди, словно пыталась оградить себя от нескромного взгляда. Грегор так и остался стоять с раскинутыми в стороны руками. Его цель была достигнута. Одной короткой фразой он остудил любовный пыл, который светился в серебристых глазах Венеции. Это могло бы показаться смешным, если бы Венеция не отреагировала столь быстро. В эту минуту он понял горестное разочарование Рейвенскрофта по поводу того, что запланированное им бегство с Венецией не удалось. Грегор не имел особого желания жениться, но и отказ не доставил ему удовольствия. Он преисполнился чувством потери, которое причинило ему душевную боль. Боже милостивый, он хотел лишь овладеть этой женщиной, уложить ее на диван, задрать ей юбки и погрузиться в ее тепло. Она была согласна на это, была к этому готова, и в комнате еще висело тяжелым облаком их взаимное желание. Будь проклят ромовый пунш, будь проклята снежная буря, будь проклято пребывание в этой гостинице и вынужденная тесная близость с Венецией. Он хотел, чтобы у него был выбор, но выбора не было. Если бы он допустил, чтобы момент соблазна перешел в безумную страсть, им обоим пришлось бы встать на путь, который привел бы к полному и необратимому крушению их дружбы. Черт побери, но и отпустить Венецию вот так тоже очень трудно. Она была согласна погрузиться с ним в море страсти, которое угрожало полностью поглотить их обоих. Ну а дальше? Что потом? Грегор глубоко вздохнул и прогнал от себя соблазнительные видения. Он отвернулся от Венеции, пытаясь хоть как-то собраться с мыслями. В комнате стадо прохладно, и Грегор почувствовал это, когда шел к окну, чтобы раздвинуть шторы и убедиться, что Рейвенскрофт и Чамберс покинули свой наблюдательный пост. Он оперся одной рукой о подоконник и прижался лбом к холодному стеклу; тело его все еще отзывалось легкой дрожью на присутствие женщины, которая молча стояла в нескольких шагах позади него. Когда руки у Грегора перестали дрожать, а его чресла наконец позволили рассудку прийти в норму, он обернулся: – Венеция… Дверь распахнулась. В проеме появился шатающийся из стороны в сторону Рейвенскрофт, весь покрытый снегом – буквально с головы до ног. За ним виднелся явно оробевший Чамберс. Венеция нахмурилась. – Что вам здесь нужно? – спросила она. Рейвенскрофт переступил порог, лицо у него пылало яростью. Он на что-то наступил, остановился и посмотрел себе под ноги. Оказалось, что он стоит на измятом жилете Грегора. Грегор шагнул вперед. – Рейвенскрофт, не… И тут Рейвенскрофт заорал так, что голос его разнесся по всей гостинице: – Маклейн, вы подлец! Вы соблазнили ее! Я требую сатисфакции! Далеко к, югу от гостиницы Тредуэллов Лондон медленно приходил, в себя после неожиданной снежной бури. Спустя четыре дня жители города расчистили дороги, по которым смогли двигаться кареты и повозки. Мостовая теперь представляла собой мешанину из тающего льда и грязных луж. Ровно в половине шестого изящная карета остановилась у парадного входа в клуб «Уайтс»; позолоченный герб на ее дверце блестел в лучах заходящего солнца. Дворецкий клуба мистер Браун всплеснул руками и отправил лакея сообщить повару, что последний гость частного приема в столовой прибыл. После этого мистер Браун, поправив сюртук, распахнул огромную дубовую дверь. Лорд Дугал Маклейн задержался в прихожей, стряхивая почти невидимую ниточку со своего рукава. Мистер Браун терпеливо ждал. Маклейн был признанным законодателем великосветской моды, и при одном взгляде на него легко было догадаться, почему это так: Его жилет из темно-красного Дамаска был прошит серебряной нитью и украшен элегантными серебряными пуговицами. Галстук завязан сложнейшим узлом, секрет которого лорд Маклейн отказывался раскрыть, к великой досаде тех, кто хотел ему подражать. Черные брюки тесно облегали сильные ноги Маклейна, а на пальце у него сверкала единственная драгоценность – крупный изумруд, под цвет глаз его обладателя. Каждая мелочь его одеяния подчеркивала совершенство мускулистой фигуры и красоту его белокурых волос. Многие леди в Лондоне томно вздыхали при встрече с этим джентльменом. – Добрый вечер, Браун, – поздоровался с дворецким этот достойный молодой человек, снимая перчатки. – Мои братья уже приехали? – Да, милорд. – Браун взял у Дугала перчатки и передал лакею. – Они беседуют в столовой. Обед будет подан через полчаса. – Отлично. Дугал сбросил с себя пальто и остался в вечернем пиджаке, который отлично сидел на его широких плечах. Браун взглянул на розу, которая украшала левый лацкан джентльмена, подумав при этом, много ли еще новшеств моды появится в ближайшие дни. Каждая новинка в одежде его лордства была замечаема и копировалась, порою даже в тот самый день, когда появлялась у него. – Долго ли ждали мои братья? – протянул Маклейн, оглядываясь по сторонам с обычным для него несколько вялым видом. Случалось, что медлительные движения его лордства вводили в заблуждение некоторых представителей высшего общества, но Браун слышал, что мужчины, которые боксировали с ним в клубе «Джентльмен Джексон» на Бонд-стрит, на собственном опыте убедились, что сонный взгляд порой оказывался прелюдией к мощному хуку справа. – Они здесь уже час с небольшим. За исключением лорда Грегора Маклейна. – Браун сделал многозначительную паузу. – Смею сказать, что ваш старший брат, кажется, немного не в духе. Дугал бросил на дворецкого взгляд из-под полуопущенных век: – Александер вечно не в духе. Это его отличительный признак. – Я рад это слышать, милорд, а то я было подумал, что мы его чем-то рассердили. – Нет, он редко сердится. Зато почти всегда чем-то раздражен. – Дугал невесело вздохнул: – Это очень утомительно для окружающих. – Он вложил золотую монету в ладонь дворецкого и добавил: – Сожалею, что вам приходится иметь дело с известным отсутствием юмора у одного из Маклейнов. – Благодарю вас, милорд! Надеюсь, вы приятно проведете вечер. Прикажете проводить вас в столовую? – Нет-нет, я справлюсь с этой задачей самостоятельно. Дугал улыбнулся и, пройдя под аркой в конце короткого коридора, свернул налево в просторный холл. Минутой позже он уже стоял у высокой двери красного дерева, положив руку на медную ручку. Из-за двери до него доносилось невнятное бормотание двух мужских голосов. Дугал вздохнул, изобразил на лице дежурную улыбку и вошел в столовую, предназначенную для приватных встреч. – Наконец-то! – приветствовал его Хью, который стоял у камина. Их старший брат Александер расположился на подушках красного кресла, придвинутого поближе к огню, который весело потрескивал в камине. Он посмотрел на Дугала весьма неодобрительно: – Спасибо, что урвал ради нас время от своих светских обязанностей. – Это было нелегко, – произнес Дугал самым беззаботным тоном, как бы не заметив сарказма в словах Александера. – Но ведь мы как-никак родственники. Хью почти улыбнулся, но Александер лишь сердито сверкнул глазами. – Мы ждали тебя целый час. – Я еще спал, когда принесли вашу записку. Мне понадобилось некоторое время, чтобы одеться. – Это было в два часа дня. – Во время сезона я не встаю раньше четырех, – кротко пояснил Дугал. – Но, говоря по совести, у меня и сейчас не много свободного времени. – Он достал большие золотые часы, отделанные серебряными узорами, и посмотрел на них: – В моем распоряжении двадцать одна минута. – Он убрал часы в карман и произнес извиняющимся тоном: – Я приглашен на обед к Спенсерам. – Спенсеры могут подождать, – отрезал Александер и снова бросил на Дугала недовольный взгляд. – Ты стал дьявольским щеголем. Дугал подвинул себе стул и уселся, закинув ногу на ногу; он достал из кармана жилета лорнет и посмотрел через него на свои итальянские кожаные ботинки. – Уверен, что вы проделали долгий путь из Шотландии только ради того, чтобы критически оценить мою манеру одеваться. – Он выпустил лорнет из пальцев, и тот повис на ленточке, прикрепленной к карману. – По крайней мере я надеюсь, что не ошибся. Александер стиснул челюсти. – Да прекратите вы, оба, – вмешался Хью. – Достаточно с нас дурной погоды. Высокий, широкоплечий, темноволосый, как большинство Маклейнов, Хью имел особую примету в виде белой пряди волос на правом виске и отличался игривым нравом. Если затевалось какое-то озорство, заводилой непременно оказывался он. Однако сегодня настроение у него было явно не игривое, а скорее даже мрачное. Он обратился к Дугалу: – Мы беспокоимся о Грегоре. Александер кивнул в знак согласия и произнес: – О нем пошли пересуды. Мне это не нравится. Дугал поднял брови, но не сказал ни слова. Александер – самый рослый из его братьев. Дугал, при шести футах роста, был ниже всех потомков своих родителей, за исключением единственной сестры, Фионы. Он унаследовал от матери светлые волосы и покладистый характер. Имея столь крупных братцев, он по достоинству оценил умение нападать первым и быстро атаковать. Одно время Дугала огорчало, что он так сильно отличается от братьев и сестры, но теперь он скорее радовался этому. Будь он таким же великаном, как братья, на каждую пару сапог, которую он заказывал, уходила бы целая телячья шкура. Дугал пожал плечами и наконец прервал воцарившееся в комнате молчание: – Не беспокойтесь о Грегоре. Он вполне способен сам о себе позаботиться. – А ты знаешь, где он? – Он отправился на помощь Венеции Оугилви. Он должен быть где-то на Северной дороге. Скорее всего его задержала непогода. Ну и что? Александер и Хью обменялись взглядами, прежде чем Александер сказал: – Я получил письмо от мистера Оугилви. Дугал поморщился. Грегор попросил его присмотpеть за пожилым джентльменом, а это оказалось куда более сложной задачей, чем можно было предположить. Оугилви был до крайности неуравновешенным типом, он то рыдал в отчаянии, то начинал угрожать Рейвенскрофту мучительной казнью. Хуже всего было то, что он отказывался сидеть дома, метался по городу туда-сюда, и уследить за ним стоило Дугалу немалых усилий. Дугал очень обрадовался, когда Оугилви все-таки решился уехать на несколько дней из города вместе со своим старым другом. – О чем говорится в этом письме? – Он написал о Венеции. Он опасается, что с Грегором что-то случилось. Дугал снова поморщился. – Оугилви глупец. Александер, ты же знаешь Грегора. Неужели ты думаешь, что кто-то может помешать ему связаться с одним из нас, если он сочтет это необходимым? – А что, если он не в состоянии это сделать? – спросил Хью. – Что, если он заболел, ранен или еще хуже того? – Что может быть хуже ранения? – Женитьба, – заявил Александер. Дугал расхохотался: – Грегор никогда ни на ком не женится, тем более на Венеции. Она ему все равно что сестра. – Ошибаешься, – возразил Хью. – Ты же видел, как Грегор разговаривает с Фионой. С Венецией Оугилви он разговаривает совсем по-другому. Александер насупился и кивнул: – Грегор заботится о Венеции. – Так же как и она о нем, но они не интересуют друг друга в любовном смысле. Хью переступил с ноги на ногу. – Дугал, это ничего не значит. Поскольку Грегор заботится о Венеции, его рыцарские чувства могут побудить его к чрезвычайным действиям. Главным недостатком Грегора была несколько старомодная шкала ценностей, и Дугал вдруг ощутил нечто вроде тревоги за него. – Вы говорили с мистером Оугилви? – Мы не могли его найти. – Он у виконта Ферта. Я сам отвез его вчера. Александер кивнул: – Мы должны с ним поговорить, – сказал он. – Сегодня вечером Спенсерам придется обойтись без тебя. Дугал нахмурился: – Я съезжу за ним, но не понимаю, с какой стати я… – Дугал, вот уже четыре дня, как от Грегора нет известий. – Александер сцепил кончики длинных пальцев и посмотрел поверх них на брата. – Полагаю, это означает, что Грегор не преуспел в своей главной миссии вернуть мисс Оугилви в Лондон с незапятнанной репутацией. Все уже знают о ее исчезновении и о том, что, видимо, произошло нечто предосудительное. – Это вина мистера Оугилви, – мрачно произнес Дугал. – Я пытался его сдерживать, но мне это не удалось. – Он просто глупец, – процедил Александер сквозь зубы. – В результате Грегор попал в очень сложное положение, даже двусмысленное. Он привязан к Венеции и сочтет делом чести защитить ее. Дугал вздохнул. Ему было тошно, что он попал в такую историю. – Ладно. Я съезжу сегодня за мистером Оугилви. Привезти его сюда? – Нет, – сказал Александер. – Мы будем ждать тебя в городском доме Грегора. – А потом? – спросил Дугал. – Отправимся на помощь к Грегору, – с горящими глазами произнес старший брат. – Ему это не понравится. – Мне наплевать, понравится ему это или нет! – возразил Александер. – Если бы он хотел, чтобы мы оставались дома, ему следовало уведомить нас о своих обстоятельствах. – Или по меньшей мере связаться с нами, если произошло что-то экстраординарное, – добавил Хью. Дугал покачал головой: – Вы оба слишком торопитесь с выводами. Грегор вполне способен найти выход из любой ситуации. Нам это хорошо известно. – Тебе с нами ехать не обязательно, справимся и без твоей помощи, – процедил Александер. Дугал поднялся и ответил с улыбкой: – Я тоже поеду, хотя бы ради того, чтобы увидеть выражение лица Грегора, когда мы явимся его спасать. Глава 14 Жаль, что мы не можем видеть себя так, как видят нас другие. Если бы мы это могли, то вели бы себя хоть немножко по-иному. Порою требуется посмотреть как бы издали на то, что близко нашему сердцу.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер – Хватит! – рявкнул Грегор. Он ухватил беснующегося Рейвенскрофта за галстук и оттащил подальше от двери. – Перестань орать, ты, дурак! Тебя могут услышать. – Я… Грегор усилил хватку и приподнял Рейвенскрофта таким образом, что тот едва касался пола носками башмаков. Рейвенскрофт задыхался, лицо у него побагровело. Грегор встряхнул его. – Тут замешана леди. Не смей произносить ее имя, понял? Рейвенскрофт вцепился в запястья Грегора, ноги его скользили по полу в поисках точки опоры. Изо рта у него вырвалось какое-то невнятное междометие, ничего другого он произнести не мог. Венеция подбежала и дернула Грегора за руку: – Отпусти! Ты его задушишь! – Он это вполне заслужил! Грегор еще раз встряхнул Рейвенскрофта и отпустил. Тот грохнулся на пол и остался лежать, хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. – Что здесь происходит? – спросил сквайр, входя, в комнату. Позади него Венеция увидела миссис Блум и мисс Платт, а по лестнице спускалась Элизабет. Лицо у Венеции горело; она быстро повернулась и направилась к окну, прижав ладонь ко лбу. Как нелепо все получилось! – Ничего особенного, сквайр, – угрюмо произнес Грегор. – Небольшое недоразумение между мистером Уэстом и мной. Рейвенскрофт что-то пробормотал. – О, дорогой мой мистер Уэст! – воскликнула мисс Платт, опускаясь на колени рядом с Рейвенскрофтом. Элизабет и миссис Блум подошли к Венеции. – Дорогая моя, в чем дело? – Миссис Блум переводила недоуменный взгляд с Грегора на Рейвенскрофта и обратно. – Что мог сказать мистер Уэст, чтобы вывести лорда Маклейна из себя? Венеция потерла рукой лоб и попыталась ответить: – Право, не понимаю, они о чем-то говорили между собой… и вот… – Боже мой! – воскликнула Элизабет. – У мистера Уэста в руках жилет лорда Маклейна! Как он мог его потерять? Грегор выдернул жилет у Рейвенскрофта. – Я был в сарае. От моего жилета оторвалась пуговица. Мисс Уэст по доброте сердечной взялась ее пришить. Когда она занималась этим, в комнату вошел ее брат и по ошибке решил, что происходит нечто неприличное. Он выразил свой протест в такой форме, что мне пришлось обороняться. – Драка! – со вкусом произнес сквайр. – Хотел бы я на нее посмотреть! Рейвенскрофт попытался встать, но Грегор незаметно для окружающих наступил ногой на край его пальто и таким образом удержал поверженного на полу. Всем остальным показалось, что Рейвенскрофт слишком ослабел, чтобы подняться с пола самостоятельно. – Вы старались защитить честь вашей сестры! – Мисс Платт уложила голову Рейвенскрофта себе на колени и прижала к его лбу свой носовой платок. – Вы храбрый, храбрый мужчина! Миссис Тредуэлл вошла в комнату, и глаза у нее сделались круглыми, как блюдца. – Что случилось? Я сидела возле бедняжки Элси, она себя очень плохо чувствует, и вдруг услышала шум. Миссис Блум обняла одной рукой Венецию за плечи и устремила гневный взор на Грегора и мистера Уэста: – Бедная мисс Уэст стала невольной свидетельницей чудовищно жестокого зрелища! Венеция впервые испытала чувство признательности к пожилой женщине за ее сильный характер. Ее слегка пошатывало, колени еще были слабыми, но вовсе не от созерцания распростертого на полу Рейвенскрофта. – Мне, пожалуй, следует прилечь, – пробормотала она. Миссис Блум немедленно перешла к решительным действиям. Она предложила сквайру помочь мистеру Уэсту, который лежал у самой двери и загораживал собою выход, добраться до дивана. Затем увела Венецию с собой, сообщив по пути, что предоставит мисс Уэст отдыхе затененной комнате и даст ей понюхать ароматические соли. Проходя мимо Грегора и Рейвенскрофта, миссис Блум решительно заявила, что если у кого-то есть проблемы, может обратиться к ней, поскольку мисс Уэст не будет доступна для переговоров. Когда Венеция была уже у двери, Грегор повернул голову и встретился с ней взглядом. Словно увлекаемая в пламя, она едва не шагнула к нему, однако твердая рука миссис Блум удержала ее, и обе они проследовали в спальню Венеции. Там миссис Блум, проявив поразительный такт, ни о чем не стала расспрашивать Венецию, а устроила ее поудобнее в постели, положив на подушку саше с лавандой. Венеция долго спала и пропустила завтрак. Жалуясь на головную боль, она попросила Элизабет передать, что останется в постели и просит ее не беспокоить. В полдень Элси принесла поднос с едой и поставила на маленький столик у окна. – Как жаль, что вы себя плохо чувствуете, мисс, – посочувствовала служанка. – Мне станет лучше, когда растает снег. Элси улыбнулась, но тут же поморщилась и прижала руку к щеке. – А вы сами как? Миссис Тредуэлл говорила, что вам тоже пришлось полежать в постели. – У меня немного болели зубы, но сейчас все прошло, – заявила девушка, хотя ее бледность опровергала это утверждение. – Миссис Тредуэлл хотела послать за хирургом, чтобы он удалил мне зуб, но я сказала, что в этом нет нужды, зуб сам перестанет болеть. – Досадно, что он все-таки болит. Думаю, у миссис Блум найдется лауданум, если вы в этом нуждаетесь. – Со мной все будет хорошо. Вот, смотрите! – Элси достала из-за воротника маленький мешочек, который висел на шнурке у нее на шее. – Здесь целебный корешок. Мама выкопала его в полнолуние. – Элси снова спрятала мешочек за воротник. – Скоро у меня все пройдет. Венеция не особенно верила в целебные свойства корешка, но спорить не стала. – Надеюсь, что так и будет, – сказала она. – А если все-таки понадобится лауданум, скажите мне или миссис Блум. – Спасибо, мисс. Вы очень добры. – Элси направилась к двери. – За подносом я зайду через часок. Венеция поела, достала книгу о Римской империи и устроилась с ней в кресле у окна. Она попробовала читать, но не могла сосредоточиться. Солнечный свет проникал в комнату через волнистое стекло, наполняя ее чудесным теплом, а снизу, из общего зала, доносились голоса собравшихся там людей. Венеция пыталась различить отдельные слова, но так и не смогла. Она задремала, но ненадолго и, очнувшись, почувствовала беспокойство. Не может же она вечно сидеть взаперти. Вчера вечером, она спряталась у себя в спальне, сославшись на головную боль, потом спала, а когда проснулась, притворилась, будто все еще спит, заметив, что Элизабет совершает свой утренний туалет перед выходом к завтраку. Венеция с тоской уставилась на дверь. Скоро все начнут собираться к обеду, переговариваясь и смеясь, в то время как она сидит у себя в комнате, словно тяжелобольная. Надо собраться с духом, спуститься вниз и встретиться как ни в чем не бывало с Грегором и остальными обитателями гостиницы. Она неохотно оделась. С завистью посмотрела на два отлично выглаженных платья Элизабет, переброшенных через спинку стула. Опустив глаза, глянула на свое измятое розовое платье и вдруг ощутила острый приступ тоски по родному дому с его уютом и комфортом, по собственной кровати, по услугам своей горничной, а в особенности – по замечательным прогулкам верхом в парке. Отмахнувшись от этих немилосердных размышлений, Венеция заколола шпильками волосы и уже повернулась к двери, как вдруг услышала какой-то шум во дворе. Она подошла к окну. Почти весь снег растаял, всюду была грязь, за исключением нескольких дорожек, покрытых льдом. Венеция простояла у окна несколько минут и увидела, как во двор въехала карета Рейвенскрофта, управляемая Чамберсом. Мистер Тредуэлл верхом на лошади сопровождал карету. Ну что ж, теперь, когда снега практически нет, а карету починили, они могут уехать. Венеция испытала чувство облегчения, но вместе с тем ей стало грустно. Что будет дальше с ней и с Грегором? Этого она не знала, зато знала другое: она хочет уехать как можно скорее. Она вышла из комнаты и стала спускаться с лестницы. В голове вертелось множество допросов, на которые пока не было ответа. Дело не только в необъяснимой вспышке страсти между ней и Грегором. Когда они только-только приехали в эту гостиницу и до Венеции в полной мере дошло насколько гнусно обманул ее Рейвенскрофт, она без особого беспокойства подумала, что выход из положения непременно найдется и репутация ее не пострадает. Однако снежная буря задержала их здесь на более долгое время, чем она ожидала, а далее положение осложнилось появлением в гостинице сквайра и его дочери: связи мистера Хиггинботема в Лондоне нельзя было не принимать во внимание. Ей грозит опасность. Если она вернется в Лондон сейчас и встретит сквайра или его дочь на каком-нибудь приеме, а они тотчас сообразят, что Венеция путешествовала под именем мисс Уэст с двумя неженатыми мужчинами, она будет изгнана из светского общества, прежде чем успеет сосчитать до десяти. Мысль о том, что она превратится в парию, была для Венеции невыносима. Она любила Лондон и свою жизнь в этом городе. Голоса, доносившиеся из общего зала, означали, что там уже все собрались. Глубокий голос Грегора перекрывал все прочие. Какая досада, что она вынуждена предстать перед ним в измятом платье! Ну почему судьба так несправедлива, почему именно в самые важные моменты жизни мало кому удается выглядеть прилично и быть одетым так, как того требуют обстоятельства? Впрочем, лучше пройти через это как можно скорее. Венеция вздохнула и открыла дверь. Рейвенскрофт немедленно бросился к ней и крепко сжал ее руку. – Венеция! Я должен поговорить с тобой, извиниться за… Мисс Платт уцепилась за его локоть и взволнованно затараторила: – Мисс Уэст… Венеция… я так рада, что вы чувствуете себя лучше! Повернувшись к мисс Платт плечом, Рейвенскрофт полушепотом сказал Венеции: – Нам надо поговорить. Венеция кивнула, потом повернулась и сделала реверанс сквайру, который не слишком приветливо спросил, хорошо ли ей спалось. Она вежливо что-то пробормотала в ответ и посмотрела на Грегора, который стоял у стола. Впервые после их приезда он выглядел не столь тщательно одетым, как обычно. Галстук сбился набок, на локтях сюртука образовались пузыри, волосы растрепаны, глаза усталые. Впрочем, Грегор и в таком виде был упоительно хорош, и Венеция почувствовала болезненный укол в сердце, словно утратила нечто очень для нее важное. Мисс Платт взяла Рейвенскрофта под руку. – Вы должны отдохнуть, дорогой мой! Присядьте на диван. Она почти силой увлекла его за собой – к немалому облегчению Венеции. В ту же секунду к Венеции подошла миссис Блум и, приобняв ее, повела к столу. – А вот и вы, дорогая! Неудивительно, что вы проспали так долго после трудного дня. – Я чувствую себя лучше, – сказала Венеция, болезненно ощущая на себе взгляд Грегора, который, стоя рядом со сквайром, следил за каждым ее движением. Она старалась не смотреть на него, однако ощущала на себе его взгляд столь же остро, как вчера ощущала его прикосновения. Грегор наблюдал за тем, как Венеция, слегка наклонив голову, слушает, что говорит ей миссис Блум. Она выглядела такой же усталой, каким он чувствовал себя. И была неспокойна, Грегор догадывался об этом по ее порывистым движениям. Грегор бросил взгляд на Рейвенскрофта – тот был весьма мрачен. К счастью, этот идиот все утро избегал Грегора. Будь проклят его болтливый язык! Одним ударом болван едва не разрушил все. Само собой, Грегор тоже заслужил свою долю упреков за неподобающее поведение. Он подошел дьявольски близко к черте, разделявшей его и Венецию. Не рассчитал, что она окажется такой восхитительной, что теперь его будет неудержимо тянуть к ней, поскольку пьеса осталась не доигранной и завершение спектакля неотвратимо. Он старался не обращать на Венецию внимания, однако поймал себя на том, что не сводит с нее глаз. В этот момент она легким движением руки отвела со щеки шелковистую прядь волос. Это немного развлекло и даже насмешило. Венеция не успела привести в должный порядок пышную массу своих кудрей, а может, у нее, как всегда, шпилек не хватило, но, во всяком случае, волнистые пряди, отделившись от прически, упали ей на плечи и спину. Стоит ли беспокоиться об одном локоне? А волосы у нее длиннее, чем он представлял себе. Распусти она их свободно, концы их, вероятно, коснулись бы талии. Размышления увлекательные, но запретные. Грегор отвернулся, и на глаза ему попался Рейвенскрофт, который смотрел на Венецию со страстным обожанием. Грегор снова перевел на нее взгляд, и в эту минуту на Венецию упал солнечный свет. Ее светлая кожа была слегка загорелой, а почти незаметные веснушки на переносице прямо-таки умоляли о поцелуе. Он вдруг осознал, почувствовал всем сердцем, что Венеция вполне заслуживает той высокой степени восхищения, с которой любуется ею Рейвенскрофт. Прошедшей ночью Грегор много и долго думал о том, что произошло между ним и его подругой. Он не мог больше делать вид, будто ничего плохого не произошло. Даже если бы он, Грегор, не утратил вчера контроль над собой, репутация Венеции не просто под угрозой. Дело обстоит гораздо хуже. Грегор почти не сомневался, что дочь сквайра завоюет Лондон штурмом. Ее красота и семейные связи сделают Элизабет Хиггинботем самой заметной дебютанткой сезона, сквайра и его дочь станут везде приглашать. Избежать встречи с ними невозможно, это лишь вопрос времени, а Венеция скоро появится в обществе. Она заслуживает лучшей участи. Тем не менее Грегор понимал, что и он окажется замешанным в эту нелепую историю, так же как и Рейвенскрофт, если этот дуралей не успеет удрать на континент ради того, чтобы избежать встречи с лордом Алстером на дуэли. Они все оказались в трудном положении, и существует единственный способ спасти Венецию: жениться на ней. Даже теперь, после долгих размышлений, сердце у Грегора болезненно сжималось при этой мысли. Он никогда не предполагал жениться таким вот образом, но иного выхода нет. Грегор решил после обеда встретиться с Венецией наедине и сообщить ей о своем решении. – Лорд Маклейн? – окликнул его сквайр, испытующе глядя на Грегора. – Прошу прощения. Я задумался. Сквайр перевел взгляд на Венецию, затем снова на Грегора. – Понятно. Я хотел сказать, что если мы объединим наши усилия, то сможем уехать завтра. Грегор старался не смотреть в сторону Венеции. – Превосходная мысль. Мне тоже хотелось бы уехать как можно скорее. – Я думаю точно так же. Мы могли бы оставить в гостинице часть багажа, а джентльмены поедут верхом рядом с единственной исправной каретой. Грегор кивнул. – Так мы доберемся до ближайшего города, – сказал он, – наймем там еще карету, отправим ее сюда за оставленным багажом, а сами продолжим путь. – Полностью с вами согласен. В комнату влетела взволнованная миссис Тредуэлл. – Господи, ну это просто конец света! – Что случилось? – спросила миссис Блум. – У Элси снова разболелся зуб, и она не может приготовить обед. – Бедняжка! – сказала Венеция. – Может, мне пойти к ней? – Что вы, мисс Уэст, в этом нет никакой необходимости. Я дала ей лауданум и приложила к животу печеную луковицу, чтобы унять боль. Завтра утром она встанет здоровехонькая, вот увидите. Венеция надеялась, что печеная луковица не воспрепятствует действию целебного корешка в мешочке на шее у Элси. – Она сейчас спит? – Да. А я только сейчас сообразила, что, кроме Элси, некому приготовить обед. – А вы, миссис Тредуэлл? – нахмурившись, спросил Рейвенскрофт. Миссис Тредуэлл весело рассмеялась: – Ну, я-то совсем не умею готовить, и смею вас уверить, что это вызвало в свое время большое разочарование у мистера Тредуэлла, особенно когда он приобрел эту гостиницу и все остальное. Венеция заметила внезапную усмешку Грегора и веселое выражение его зеленых глаз. – Любопытно, знал ли об этом мистер Тредуэлл до вашей свадьбы? – спросила она тоже с улыбкой. – Разумеется, нет, – бодро сообщила миссис Тредуэлл. – Он не спрашивал, а я ему не сказала. – Она повернулась к Венеции и объяснила, понизив голос: – Я не считаю это ложью, я вообще никогда не лгала. Когда мы поженились и муж узнал, что я не умею готовить, он решил, что стоит мне войти в кухню, как я быстро всему научусь. Ну, я старалась как могла, но чуть не сожгла весь дом до основания. Тогда он и привел мне Элси. С тех пор все пошло хорошо. У Грегора дрогнули губы, и Венеция поспешила сказать: – Может, мне пойти в кухню и посмотреть, что можно приготовить? – Что? Позволить нашей гостье самой готовить для себя обед? Это не для «Синего Петуха»! Мистер Тредуэлл сейчас уже в кухне. Он сказал, что если он должен накормить господ постояльцев, то уж попробует сам справиться! – Он умеет готовить? – В каком-то смысле да, – объявила миссис Тредуэлл. – И какой же это смысл? – чересчур вежливым тоном поинтересовался Грегор. Венеции пришлось откашляться, чтобы скрыть смех. – Он один раз хотел приготовить куропаток, но сжег их дотла, – поведала миссис Тредуэлл самым беззаботным тоном. – Проклятие! – ругнулся сквайр, явно разочарованный. – Сейчас он готовит отличную овсянку, – успокоила его миссис Тредуэлл. – Он только ее и готовил, когда я перебралась сюда. – Овсянку? – удивился Рейвенскрофт. – И это все? Только овсянку? – Обед не может состоять из одной только овсянки! – немедленно вмешалась мисс Платт. – Видите ли, – уже без особой бодрости и уверенности в голосе заговорила миссис Тредуэлл, – мистер Тредуэлл говорит: или овсянка, или ничего. – Миссис Тредуэлл, – обратился к ней Грегор, – скажите, вы имели удовольствие есть до этого овсянку, приготовленную мистером Тредуэллом? – Я? Нет! Но мой папа однажды поел ее, это было незадолго до его смерти. – Насколько незадолго? – поинтересовался Грегор. – Миссис Тредуэлл не имела в виду ничего плохого, – с укоризной произнесла Венеция. – Она просто пошутила. – Сестра мистера Тредуэлла уверяет, что каша отменная, и клянется, что она прилипает к ребрам ровно на две недели. – Очень мило, – заметил Грегор. – Я не могу ограничить свой обед только овсяной кашей! – заявил сквайр. – Уверена, что на кухне есть и другие продукты. Пойду посмотрю, что можно приготовить, – сказала Венеция. – Чепуха! – воскликнул Рейвенскрофт, повелительно взмахнув рукой. – Вы не можете готовить. – Тут он, видимо, вспомнил, что приходится родным братом «мисс Уэст» и, запинаясь добавил: – То есть… я, конечно, знаю, что ты умеешь готовить, но… но недостаточно хорошо для такой компании. – Вы так добры к вашей сестре, мистер Уэст! – затараторила мисс Платт. – Уверена, вы преувеличиваете, мисс Уэст. Ну что вы можете знать о приготовлении пищи? – Знаю достаточно, чтобы приготовить обед, – ответила Венеция. В общий зал проник слабый запах чего-то подгоревшего и дым. Миссис Тредуэлл с озабоченным выражением лица обратилась к Венеции: – Если вы не против, мисс… Вы могли бы помочь с едой? – Разумеется. – Венеция поднялась из-за стола. Мисс Платт удивленно заморгала. – Мисс Уэст! Не может быть, чтобы вы говорили серьезно! Помочь на кухне? – А что в том худого? – строго спросила миссис Блум, метнув в мисс Платт осуждающий взгляд. – Наша обязанность помогать, если в этом есть необходимость! – Обязанность слуг, быть может? – недовольно фыркнув, пробурчал Рейвенскрофт. Мисс Платт выставила вперед подбородок. – Да! Именно так я считаю. Обязанность слуг. Миссис Блум шумно втянула носом воздух и направилась к Венеции, но луг раздался голос миссис Тредуэлл: – Миссис Блум, мне нелегко просить вас, но, может быть, вы помогли бы накрыть на стол, пока мисс Уэст помогает мистеру Тредуэллу на кухне? – Само собой, – ответила миссис Блум. – Я не против того, чтобы поработать на кухне. Она сверкнула глазами на мисс Платт, которая не двинулась с места, и последовала за миссис Тредуэлл к буфету, стоявшему у одной из стен общего зала. Дверца буфета была открыта одним решительным движением, и на полках обнаружилось великое множество столовой и чайной посуды. Миссис Тредуэлл дала миссис Блум некоторые инструкции, а та принялась снимать с полок тарелки и блюда и переносить их на стол. Мисс Платт игривым тоном обратилась к Рейвенскрофту: – Насчет того, что я знаю свое место, вам не придется беспокоиться. Я останусь здесь, возле вас. Рейвенскрофт поспешил встать: – Венеция, я, пожалуй, присоединюсь к тебе. – Спасибо за доброе намерение, – поблагодарила она. – Но я уверена, что от тебя будет больше пользы здесь, если ты согласишься помочь миссис Блум. – Но я… – Мистер Уэст, – обратилась к нему миссис Блум. – Вот, возьмите-ка столовые приборы. Она протянула ему ножи и вилки. Сообразив, что ему пришли на выручку, Рейвенскрофт принялся помогать миссис Блум. – Я тоже помогу вам! – спохватилась мисс Платт. Рейвенскрофт поморщился. – Миссис Тредуэлл, какие запасы в вашем распоряжении? – спросила Венеция. – Господи, да всего полно! Есть хорошая связка куропаток, есть оленина, а в курятнике за амбаром – куры. – Куры? Живые? – задыхаясь от волнения, спросил Рейвенскрофт. – Разумеется, живые. И очень жирные. Из них получится на редкость сочное жаркое! Рейвенскрофт содрогнулся. – Я не стану есть мясо только что убитых живых существ. Это… это… – Это слишком тяжело для вашего чувствительного желудка? – предположил Грегор. Сквайр подавил готовый вырваться у него смех. – Это варварство! – проговорил наконец Рейвенскрофт. Миссис Тредуэлл была явно сбита с толку. – Вчера вам, помнится, пришелся по вкусу мой пирог со свининой? – обратилась она к Рейвенскрофту. – Со свежим мясом? – ужаснулся тот. – Конечно! Мы зарезали поросенка утром, перед тем как готовить. – Она вдруг оживилась: – О, я вспомнила, у нас еще осталась свинина, есть и потроха, которые можно… – Миссис Тредуэлл, – поспешила прервать ее излияния Венеция, заметив, что Рейвенскрофт побледнел. – Давайте посмотрим, что приготовил мистер Тредуэлл. Она взяла пожилую женщину под руку и увела на кухню. Там они закашлялись от дыма и чада. – Боже мой, да откройте же дверь во двор! – воскликнула Венеция. Мистер Тредуэлл, облаченный в грязный фартук, поспешил исполнить ее требование. Венеция подошла к вертелу, на котором тушки куропаток превращались в горелые сухари. На плите издавала странные бурлящие звуки большая кастрюля. Венеция приподняла крышку, и из кастрюли повалил дым. Прихватив ручку рваным полотенцем, Венеция сняла кастрюлю с огня и поставила на стол. Сбросила крышку при помощи кочерги. Сквозь густую черную массу пробивались пузыри. – Моя овсянка! – вскричал мистер Тредуэлл, заглянув в кастрюлю. – Как вы считаете, мы можем спасти хотя бы часть? Венеция подумала, что хорошо бы спасти кастрюлю. – Надо все начать сначала, – сказала она. – Но джентльмены голодны! – Ничего, не умрут. – Венеция сняла с крючка на стене фартук и надела. – Мистер Тредуэлл, мне пора приниматься за дело. – Вы умеете готовить? – Бог мой, разумеется, – улыбнулась Венеция, закатав рукава. – Приготовила однажды куропатку, принц отведал и поклялся, что в жизни не ел ничего вкуснее. – Принц? – ошеломленная, переспросила миссис Тредуэлл. Мистер Тредуэлл с явным облегчением снял фартук. – Ну что ж, отлично, мисс Уэст. Действуйте, прошу вас. – Благодарю за доверие. А пока я, как вы это назвали, действую, не могли бы вы открыть бутылочку портвейна и сообщить джентльменам, что обед будет готов не раньше, чем через полчаса? – Прекрасная мысль, – сказала миссис Тредуэлл. – Не приготовить ли мне чаю для леди? – Это было бы очень славно, – отозвалась Венеция, окинув внимательным взглядом большую и хорошо оборудованную кухню. Одну ее часть занимала плита, рядом с плитой аккуратной поленницей были уложены дрова. В центре стоял длинный стол, поверхность его была отмечена многочисленными зарубками, свидетельствовавшими, что ее использовали в качестве доски для нарезки мяса и овощей. Возле стойки для кастрюль располагался набор различных специй. – Красивая кухня, – сказала Венеция. Миссис Тредуэлл тоже огляделась по сторонам, словно впервые увидела собственную кухню. – Да, это верно, – подтвердила она. Мистер Тредуэлл одарил Венецию гордой улыбкой: – Я не жалел расходов на оборудование кухни для миссис Тредуэлл, хотя она в нее ни ногой. – Чего ради мне это делать? Я не дурочка! Ты бы тогда заставил меня готовить все блюда! – Миссис Тредуэлл подмигнула Венеции. – Может, я и не самая умная женщина на свете, но уж ловушку распознаю с первого взгляда, вот оно как. – Ловушку? – запротестовал мистер Тредуэлл. – Я-то думал, ты хочешь помогать мне вести дела в моей гостинице! – Я так и делаю, но только не из кухни, – заявила миссис Тредуэлл, подбоченившись. – Помогаю, чем могу, обслуживаю гостей, да и многое другое делаю. – Это больше похоже на то, что ты хотела добиться своего, – сказал мистер Тредуэлл со смешинкой во взгляде. – Каждый из нас получил свое, – улыбнулась миссис Тредуэлл. Рассмеявшись, оба разошлись каждый по своим делам, оставив Венецию в одиночестве. Венеция налила воды из бака в жестяной котелок и повесила его над огнем, потом обнаружила некоторый запас картошки, четыре наполовину высохших морковки, тощий ломтик бекона, немного соленого сала, десяток луковиц и несколько мешочков пшеницы в зернах. Дальнейшие раскопки выявили пакетик сушеной черники, сахар и дрожжи. Она решила приготовить мясное рагу, а также испечь на сковородке лепешки. – И еще леденцы, если сумею развести огонь пожарче, – раздумчиво проговорила она вслух. – Это будет приятным дополнением. – Конечно, будет, – послышался у нее за спиной глубокий голос. Венеция обернулась. В дверях стоял Грегор. Глава 15 В жизни каждого человека наступает такое время, когда он должен решить, хочет ли он быть справедливым или хочет быть счастливым.      Старая Нора из Лох-Ломонда – своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер Венеция отвернулась, горячие иголочки кололи ей напрягшиеся груди. Как раз перед появлением Грегора она наполнила миску водой и поставила на стол, собираясь мыть овощи. – Я думала, ты пьешь портвейн вместе с другими мужчинами. Грегор поднял повыше стакан вина, который держал в руке. – Было, разумеется, восхитительно слушать, как Рейвенскрофт рассказывает о своих неудачах в карточной игре – к вящему неодобрению сквайра, но я решил, что мне интереснее побыть здесь. – Он понаблюдал за тем, как Венеция ловко чистит картошку, и добавил: – Вот уж не знал, что ты так хорошо владеешь кулинарным искусством. – Откуда тебе знать, что хорошо? Может, мои блюда тебе не понравятся? – Для этого достаточно знать тебя. Ты не предложила бы свои услуги, если бы не умела готовить. Похвала вызвала у Венеции улыбку. Она взяла очищенную картофелину и принялась нарезать ее на ломтики. – Суть дела даже не в этом, – продолжал Грегор, – а в том, как и когда ты этому научилась. – А как ты думаешь, кто готовил все блюда, когда моя мать в очередной раз ссорилась с нашим ужасным поваром-французом? – Невероятный толстяк и ни слова не говорит по-английски? Этот? – Он вполне может выговорить: «Я сыт по горло! С меня хватит!» Венеция взяла сложенную в несколько раз тряпку и приподняла со стола чугунок с пригоревшей овсянкой. – Позволь мне. Грегор поставил стакан на стол и подошел к Венеции. Благоразумная женщина попросила бы его не вмешиваться. Но благоразумная женщина вообще предпочла бы сама закончить приготовление обеда. А Венеция вручила Грегору тряпку и поблагодарила за помощь. Как бы то ни было, заставить Грегора уйти она не могла. Он чересчур велик и силен, чтобы вытолкать его за дверь, думала она, глядя, как подрагивают мышцы на его предплечьях, когда он поднимал со стола тяжелый чугун. Ее всегда удивляло, каким образом Грегор ухитрился не сделаться таким же изнеженным и слабовольным, как все мужчины из высшего общества в Лондоне. Видимо, это одна из причин, по которым женщины преследовали его своим вниманием. «Проклятие, я же не собиралась больше забивать себе голову этими глупостями!» Венеция взяла со стола стакан Грегора и вложила ему в руку. – Спасибо за помощь. Думаю, я теперь сама справлюсь. Ну вот. Это был категорический приказ удалиться. Но Грегор в ответ всего лишь сделал глоток вина, а потом прислонился к столу, не сводя с Венеции глаз. Она разрезала еще одну картофелину. – Право, Грегор, я не нуждаюсь в помощи. – Я предпочел бы остаться. Рейвенскрофт несет ужасную чепуху. – Мисс Платт, должно быть, находит это весьма привлекательным. – О да! Полагаю, она употребила бы эпитет «байронический». – Господи, в таком случае ничего удивительного, что ты захотел оттуда сбежать! – Венеция огляделась по сторонам: – Ну, если уж ты считаешь необходимым помогать мне, нарежь, пожалуйста, морковь. – Она ткнула ножом в воздух куда-то через плечо. – Она там, в кладовой. В эту минуту Грегор почему-то подумал об одном не слишком приятном для него обстоятельстве, связанном с его переездом в свое время в Лондон и жизнью в этом городе. Эта жизнь повлияла на него в какой-то мере отрицательно, как на человека определенного склада. Мало-помалу он привык, что к нему относятся с более чем обычным уважением, скорее даже опасливым почтением. Он терпеть не мог лицемерные похороны, особые знаки внимания и слишком настойчивые приглашения. Но вот Венеция дала ему самое обыденное поручение – нарезать морковь, а ему это кажется недостаточно уважительным. – Когда покончишь с морковью, придется нарезать немного лука, – продолжала Венеция, отложив в сторону очищенные картофелины и взяв в руки голубую миску. Она насыпала в миску муки, налила немного сливок из кувшина и принялась энергично размешивать содержимое деревянной ложкой. – Ты сумеешь нарезать луковицу? – обратилась она к Грегору. Несмотря на раздражение по поводу того, что им бесцеремонно командуют, дерзость Венеции вызвала у Грегора улыбку. – Резать лук я не умею, поскольку мне до сих пор не приходилось этим заниматься, но надеюсь, что в процессе работы научусь. – Я была уверена, что могу рассчитывать на твое понимание. Грегор в ответ состроил притворно недовольную мину, сморщив нос, и направился в кладовку, крохотную клетушку, где и повернуться было негде, чуть не до потолка набитую бочонками с солониной, горшочками с медом и топленым салом. Вдоль стен расположились мешки с мукой. Пахло сушеными травами в мешочках, развешанных где только можно. Грегор принес из кладовки морковь, а также несколько больших луковиц и разложил на столе. Поморщился, заметив, что испачкал сюртук, который собственноручно почистил щеткой перед тем, как идти в кухню. Грегор не был особо придирчив к такого рода вещам, но привык и любил выглядеть как положено. Сняв сюртук, он повесил его на деревянный колышек, вбитый в стену возле двери, закатал рукава рубашки и вернулся к столу, чтобы заняться овощами. Венеция ни на минуту не отрывалась от работы, но стоило ей немного повернуть голову, как она увидела руки Грегора – его слегка загорелые, отнюдь не хрупкие запястья, и почувствовала стеснение в груди. Она немного повернулась, чтобы получше разглядеть Грегора. Его брюки в обтяжку облегали мускулистые бедра. Размер обуви был большой, под стать росту. Хм-м, она как-то слышала, будто длина стопы у мужчины соответствует длине его… – Нож. Венеция опомнилась и перевела взгляд на лицо Грегора. Господи, только бы он не догадался, о чем она думает… – Нож, – снова произнес Грегор. – Нож? – тупо повторила Венеция. – Боже милостивый, Оугилви! Мне нужен нож, чтобы нарезать овощи. Я не смогу сделать это голыми руками. – Ножи в специальной стойке вон затем красным кувшином, – поспешила сообщить Венеция. Ох, о чем только она думает, прости, Боже! Только бы Грегор не заметил, как у нее горят щеки! Чтобы занять его еще чем-то, она сказала: – Не забудь сначала хорошенько вымыть морковь, а уже потом режь. Мы не можем есть немытую морковь. – А как насчет лука? – прищурился Грегор. – Очисти его от шелухи, мыть не надо. – Ага. – Грегор поднял брови. – Должен заметить, что я не из тех слабых духом мужчин, которые бледнеют при одной мысли о том, что придется есть мясо только что убитого животного. Венеции с трудом удержалась от смеха. Ей не нравилась слабохарактерность Рейвенскрофта, что верно, то верно. Тем не менее лишенный снисходительности к ближнему нрав Грегора тоже не вызывал у нее одобрения. Настоящий мужчина должен представлять собой нечто среднее между тем и другим. Венеция еще раз украдкой, из-под полуопущенных ресниц, посмотрела на Грегора. Нет, именно он и есть настоящий мужчина: черные волосы, неподражаемая ироническая усмешка и, главное, влекущая к себе восхитительная мужественность… Плохо только, что он не сочувствует людям, которые в нем нуждаются! Иначе говоря, ему недостает человечности. Он слишком суров. К тому же при всей его красоте и неотразимом мужском обаянии, от которого у женщин замирает сердце, ему не хватает страстности. О да, он испытывает влечение, желание обладать женщиной, но наделен ли он при этом способностью любить? Венеция спохватилась, увидев что Грегор все еще держит в руках овощи, и показала ему на другой конец стола: – Ты можешь нарезать их там. Он выложил морковки в один ряд, не сводя при этом глазе Венеции. Она явно думает о чем-то очень серьезном. Брови насуплены, рот вытянулся в тонкую линию. Но вот она опустила палец во взбитое тесто и поднесла прилипший к пальцу комочек ко рту. Грегор затаил дыхание. Нож замер на весу, а Грегор уставился на розовый язычок, лизнувший тесто. Венеция прищурилась, потом лизнула тесто еще разок. Грегор с трудом сдержал стон. Он представления не имел, какие мучения может причинить ему Венеция. Грегор старался не смотреть на ее полные губы в ту минуту, когда она доставала из маленькой жестянки щепотку корицы и добавляла ее в тесто. Грегор наконец взялся за дело и принялся скорее рубить, нежели резать морковь. Куски ее разлетались по столу, иные падали на пол. Венеция встрепенулась, широко раскрыв глаза: – Что ты делаешь?! Грегор снова заработал ножом с той же яростью. – Как что? Режу морковь! Снова удар ножом, снова оранжевые кусочки запрыгали по столу. Венеция дотянулась через стол до руки Грегора и вцепилась ему в запястье горячими пальцами. – Грегор, это морковки, а не дрова! – Видимо, я не уловил разницы. Он высвободил руку и снова занес и опустил нож, на сей раз вонзив его в крышку стола. Грегор попытался извлечь нож, но это ему не удалось. – Ну вот, так я и знала! Венеция подошла и, ловко повернув нож, выдернула его из столешницы. Затем положила перед собой морковку и аккуратными, точными движениями разрезала ее на мелкие кусочки. – О, вот оно что! – произнес Грегор, наблюдая за тем, как она справляется со следующей морковкой. – Теперь я убедился воочию, что ты и в самом деле умеешь готовить. Венеция поморщилась: – Ты бы тоже умел, если бы твои родители ссорились с поваром перед каждым званым обедом. Грегор скривил губы: – Могу себе представить. – Маму преследует навязчивая идея, что не все сделано как надо, и прежде чем мы успеваем ее удержать, она уже на кухне и ругается с поваром. – Венеция вздохнула, и ее полные груди приподнялись под тонкой материей платья. – Она может быть до крайности придирчивой, особенно если речь заходит о справедливости. Грегор старался не смотреть на ее грудь, гадая при этом, какого цвета у Венеции соски. – Извини, я не понял. – Если хоть что-то делается не так, как ей хотелось бы, она считает, что повар не стоит денег, которые ему платят. Грегор покачал головой: – Я всегда считал, что ты единственный здравомыслящий человек в вашем семействе, но до сих пор надеюсь обнаружить хоть крупицу разумного смысла у кого-нибудь из остальных. – Я принимаю и люблю их такими, какие они есть. – Венеция рассмеялась, и между розовыми губами сверкнули белоснежные зубки. – Иначе я давно сошла бы с ума. Грегор тоже рассмеялся. Просто удивительно, как Венеция умеет находить светлую сторону в самых неприятных вещах. У нее заразительный юмор, а ее необычная красота влечет к себе словно магнитом. Проклятие, сумел же этот недоросль Рейвенскрофт оценить Венецию по достоинству! К черту Рейвенскрофта! Грегор крепче сжал в руке нож. – Если ты не прекратишь попусту терзать эти злосчастные морковки, я выдворю тебя из кухни. Грегор опустил глаза. В одну минуту он порубил все морковки – вместе с зеленью. Венеция нахмурилась. – Это последние морковки, больше нет, – сказала она, глядя на оранжево-зеленую массу. – Я могу выкинуть зелень, – предложил Грегор и принялся подцеплять и выбрасывать зеленые листочки кончиком ножа. – Грегор, они все попали в тесто для лепешек! – Венеция ожгла его негодующим взглядом и обошла стол. – Отойди! Я сама это сделаю. Она наклонилась над столом и начала выбирать из нарезанной моркови зелень. Грегор тем временем загляделся на ее шею у затылка – одно из самых чувствительных местечек у женщин, им излюбленное. Что будет, если он сейчас прижмется к нему губами? Как поведет себя Венеция? Он знал ответ на этот вопрос. Венеция – живой заряд страсти, готовый взорваться от легчайшего прикосновения. Грегор сунул руки в карманы, чтобы не протянуть их к Венеции. Пожалуй, пора рассказать Венеции о плане спасения ее репутации. Втолковать ей, что брак – единственное средство для достижения цели. Но едва он открыл рот, чтобы осуществить свое намерение, Венеция, по-прежнему наклоненная над столом, немного повернулась в сторону, и Грегор поймал себя на том, что уставился во все глаза на ее соблазнительные ягодицы. Во рту у него так пересохло, что он не мог бы выговорить ни слова. Черт возьми, что с ним творится? Перед ним Венеция, а не какая-нибудь опытная шлюшка, которая знает, что такое похоть и как ею воспользоваться. Венеция в этом отношении совершенно невинна, и он должен об этом помнить, чтоб его черти взяли! Отсутствие у него самоконтроля уже причинило серьезные неприятности. Грегор закрыл глаза. Подумал, что должен быть благодарен судьбе за то, что лишь недавно угадал в Венеции опасное сочетание жизненной энергии и чувственности. Сделай он такое открытие раньше, и их дружбе неминуемо пришел бы конец. Любопытно, многие ли мужчины, не считая Рейвенскрофта, замечали привлекательность Венеции? Слава Богу, она никогда не проявляла интереса ни к одному из мужчин, которых ей представляли родители. Отец и мать хотели выдать дочь замуж, но их усилия не увенчались успехом. Венеция так и осталась незамужней. – Я удивлен тем, что твой отец принимал у себя в доме Рейвенскрофта, – сказал он. – А почему бы нет? – обернувшись, спросила Венеция. – Рейвенскрофт – джентльмен в полном смысле этого слова. – За исключением того, что он обманом увез тебя из дома. Венеция резко выпрямилась, и ее бедро толкнуло Грегора в самое неподходящее при данных обстоятельствах место. Не сознавая, что дала ему импульс, который подействовал гораздо сильнее, чем хорошая порция бренди, она сказала: – Грегор, я всего лишь вытаскивала обрывки стебельков из нарезанной тобой моркови. С чего вдруг ты заговорил о Рейвенскрофте, да еще в таком неподобающем тоне? – Он тебя похитил. Я нахожу его присутствие все более и более обременительным. – Помолчав, Грегор добавил: – Когда мы с тобой поженимся, я не стану принимать его в нашем доме. Венеция округлила глаза: – Что ты сказал?! Он вынул нож из ее руки. – У тебя нет иного выхода, – произнес он жестко. – Ты опозорена. – Но это… Я не понимаю, почему ты… – Она подбоченилась и наклонилась вперед, невольно предоставляя Грегору возможность заглянуть в вырез ее платья. – Грегор Маклейн, сколько портвейна ты выпил? Ее грудь поднималась и опускалась от ярости, а Грегор смотрел на эту грудь так, словно никогда в жизни не видел ни одной другой. Во рту у него в изобилии появилась слюна, словно ему только что предложили кусочек любимого торта. Недаром Рейвенскрофт, можно сказать, сошел с ума и решился на отчаянный поступок, который мог иметь для него самые тяжелые последствия. Ладно, он, Грегор, уверен, что ни Рейвенскрофт, ни любой другой мужчина, кроме него самого, более не удостоится такого зрелища никогда в жизни. Как только они с Венецией поженятся, он купит ей полностью новый гардероб, и все платья будут с высоким, почти закрытым вырезом. Красные, и зеленые, и розовые, и… – Грегор? – Она проследила за его взглядом и прикрыла накрест сложенными ладонями вырез платья. – Грегор! Он улыбнулся озорной улыбкой: – Прости, любовь моя! Так что ты хотела сказать? – Ты не должен смотреть на меня так! – Ты моя суженая. Я могу смотреть на тебя, как мне заблагорассудится. – Даже будь бы мы помолвлены, а это не так, я все равно возражала бы. Грегор удивленно вскинул брови: – Серьезно? А я думал, тебе это нравится. Венеция хотела возразить, но не нашла нужных слов. Она ушам своим не верила. Грегор сделал ей предложение! – Но ведь ты говорил, что никогда не женишься. Он пожал плечами: – Я не вижу иного решения. Эти его слова обожгли Венецию, словно горячая зола. – Нет. Грегор смотрел на нее с недоверием: – Прошу прощения, не понял. – Я сказала «нет». – Она перешла на свою сторону стола и снова принялась месить тесто для лепешек. – Лучше быть опозоренной, чем выйти замуж за человека, который меня не любит. – Я тебя люблю. Венеция посмотрела ему в глаза: – Вот как? – Люблю, – произнес он сдавленно. – Я всегда был к тебе привязан. – Этого недостаточно. Он понял теперь, чего она хочет. Любви. Грегор с минуту помолчал и сказал: – Это все, что у меня есть. Несколько бесконечно долгих секунд они смотрели друг на друга. Глаза Венеции наполнились слезами разочарования. Со стесненным сердцем Грегор заговорил первым: – Венеция, будь разумной. Я привязан к тебе, и я тебе нравлюсь. В большинстве своем браки основаны на меньшем. – Но не мое замужество. И если я должна тебе это объяснять, значит, ты мне не подходишь. Грегор с досады запустил пятерню себе в волосы. – Ты хоть представляешь, что произойдет, когда сквайр встретит тебя в Лондоне? Тебя будут избегать, перестанут принимать в обществе. – Это моя проблема. Я справлюсь с ней самостоятельно. – Венеция вытерла глаза и указала на луковицы: – Пожалуйста, порежь их, они мне понадобятся для тушеного мяса. Она подошла к плите, сняла крышку с большого чугуна и бросила в него целую горсть сушеных трав. Грегор не мог собраться с мыслями. Он никак не ожидал, что Венеция ему откажет. Он был готов к требованию, что все должно быть обставлено великолепно, готов был принять предложенный ею распорядок, сделать все, что она пожелает, и потратить кучу денег, если ей это необходимо. Но отказать – и как отказать! Грегор не знал, что ему делать. Он схватил луковицу и занёс над ней нож. – Ты сначала очисти ее, – сказала Венеция, снова накрывая крышкой кипящий чугун. Грегор подчинился, затем начал резать луковицы на ломтики, и от едкого запаха у него защипало глаза. Он резал этот проклятый лук сколько мог, потом отвернулся. Глаза щипало и жгло, им было так же больно, как оскорбленной гордости Грегора. – Черт возьми, ну и лук! Здорово щиплет глаза. – Луковицы чем старше, тем злее щиплют. – Венеция перебросила через стол чистый платок. – Вот, вытри поскорее глаза, не то люди подумают, что я наступила тебе на любимую мозоль. Она наступила на его гордость. Вот почему ему так больно. Глаза Грегор вытер, жгло теперь меньше. Он положил платок на стол. – Спасибо. Венеция собрала нарезанные овощи и бросила их в чугун. Грегор молча наблюдал за ней. Он все испортил. Шел на риск ради ее спасения, но ничего не добился, а теперь, стремясь устроить будущее Венеции, соорудил еще один барьер между ними. Следовало избрать более удачный способ изложить свое предложение. Впрочем, со временем ей придется согласиться на брак с ним. Другого выхода нет. Венеция сняла крышку с чугуна и бросила в него щепотку еще чего-то. – Запах дивный! Что там у тебя? – Свинина, мясной отвар, розмарин и чеснок. – Прежде чем отвернуться, она улыбнулась Грегору: – Спасибо за помощь. Она его выпроваживала. Гордость Грегора была и без тот уязвлена. Но в таком случае уязвлено и самолюбие Венеции. Грегор с минуту присматривался к ней и обнаружил, что щеки у нее горят и что она избегает его взгляда. Может, лучше уйти? Оставшись одна, Венеция, несомненно, подумаете случившемся и наверняка придет к тому же заключению, что и он. Ей нужно время на размышление, ничего более. Грегор вымыл и вытер руки. Черт побери, вот уж не думал, что все так обернется. Он постоял у двери, пытаясь найти слова, которые все объяснили бы, но на ум ничего не приходило. Вместо этого он сказал: – Завтра мы сможем уехать отсюда. Уложи чемодан. Ты, вероятно, хочешь вернуться в Лондон. Венеция подошла к столу. – Нет, я решила ехать к бабушке, как и предполагалось с самого начала. – Отлично. Я буду тебя сопровождать. – Нет, благодарю, я вполне могу путешествовать одна. – Не смеши меня. Она ответила с тонкой улыбкой: – Почему бы мне не поехать одной? Ведь я опозоренная женщина, ты не забыл? Зато свободная. – Венеция… Она подняла на Грегора глаза, полные жаркой надежды: – Да? В одном коротком слове Грегор услышал эту надежду и намек на желание. В мгновение ока что-то в глубине его души откликнулось на этот призыв. Здравый рассудок вернулся к нему. – Я непременно буду тебя сопровождать и не хочу услышать «нет» в ответ на это мое предложение. Она пожала плечами, вытирая кухонный стол с таким рвением, словно от этого зависела ее жизнь. – Поступай как знаешь. Завтра к этому времени все уже придет в норму. Такого не может быть, оба это понимали. Грегор ушел, раздираемый желанием объяснить – что именно? Что он не любит Венецию и потому не вправе говорить иное? Что он уважает ее больше, чем любую другую женщину, и что этого достаточно? Злясь на себя, Грегор сдернул сюртук с деревянного колышка у двери и зашагал к конюшне. Глава 16 Нет на свете более тесной связи, чем связь мамочки с ее детками. Никто другой не заставит твое сердце биться громче, а колени дрожать сильнее.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер Сквайр положил салфетку на стол. – Мисс Уэст, я в жизни не ел более вкусного мясного рагу, чем приготовленное вами. А мы боялись умереть с голоду. Надо же! Венеция удостоила сквайра легкой улыбки. – Благодарю вас, – сказала она. – Я очень люблю готовить. И перевела глаза на собственную тарелку, стараясь по мере возможности не смотреть на Грегора. Он явился к обеду с опозданием и уселся за стол с недовольным видом, резко отклоняя любую попытку втянуть его в общий разговор. Рейвенскрофт, который с жадностью настоящего ворона хватал вилкой с тарелки куски тушеного мяса и заглатывал, почти не прожевывая, один за другим, поднял голову и спросил: – Слушай, Венеция, а ты умеешь готовить что-нибудь еще? Мисс Платт, как всегда, поспешила на помощь: – О, мистер Уэст, вы, конечно, знаете, какие блюда может приготовить ваша сестра! Рейвенскрофт смутился, однако быстро нашелся: – Я бы, конечно, знал, но, видите ли, Венеция живет вместе с родителями, а у меня апартаменты за пределами Сент-Джеймса. Она еще не научилась готовить, когда я жил дома. – Он бросил на Венецию полный отчаяния взгляд: – Не правда ли, сестричка? Венеция подбодрила его улыбкой и сказала: – Я научилась готовить совсем недавно. После того как Рейвенскрофт переехал в собственные апартаменты, мама наняла весьма темпераментного повара-француза, который мог часами возиться с приготовлением изысканных блюд к каждому званому обеду и порой не успевал вовремя. Миссис Блум одобрительно кивнула и заметила: – Как это хорошо, что вы помогали вашей маме, дорогая. Какие же ваши любимые блюда? – Любимые? Пожалуй, корнуэльские цыплята, тушенные вместе с мясом крабов, а еще утка в мятном соусе и совершенно дивный паштет из печени. – Это еще один повод для тебя убежать со мной в Италию, – заявил Рейвенскрофт. – Убежать с вами в Италию? – удивилась Элизабет. – А почему вы с сестрой задумали такое бегство? – С сестрой? Видите ли… – Рейвенскрофт запнулся и покраснел, как вареный рак. – Мой брат такой фантазер, – пришла ему на помощь Венеция. – Он давно предлагал мне сбежать из дома в Италию. – Совершенно верно, – подхватил Рейвенскрофт. – Сестра могла бы выйти замуж за итальянца, а я написал бы роман или что-нибудь в этом роде. Миссис Блум прищелкнула языком. – Мистер Уэст, вы и ваша сестра уже не в таком возрасте, когда убегают из дому. Что сказали бы на это ваши родители? Рейвенскрофт открыл рот, потом закрыл, но тут же снова открыл. – Наша мать – святая женщина, и она… – Я уверена, что миссис Блум совершенно неинтересно слушать эту чисто семейную повесть, – перебила его Венеция, бросив Рейвенскрофту предостерегающий взгляд: он, того и гляди, впутает их в историю настолько дикую, что они даже не смогут запомнить подробности. Рейвенскрофт снова покраснел и продолжал поглощать рагу. Довольная тем, что он больше не станет причинять беспокойство, по крайней мере сейчас, Венеция обратилась к миссис Блум: – Мой брат просто помешан на том, что уедет в Италию вместе со мной и я буду стирать ему одежду и вообще всячески о нем заботиться, хотя я ему сразу заявила, что не желаю принимать участие в подобной чепухе. – Не могу осудить мистера Уэста за то, что он хочет взять с собой кухарку. – Мисс Платт неестественно рассмеялась и добавила: – Но должна признаться, что не знала ни одной настоящей леди, которая умела бы готовить. Элизабет сердито посмотрела на мисс Платт и сказала: – Я очень рада, что мисс Уэст умеет готовить, не то нам вместо обеда пришлось бы жевать сыр с хлебом. – Вот именно, – поддержала ее миссис Блум, также весьма неодобрительно глядя на свою компаньонку. – Надеюсь, никто из нас не окажется настолько неблагодарным, чтобы отзываться о кулинарных способностях мисс Уэст иначе, как об исключительно полезных для всех нас. Короче говоря, нам просто повезло. – Да, – произнес Грегор, несколько удивив присутствующих своим вмешательством в разговор, поскольку за все время трапезы не произнес ни единого слова. Он встал и отвесил поклон в сторону Венеции со словами: – Мисс Уэст, вы подняли обыкновенное мясное рагу на небывалую высоту. Венеция не знала, куда девать глаза. Она от всего сердца желала, чтобы ее с Грегором разговор в кухне прошел по-другому, но все же считала проявлением высокомерия с его стороны то, что он был так уверен в ее согласии на брак с ним. Сейчас, когда эмоции остыли, она не могла не признать, что его предложение было по-рыцарски благородным. Если бы только он сделал ей предложение в подобающих для такого случая выражениях, нашел красивые и нежные слова. Она разозлилась на Грегора и за то, что он вообразил, будто она без малейших возражений позволит ему одному решать все ее проблемы, и потому, только оставшись в кухне одна, оценила другие стороны его предложения. Она хотела улучить момент и принести ему извинения за вспышку своего темперамента, но, взглянув на выражение его лица, засомневалась, стоит ли это делать. Грегор между тем обратился к сквайру: – Миссис Блум предложила нам воспользоваться ее каретой, чтобы добраться до города и попробовать приобрести там лошадь, которая заменит вашу охромевшую. Дорога уже в сносном состоянии. – Отлично, – сказал сквайр. – Благодарю вас, миссис Блум. – Не за что. – Миссис Блум небрежно махнула пухлой рукой. – Мы с мисс Платт собираемся выехать завтра утром. Хорошо бы заранее выкатить карету из затхлого сарая на свежий воздух. – Это еще одно доброе дело с вашей стороны, – ответил Хиггинботем и обратился к дочери: – Элизабет, вели горничной уложить твои вещи сегодня вечером. Надо выехать на рассвете. – Я тоже уложу свой багаж, – сказала миссис Блум и встала, прихватив свою шаль. – Идемте, мисс Плат. Компаньонка отвела взгляд от Рейвенскрофта и растерянно заморгала: – Но я… я еще не закончила эту восхитительную вышивку… Миссис Блум понимающе глянула на Рейвенскрофта, вид у которого был самый несчастный, но сказала всего лишь: – Хорошо, мисс Платт. Когда вы закончите работу, поднимитесь в нашу комнату и мы с вами займемся укладкой вещей. Как ни очаровательна эта гостиница, нам пора возвращаться в Лондон. Миссис Блум вышла, и с лестницы донеслись ее шаги. Грегор посмотрел на Венецию: – Полагаю, вы с вашим братом хотели бы уехать в то же время? Венеция кивнула и ответила: – Да. Я тоже уложу вещи сегодня вечером. – Хорошо. Я поеду вместе с вами и мистером Уэстом в дом вашей бабушки. – Грегор повернулся к сквайру: – Ну, мы готовы? – Подождите! – Рейвенскрофт вскочил и швырнул салфетку на стол. – Я вам помогу! Он поспешил к выходу, чтобы присоединиться к двум другим мужчинам. – Хорошо, – согласился Грегор, – нам как раз нужно, чтобы кто-нибудь помог снять сломанное колесо с кареты Хиггинботемов. Рейвенскрофт замер на полпути к двери. – Но ведь я испачкаюсь! – Что верно, то верно, – произнес Грегор с нескрываемым удовлетворением и вышел из комнаты следом за сквайром. Рейвенскрофт вздохнул. Мисс Платт поднялась со стула с простертой вперед рукой и надеждой во взоре. Рейвенскрофт поперхнулся, откашлялся, потом чуть ли не бегом удалился из комнаты. – Вы видели? – возмущенно спросила мисс Платт и плюхнулась на свой стул, пылая негодованием. – Мисс Элизабет, а ведь он смотрел на меня! – воскликнула она с нажимом на слове «смотрел». – Вот как? – холодно отозвалась Элизабет. – Я этого не заметила. – Он смотрел прямо на меня! – не сдавалась мисс Платт, обмахивая побагровевшее лицо ладонью, словно веером. – Я думаю… быть может, он… возможно ли, что он… полюбил меня? О, мисс Уэст, пожалуйста, скажите мне, что вы об этом думаете? Ведь он ваш брат! – Я не думаю, что мистер Уэст способен кого бы то ни было полюбить по-настоящему, – ответила Венеция. – Он еще слишком молод. Элизабет сочувственно взглянула на мисс Платт и сказала: – Это значит лишь то, что он пока еще не способен полюбить. Мисс Платт попыталась улыбнуться. Венеция почувствовала себя так, словно ударила ногой щенка. – Простите, мисс Платт. Вероятно, я не самый подходящий человек, к которому можно обратиться с вопросом о чувствах мистера Уэста. Мисс Платт попробовала подбодрить себя, распрямив спину и плечи. – Это верно, хотя я знаю, что я видела. Мисс Элизабет, может, поднимемся наверх и уложим вещи? Элизабет кивнула с отсутствующим видом: – Конечно. Вы идите, а я поднимусь чуть позже. Мисс Платт перевела взгляд с Элизабет на Венецию и обратно, явно недовольная отказом мисс Хиггинботем. – Но, мисс Хиггинботем… Элизабет… я думаю, мы с вами, укладывая вещи, могли бы поговорить о любовных отношениях, поскольку мы обе, так сказать, ветераны этого счастливого состояния. – Да, хорошо, но сначала я должна кое-что обсудить с мисс Уэст. Вы можете подняться первой, а я ненадолго задержусь. Мисс Платт выразила свое неодобрение возмущенным фырканьем, вскинула голову и выплыла из комнаты, захлопнув за собой дверь. Элизабет подошла к двери. Приоткрыла ее и выглянула. По-видимому, удовлетворенная, она закрыла дверь, вернулась к Венеции и села рядом с ней. Глаза у Элизабет блестели необычайно ярко, она взяла руку Венеции в свою и крепко сжала. – Я должна поговорить с вами. – Пожалуйста. – Мисс Уэст, я могу довериться только вам. Миссис Блум чересчур строгая, а что касается мисс Платт, то за время, проведенное в гостинице, я составила о ней мнение как о личности не слишком приятной. Венеция думала примерно то же самое. Как ни странно, если сначала она посчитала миссис Блум чуть ли не монстром, постоянно унижающим достоинство мисс Платт, то позже убедилась в добропорядочности пожилой женщины и в ее благих намерениях по отношению к окружающим, в желании делать людям добро. В то же время мисс Платт все более и более казалась ей себялюбивой. – Мне больше не к кому обратиться, – произнесла Элизабет с тяжелым вздохом. – Мисс Уэст… Венеция… обещайте, что вы не отвернетесь от меня! – Я сделаю все, что в моих силах. – Элизабет! – донесся из-за двери голос сквайра. Девушка с опаской оглянулась. – Мисс Уэст, я долго думала о том, что вы говорили мисс Платт насчет независимости и необходимости использовать счастливый случай… – Элизабет! – крикнул сквайр, видимо, уже у самой двери. Девушка встала, но не выпустила руку Венеции из своей. Выражение лица у нее было очень серьезное. – Мисс Уэст! – порывисто заговорила она. – Я могу вам довериться? – Конечно, можете, но я пока не понимаю… Дверь открылась, и вошел сквайр, в пальто и шляпе, с большим не застегнутым чемоданом в руках. Чемодан был набит сорочками и жилетами, но не доверху, и тем не менее вещи могли из него вывалиться в любую минуту. – Ах вот ты где! – Сквайр водрузил чемодан на стол, и один из жилетов вывалился на пол. – Маклейн удалил из нашей кареты сломанную ось, и я решил уложить свой чемодан, но это оказалось нелегкой задачей. Может, твоя дуреха горничная с этим справится и запихнет мои вещи в это проклятое вместилище? Элизабет изобразила улыбку: – Разумеется! Как только она уложит мою одежду, я велю ей заняться твоей. – Отлично! Я отнесу все это в твою комнату. Элизабет остановила на Венеции долгий многозначительный взгляд и нехотя последовала за отцом. Венеция вздохнула. С чего это Элизабет решила, что именно ей она может довериться? И когда это миссис Блум успела превратиться в отзывчивую женщину, а мисс Платт – во вздорную особу? Быть может, она, Венеция, с самого начала неверно судила и о той, и о другой? Но все это ровным счетом ничего не значило по сравнению с тем, что произошло между ней и Грегором на кухне. Венеция облокотилась о стол и спрятала лицо в ладонях, снова и снова вспоминая страстные поцелуи Грегора. Она не могла не думать о бездонной глубине его глаз, о том, каким желанным он оставался для нее все то время, пока они сидели за обеденным столом, – даже в те минуты, когда он бросал на нее неодобрительные взгляды. Не могла она не думать и о том, что произойдет с их маленькой случайной компанией, когда они попадут в лондонский большой свет. Следующее утро выдалось солнечным и теплым. Снег на дороге растаял, и только ледяная кромка возле сарая напоминала о белом одеяле, которым было укрыто все вокруг еще день назад. Венеция свернула пару чулок и уложила в чемодан: слабый запах лаванды напомнил ей о ее собственной уютной и всегда аккуратно прибранной спальне в Оугилви-Хаусе. Она со вздохом заперла чемодан. После бурных треволнений предыдущих дней сегодняшняя ночь прошла спокойно и уныло. Грегор, Рейвенскрофт и сквайр еще не вернулись из Эддингтона. Элизабет весь вечер донимала Венецию взглядами, полными невысказанного значения. Венеция попробовала расспросить ее, но девушка в ответ лишь таинственно улыбнулась и произнесла не без лукавства: – Все в свое время, мисс Уэст. Все в свое время! Венеция устала от всего, вместе взятого, и сбежала к себе в спальню. Она уже приготовилась ко сну и распустила волосы, когда услышала шаги за дверью и поняла, что Грегор и другие мужчины вернулись. Поскрипывание половиц заглушало их голоса, и Венеция прилегла на пол, чтобы подслушать разговор. Как и следовало ожидать, ее усилия оказались тщетными. Тогда она встала и забралась в постель, желая поскорее уснуть, но сон не шел к ней. Вошла Элизабет в сопровождении горничной. Вдвоем они создавали достаточно шума, чтобы разбудить мертвого. Венеция поспешила притвориться спящей, она была не в состоянии выдержать еще один акт мелодрамы. Элизабет вздохнула, улеглась под одеяло и мгновенно уснула глубоким сном. Венеция пролежала без сна почти всю ночь, размышляя о том, что говорил ей Грегор. Он, конечно, прав. Скандал неизбежен. Начнутся пересуды, и, несомненно, найдутся люди, которые откажутся с ней общаться. Количество приглашений сократится. Только очень, очень богатые люди могут пренебрегать общим мнением без ущерба для собственного положения, а она, увы, не принадлежит к числу этих избранных. Венеция окажется в ужасном положении. Грегор это осознавал. Бедняга настолько жалел ее, что заставил себя сделать ей предложение. Однако Венецию это не устраивало. Она хотела жениха, который любил бы ее: Не такого, который, нарезая на кухне морковь, всего-навсего заявил бы, что «это должно быть сделано». С тяжестью на сердце Венеция в очередной раз взбила подушку и легла на бок, отвернувшись от Элизабет, чтобы храп милого ангелочка не казался особенно громким. В конце концов усталость взяла верх, и она уснула. Наступило долгожданное утро, горчичная Элизабет принесла на подкосе завтраки возмутительно бодрым голосом сообщила, что джентльмены уже позавтракали в общем зале. Сердито ворча что-то себе под нос насчет тех, кому с утра чересчур весело, Венеция встала с постели измученная. Она быстро оделась, сунула в карман мантильи перчатки и готова была спуститься вниз. Тем временем Элизабет перешептывалась со своей горничной, и голоса их, пусть и приглушенные, лезли Венеции в уши. В дверь постучали. Элизабет прервала бесконечный поток указаний, которые она нашептывала горничной, и бросилась к двери: – Я сама возьму! Но тут ее поведение резко и внезапно переменилось. Вместо уверенной в себе, бодрой молодой леди у двери, прижав ладонь ко лбу и опустив плечи, стояла чем-то сильно озабоченная девица. – Доброе утро, – услышала Венеция ее слова, произнесенные слабым охрипшим голосом. – Это лорд Маклейн, – добавила преобразившаяся Элизабет и закашлялась. – Доброе утро, мисс Хиггинботем. – Голос Грегора, казалось, заполнил всю комнату. – Я как раз собирался пожелать вам именно такого утра, но, вижу, вам нездоровится. – Боюсь, я подцепила простуду, как и моя горничная, – сообщила Элизабет, и тотчас из-за ее спины донеслось слабенькое покашливание служанки. – Мне жаль это слышать. – Хочу надеяться, что это не затронет легкие, – произнесла Элизабет с болезненной улыбкой, после чего повернулась и неуверенной походкой пошла от двери. Грегор взял ее под руку, и она прильнула к нему с трогательным вздохом, в манере плохо поставленной драмы в театре «Друри-Лейн». Венеция встретилась глазами с Грегором, и на мгновение между ними промелькнула смешливая искорка. Потом выражение его лица вновь сделалось серьезным, и он резко отвернулся. Венеция вновь наклонилась над чемоданом, с трудом сдерживая слезы. Никогда, никогда больше не возобновится их дружба с Грегором. Отношения между ними испорчены безнадежно. Пока горничная Элизабет помогала своей хозяйке усесться в кресло, Венеция попробовала сосредоточиться на том, что происходило с ее соседкой по комнате. Что она затевает? Пытается привлечь к себе внимание Грегора? При этой мысли Венеция вспыхнула. Она втиснула свой серебряный гребень в ридикюль с такой силой, что едва не порвала подкладку. Проклятие, проклятие, проклятие! Как ей хотелось прекратить эту нервотрепку, не дергаться каждый раз при появлении Грегора! – Мисс Хиггинботем, сквайр попросил меня уведомить вас, что скоро будет готов к отъезду, – сказал Грегор. – Он пришлет сюда человека, который заберет ваш багаж. Венеция снова вздрогнула при звуке голоса Грегора, но продолжала укладывать разные мелочи в ридикюль – любимые часики, носовой платок, зеркальце в серебряной оправе… «Делай все как можно спокойнее, и ты сама успокоишься», – твердила она себе. – Надеюсь, я скоро буду готова, – нерешительно произнесла Элизабет. – Простите, я не успела собраться, потому что плохо спала в эту ночь. Венеция посмотрела на барышню с усмешкой. Элизабет так громко храпела всю ночь, что Венеция фантазировала насчет того, не заткнуть ли подушкой маленький ротик с красиво очерченными губками. – Уверен, вам станет легче, как только вы отправитесь в дорогу, – сказал Грегор. – Я тоже так думаю, – согласилась Элизабет. Она взяла из рук горничной переливчатый оперный плащ из голубого шелка и накинула его на плечи. – Ну вот. Теперь я готова. Венеция удивилась такому выбору одеяния. Слишком изысканный для долгой поездки плащ никак не мог защитить от непогоды. – Венеция? – Грегор смотрел на нее с видом мрачным и непроницаемым. – Вы готовы? – Да, благодарю вас. Венеция рывком затянула завязки ридикюля и повесила его себе на руку. Взгляд Грегора упал «а ее чемодан, и он сделал шаг вперед; его широкие плечи и высокий рост словно бы уменьшили и без того маленькую комнату и вытеснили из нее весь воздух. Венеция протянула руку к кожаной ручке чемодана, но Грегор опередил ее, и пальцы их соприкоснулись. У Венеции екнуло сердце; она повернулась, чтобы взять мантилью и капор. – Я должна расплатиться с Тредуэллами за комнату и… – Я уже позаботился об этом. – Напрасно, – насупилась Венеция. – Но я это сделал. Ра… – Грегор спохватился и бросил взгляд на Элизабет, но та была слишком поглощена перешептыванием с горничной, чтобы хоть что-то услышать. – Ваш брат, – он сделал нажим на этих словах, – еще меньше позаботился о средствах, чем я предполагал. – В таком случае кто же платил за наем кареты? Грегор молча пожал плечами. Вот и еще одно одолжение с его стороны, черт побери! Ладно, как только они вернутся в Лондон, она возместит ему расходы. Венеция надела мантилью и застегнула ее до самого верха. – Удивляюсь, как удалось колесному мастеру заменить колесо нашей кареты за столь короткое время. – Он просто заменил его колесом с другой кареты. Хорошо, что экипировка у Рейвенскрофта скорее плебейская, так что особых сложностей не возникло. Сквайру не так повезло. Элизабет с обеспокоенным видом повернулась в их сторону: – Что случилось? – Ось починить не удалось. К счастью, миссис Блум предложила вам и вашей горничной ехать вместе с ней и мисс Платт до Лондона. Сквайр будет сопровождать вас верхом. – Понимаю, – протянула Элизабет, между бровей у нее появилась морщинка. Горничная смотрела на хозяйку, округлив глаза, дежурная улыбка исчезла с ее губ. На щеках у Элизабет появились красные пятна, потом она кивнула и сказала: – Значит, я должна ехать вместе с миссис Блум. Надеюсь, что ни я, ни Джейн не заразим ее лихорадкой. Венеция взглянула на горничную, которая вовсе не казалась больной. Грегор собирался было заговорить с Венецией, потом глянул на Элизабет, которая накинула на голову капюшон плаща, и, сказав Венеции: – Увидимся внизу, – подхватил ее чемодан и вышел. Венеция подождала, пока его шаги не стихли в отдалении, и тоже спустилась с лестницы. Может, было бы лучше, если бы они с Грегором объяснились, даже на повышенных тонах, но высказали бы друг другу все недоумения и прочее. Беда лишь в том, что на этот раз дело вряд ли ограничилось бы обычным препирательством. Она обнаружила Рейвенскрофта стоявшим у выхода во двор гостиницы; вещи его были при нем. Ее разозлило то, что перед отъездом из Лондона он уговаривал ее не брать с собой для поездки к бабушке слишком много вещей, а сам захватил все, что имел. Он просиял при виде Венеции и бросился к ней с распростертыми объятиями: – Ах, вот и ты! Я спросил у Маклейна, когда ты спустишься, но он ничего мне толком не сказал. Венеция с любопытством взглянула на ожидавший их дорожный экипаж. Да, миссис Блум явно любила ездить с комфортом: карета была большая, в ней вполне могли уместиться еще несколько пассажиров. Наверху громко хлопнула дверь, затем послышался быстрый топот ног по ступенькам. Венеция и Рейвенскрофт подняли головы и увидели мисс Платт, несущуюся вниз с опасной скоростью. Ее худое лицо пылало возмущением. Она остановилась на нижней ступеньке и сообщила самым драматическим тоном: – Мисс Уэст, я ушла от миссис Блум! Полагаюсь на ваше милосердие. – Что? – спросила Венеция и моргнула. Дважды. Миссис Блум спускалась следующей, одетая в черную мантилью; на голове у нее был большой меховой капор, окаймленный фиолетовым бархатом, на шее – длинный шарф цвета лаванды. Губы сердито поджаты, глаза горят гневом. Увидев, мисс Платт у подножия лестницы, она ткнула в нее пальцем в перчатке: – Так вот вы где, неблагодарная! Мисс Платт вздернула подбородок, скрестив на груди тощие руки. – Это я неблагодарная? Я просто отстаиваю свое право на… на… на… – Она посмотрела на Венецию, как бы прося подсказать ей нужное слово. Но Венеция молчала. Миссис Блум остановилась на нижней ступеньке. Ее двойной подбородок дрожал. – Мисс Платт, я умываю руки. Пожалуйста, посторонитесь, вы мешаете мне пройти! Мисс Платт пренебрежительно хмыкнула. – Я рада, что расстаюсь с вами! – заявила она. – Вы плохо обращались со мной, не правда ли, мисс Уэст? – обратилась она к Венеции. Венеция приоткрыла рот, изумленная тем, что ее пытаются втянуть в этот скандальный разговор, но, помолчав, все же ответила: – Мне нечего сказать по этому поводу. Это вы должны принимать решение, а не… Мисс Платт подбоченилась: – Миссис Блум, я вам больше не слуга. – Я никогда не говорила, что вы у меня служите! – отрезала миссис Блум. – Я платила вам жалованье, чего не следовало делать после того, что я сделала для вас и для вашего никчемного брата. – Бертран вовсе не такой! – Он негодяй! – жестко произнесла миссис Блум. – Если вы не верите мне, спросите людей, у которых он украл деньги, когда руководил фальшивой инвестиционной компанией. Мисс Платт побагровела. – Он просто совершил несколько неудачных сделок… – Нет! – твердо произнесла миссис Блум. – Он это сделал сознательно. Рейвенскрофт откашлялся и сказал: – Я, пожалуй, отнесу свои вещи в карету. – Он подхватил первое, что попало под руку, и поспешил выскочить во двор, даже не взглянув на Венецию. Миссис Блум пренебрежительно фыркнула. – Я помогала вашему никчемному братцу из жалости к вам и вашим тяжелым обстоятельствам! Я выручила вас из беды в последний раз, мисс Платт! Отныне можете полагаться только на себя! – Именно этого я и хочу! У меня есть возможности, их сколько угодно. Мне об этом сказала мисс Уэст. У Венеции упало сердце. Она и в самом деле так говорила. Пылающий взор миссис Блум на мгновение остановился на Венеции, после чего пожилая женщина залилась краской. – Вот и прекрасно! Если мисс Уэст считает, что у вас есть возможности, пусть и опекает вас! Мне больше нет дела ни до вас, ни до вашего брата. – Хорошо! – сказала мисс Платт, решительно подошла к Венеции и взяла ее за руку: – С этой минуты я компаньонка мисс Уэст! В следующий раз, когда его надо будет вызволить из тюрьмы, я попрошу ее, а не вас помочь ему! Миссис Блум перекинула шарф через плечо и прошествовала мимо них во двор гостиницы. – Счастливое избавление! – произнесла мисс Платт, широко улыбаясь. – Мисс Уэст, я полагаю, что теперь поеду вместе с вами. Она все с той же восторженной улыбкой посмотрела во двор, где Рейвенскрофт давал какие-то указания слуге Тредуэллов. – Мисс Платт, не знаю, как вам это сказать, но я не нуждаюсь в компаньонке. Лицо у мисс Платт вытянулось. – Но ведь вы говорили, что у меня есть возможности, что я не должна мириться с выходками миссис Блум! – Возможности у вас действительно есть. Но компаньонка мне не нужна. – О Боже мой! – Тонкие губы мисс Платт начали дрожать. – Что же мне в таком случае делать? Я не могу вернуться к миссис Блум после того, что она мне наговорила. Старая дева обратила к Венеции умоляющий взгляд. Венеция почувствовала, что решимость ее поколеблена, и тут же вспомнила слова Грегора о том, что не следует вмешиваться в чужие дела. – Поезжайте вместе с нами. Я найду для вас место, когда доберемся до Стерлинга. Мисс Платт благодарно сжала руку Венеции. – Благодарю вас! Все будет хорошо, надо только подождать! С этими словами обрадованная мисс Платт чуть ли не бегом побежала вверх по лестнице за своими вещами. Венеция смотрела ей вслед, чувствуя, как надежды на то, что все уладится, медленно улетучиваются. Господи, что она натворила? Навязала себе мисс Платт, которая будет липнуть к Рейвенскрофту и замучает их всех своей болтовней. – Вот вы где. Она обернулась и увидела Грегора. Он стоял рядом с ней и смотрел на баулы и чемоданы, все еще загораживающие выход. – Господи, Рейвенскрофт! Быть не может, что все это ваше! Рейвенскрофт, только что вернувшийся со двора, подхватил еще два баула. – Поскольку я собирался уехать из страны, то взял с собой все вещи. – Он кивком указал на два оставшихся баула: – Если бы вы могли взять вот эти два, я погрузил бы их в одну минуту. Грегор молча скрестил руки на груди. Рейвенскрофт сказал со вздохом: – Ладно, это пустяки, не обращайте внимания. Он вышел и затопал к карете, едва не столкнувшись со сквайром, который вошел в прихожую со словами: – Вы еще здесь, мисс Уэст, как я рад! Я боялся, что не успею с вами попрощаться. – Я бы этого не допустила, – беззаботным тоном возразила Венеция, хотя на душе у нее кошки скребли. – Я как раз собиралась сообщить лорду Маклейну, что мисс Платт поедет с нами. – Вот как? – произнес Грегор весьма неприветливо, чтобы не сказать больше. Венеция вздернула подбородок. – Да. Дело в том, что они с миссис Блум решили расстаться. – Ничего удивительного, – заметил сквайр. – Но лично я полагаю, что мисс Платт делает ошибку. Немногие женщины стали бы терпеть компаньонку с такими претензиями. Грегор весьма выразительно приподнял бровь. – Мисс Платт нельзя полностью винить за такое поведение. Ей некоторым образом помогли осознать себя как особу, заслуживающую лучшей участи. Сквайр не ответил: он увидел свою дочь, которая спускалась с лестницы в развевающемся голубом плаще. – Элизабет, дитя мое! Я слышал, ты плохо себя почувствовала. – Не так плохо, как бедняжка Джейн. Папа, я не думаю, что ей можно уехать сегодня. Я велела ей лежать в постели. Мы можем послать за ней одного из кучеров, когда доберемся до Лондона. – Да, но… – Миссис Тредуэлл позаботится о ней, пока ей не станет лучше. – Но если твоя горничная останется здесь, кто будет ухаживать за тобой в дороге? – О, я вполне обойдусь без ее помощи. У мисс Уэст целую неделю нет горничной, и она прекрасно справляется. Сквайр взглянул на прическу Венеции, прежде чем ответить с некоторым сомнением в голосе: – Пожалуй, ты права. – Я тем более права, что тебе пришлось бы, сидя в карете, держать перед ней тазик. – Тазик? Элизабет устремила на отца взгляд своих невинных голубых глаз: – Разве я не упомянула, что она не только кашляет, но и с желудком у нее неважно, ее то и дело тошнит? Лицо у сквайра приняло такое выражение, словно его самого вот-вот стошнит. – Нет, впервые слышу. Я поговорю с Тредуэллом, и мы оставим девушку здесь. – Спасибо, папочка. – Элизабет наклонилась и что-то смахнула рукой с одного из своих полусапожек цвета лаванды. – Если пошлешь одного из слуг к нам в комнату за моим последним чемоданом, мы будем готовы к отъезду. Сквайр нахмурился: – Еще один? Не знаю, сможем ли мы втиснуть его в экипаж. – Не сможете, – бросил Грегор. – Чамберс говорит, что экипаж и без того перегружен. – Прелестно, – буркнул сквайр. Элизабет кашлянула. – Простите, мисс Уэст. Если для моего чемодана не найдется места в карете миссис Блум, может быть, вы возьмете его в вашу? – В мою? – растерянно переспросила Венеция. – Но… – Если вы сообщите нам о своем приезде в Лондон, папа пришлет слугу забрать его. Сквайр заметно оживился: – Отличная идея! Вы не возражаете, мисс Уэст? – Нет. Никоим образом. Но может случиться, что я вернусь в Лондон через несколько недель. – О, это не имеет значения! Благодарю вас! Я так и знала, что могу рассчитывать на вас. Было что-то странное в том, как прозвучали эти слова Элизабет, но Венеция не намерена была разбираться в том, что имеет в виду девушка. – Однако нам пора, – сказал сквайр. – Миссис Блум уже в экипаже, Элизабет. Мы ждем только тебя. Грегор перехватил взгляд Венеции. В его глазах был вопрос. Она кивнула: – Я тоже готова. Немного погодя она, Рейвенскрофт и мисс Платт уже сидели в карете Рейвенскрофта. Грегор стоял рядом с экипажем, держа в поводу свою верховую лошадь. Они дожидались, когда Чамберс и слуга Тредуэллов принесут забытый чемодан. Тем временем сквайр помог дочери подняться в красивую карету миссис Блум. Девушка снова закашлялась, потом сказала: – Я буду спать всю дорогу, честное слово… ой, я забыла перчатки! С поразительной резвостью она отскочила от отца – только и взвился подол ее голубого оперного плаща. – Я сейчас вернусь! – крикнула она, убегая ко входу в гостиницу. – Она такая легкомысленная! – покачал головой сквайр. – Смолоду все такие, – сказала миссис Блум, бросив очередной негодующий взгляд на мисс Платт. – Надеюсь, нам недолго придется ждать мисс Хигганботем, так как я… – Она уже вернулась, – произнес сквайр. Мисс Хигганботем выскочила во двор и побежала к карете, ловко выбирая дорогу между многочисленными лужами и придерживая рукой в перчатке накинутый на голову капюшон плаща. Она поднялась по ступенькам в карету и устроилась в самом дальнем углу. Сквайр отступил в сторону, чтобы дать возможность кучеру поднять подножку и закрыть дверцу кареты. Миссис Блум высунулась из окна: – Мисс Уэст, мистер Уэст, лорд Маклейн, смею надеяться, что мы скоро встретимся в Лондоне. Венеция так не думала, однако кивнула. Рейвенскрофт, видимо, начисто забыв, что в Лондоне его ждет дуэль, с радостью согласился, а Грегор молча отвесил поклон. Большая карета со скрипом тронулась с места, огромные колеса глубоко увязали в жидкой грязи. Секундой позже во дворе появились Чамберс и слуга Тредуэллов, таща забытый чемодан. – Господи Боже, – проговорил Грегор, подходя к ним, чтобы помочь. – Что у этой женщины в чемодане? – Понятия не имею, – отозвался Чамберс, – готов пари держать, что кирпичи. – Или золото, – предположил слуга. Тем не менее чемодан все же пристроили на запятках, там же уместились Чамберс и слуга. Грегор ехал верхом за каретой; Рейвенскрофт прикинулся спящим, чтобы не разговаривать с мисс Платт. Венеция устроилась в уголке и прислонилась к стенке, изможденная и глубоко несчастная. А мисс Платт, пребывая в счастливом неведении о том, что происходит вокруг нее, без устали болтала, вполне довольная ходом событий. Венеция надеялась, что они доберутся до бабушкиного дома прежде, чем их с Грегором запутанные отношения запутаются еще больше. Глава 17 Ох, вы мои крошки! Очень важно, чтобы вы научились говорить то, что думаете. Это самый большой подарок, который вы можете сделать себе и тому, кого вы любите.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер Грегор пустил коня рысью. Было чудесно сидеть в седле, вдыхать прохладный и влажный воздух, напоенный запахом сырой земли, и слушать перешептыванье листьев на деревьях. Жаль, что Венеция не взяла с собой костюм для верховой езды; она любила именно такие прогулки в седле. Он представил себе, как она скачет впереди него, лошадь ее резво пританцовывает, а Венеция вдруг поворачивает голову и смотрит на него с лукавой улыбкой. Грегор невольно улыбнулся – впервые после их вчерашнего разговора. Он обернулся и посмотрел на карету, которая тяжело и неуклюже двигалась следом за ним по дороге. Чамберс искусно избегал рытвин и глубоких грязных луж. Даже на таком расстоянии до Грегора доносились звуки непрерывной болтовни мисс Платт. К тому времени как они доберутся до бабушкиного дома, Венеция и Рейвенскрофт будут готовы прикончить несносную особу. Кожаные шторки кареты были раздвинуты. Если подождать, пока экипаж поравняется с ним, можно будет увидеть в окне Венецию с ее небрежно подколотыми каштановыми волосами и явно недовольным выражением лица – видимо, мисс Платт ей уже сейчас смертельно надоела. Право, Венеция шагу не может ступить, чтобы к ее юбке не прицепилась, словно репей, история чьих-нибудь невероятнейших бедствий и страданий. В этом случае он ей сочувствовал. В прошлом, ну хотя бы неделю назад – Грегору вдруг показалось, что с тех пор прошли годы, – они оба скорее всего просто посмеялись бы над глупым созданием. Он ехал бы верхом рядом с каретой, ловил взгляд Венеции и понимал, о чем она думает, а она читала бы его мысли. Но сейчас она избегает его взгляда, избегает его самого. Грегору расхотелось улыбаться. Он утратил нечто дорогое, и какая-то часть его души страшилась, что потеря эта невозвратима. Он не сознавал, оказывается, насколько дорог и мил ему смех Венеции, не сознавал до нескольких последних дней, когда она почти не смеялась. У нее было прекрасное чувство юмора, в глазах сверкали серебристые искорки, а губы складывались в неподражаемую усмешку. Черт, черт, черт побери! Чудовищно несправедливо, что бессмысленная затея Рейвенскрофта при вела к их отчуждению! Грегор крепче сжал поводья и дал лошади посыл вперед, отъехав на значительное расстояние от кареты. Теперь он как бы ощущал в себе постоянное присутствие Венеции, отмечая то, что было скрыто от него прежде. Завитки волос у нее на шее, необыкновенную ясность улыбки; то, как она слегка приподнимает голову, когда что-нибудь слушает… одним словом, все, что делало для него Венецию больше чем просто другом. У него было такое чувство, словно все эти годы он смотрел на Венецию сквозь темное стекло, а сейчас тени исчезли и ее осветил яркий солнечный свет. Венеция Оугилви, его лучший друг, единственная женщина, о которой он никогда не думал с чувственным оттенком, была красива. Не вызывающей, поверхностной, тщательно культивированной красотой светских дам, а глубокой, богатой, земной красотой настоящей женщины. Осознание этого вывело Грегора из равновесия и доказало, что именно он в отношениях с Венецией был зависимым, он, а не она. Хоть она и была слишком упрямой, чтобы это признать, ей следовало выйти замуж за него, а не за кого-то другого. Он знает ее, ценит и любит. У него хорошее состояние и достойное положение в обществе, и он может ее обеспечить всем, чего она пожелает. Он вполне может построить еще одну конюшню в своей имении в Ланкашире, чтобы содержать там лошадей, которых, он был уверен, Венеция захочет приобрести. Чего еще, спрашивается, желать? Грегор поморщился, вспомнив разгневанное лицо Венеции, когда он решительно заявил ей, что она должна выйти за него замуж. Хотя у нее и не было выбора, Венеция заслуживала того, чтобы ее об этом попросили. Грегор вздохнул. Быть может, в мирной и спокойной обстановке в доме у бабушки Венеции он сможет начать все сначала и сумеет объяснить ей преимущества союза с ним. Она еще не готова до конца понять, насколько чревато бедами сложившееся положение, но поймет непременно и тогда заново обдумает его предложение. Просто у нее нет другого выхода. Эта мысль подбодрила Грегора, и он, повеселев, поскакал дальше, к повороту дороги, но тут ему резким окриком пришлось остановить коня. Легкий фаэтон глубоко увяз в грязи у обочины. Пассажир и его кучер стояли рядом с экипажем. Пассажир, мужчина средних лет в светло-коричневом легком пальто, поднял ногу и пнул колесо фаэтона. Грегор рассмеялся. Мужчина оглянулся и был крайне удивлен, увидев Грегора. – Жаль, что вам пришлось стать свидетелем этого безобразия, – сказал он, подходя к Грегору и протягивая ему руку. – Позвольте представиться. Я сэр Генри Лаунден. Его рукопожатие было крепким и уверенным, серые глаза смотрели ясно и открыто. На висках у сэра Лаундена пробивалась седина, а когда он рассмеялся, в уголках глаз собрались тонкие морщинки. Грегор улыбнулся: – Добрый день. Простите, что остаюсь в седле, но земля уж очень неприветлива. Сэр Генри удрученно покачал головой, указав на свои испачканные в грязи сапоги. – Мне самому следовало бы отправиться в путь верхом, а не в этой таратайке, но при всем том я очень рад, что встретил вас. Мы торчим здесь уже целый час, и ни один человек не проехал по дороге. Я уж подумывал, не придется ли тащиться пешком четыре мили до Эддингтона. Грегор глянул на покрытую грязью дорогу: – Настоящее болото, черт побери, а? Мужчина кивнул и заметил: – Другая сторона дороги будет потверже. Нам следовало это проверить до того, как мы увязли. – Я вот думаю, достаточно ли эта более твердая полоса широка, чтобы на ней уместилась пара колес? Грегор слышал, что карета приближается к ним. Едва она показалась из-за поворота, как он понудил коня встать поперек дороги. Чамберс с одного, взгляда оценил положение и остановил карету. Дверь кареты распахнулась, и наружу почти вывалился Рейвенскрофт, не обращая внимания на слякоть и грязь. – Мистер Уэст! – Голова мисс Платт высунулась из окна. – Будьте осторожны! Клянусь, вы промочите ноги. Мы застряли? Надеюсь, нам не придется выходить из кареты и дальше идти пешком, у меня нет подходящей обуви, а юбки мои превратятся в лохмотья. Мистер Уэст, подумайте, как это ужасно – передвигаться пешком втасую погоду! Она вернулась на место, но голос ее не умолкал, однако теперь сентенции мисс Платт были обращены к Венеции. Рейвенскрофт подошел к Грегору, в глазах его было выражение невероятной муки. – Маклейн, нам следует поменяться местами. Вы согреетесь в теплой, удобной карете, а я испытаю то, что довелось испытать вам. Холод, надо сказать, весьма чувствительный, и… – Нет, – бросил Грегор и обратился к сэру Генри: – Если вы поможете нам перебраться через эту грязь, мы, само собой, довезем вас до Эддингтона. Там вы наймете верховую лошадь и продолжите вашу поездку. – Это было бы замечательно. – Сэр Генри устремил на Грегора страдальческий взгляд: – Видите ли, я очень, очень спешу, а в таких случаях, как правило, возникают непредвиденные препятствия, вы не находите? – Совершенно с вами согласен, – усмехнулся Грегор. – Милорд! – воззвал Чамберс со своего высокого кучерского насеста. – Быть может, леди выйдут из кареты? На дороге скользко, мы можем перевернуться. – Ты прав. Я им помогу, – сказал Грегор, подошел к карете и открыл дверцу. Ворвавшийся внутрь дневной свет посеребрил глаза Венеции. Грегор протянул ей руку: – Вам придется постоять в сторонке несколько минут, пока мы проведем карету через этот участок дороги. Она чуть помедлила, потом кивнула и подала ему руку. Легкое прикосновение ее пальцев словно обдало Грегора жаром. Он сжал руку Венеции, она сделала шаг к двери, и на мгновение глаза их встретились. Не задумавшись ни на секунду, Грегор обнял Венецию за талию, поднял и, прижав к себе, отступил на шаг от кареты. Венеция залилась румянцем, она выдохнула: «Грегор!» – и бросила смущенный взгляд на окружающих. Ее смущение победило приступ желания у Грегора, и он, поставив Венецию на землю, неохотно отошел в сторону. Что касается окружающих, то никто из них не сказал ни слова. Рейвенскрофт насупился, Чамберс и грум сэра Генри с подчеркнутым усердием занялись своим делом, а сэр Генри отвернулся, но в глазах у него промелькнуло сочувственное понимание. Грегор слегка поклонился Венеции со словами: – Я не хотел, чтобы вы испачкали обувь. Здесь очень грязно. Венеция опустила глаза. Грегор тоже посмотрел вниз и увидел, что поставил Венецию прямо в лужу. Венеция подобрала юбки и сделала несколько шагов к обочине; грязь смачно чавкала у нее под ногами. – Я ценю ваши усилия, Маклейн. – Э-эй, лорд Маклейн! – раздался голос мисс Платт, которая стояла в дверях кареты с явным намерением прыгнуть к нему в объятия. – Я готова выйти из кареты! Венеция не удержалась от смеха, который поспешила замаскировать кашлем. Грегор послал ей полный ярости взгляд, потом бросил через плечо Рейвенскрофту: – Мистер Уэст, помогите мисс Платт. – Я? Но… Грегор соответственно глянул и на него. Юнец поперхнулся, но совладал с собой и сказал: – О да, конечно. Он прошлепал по лужам к карете на расстояние вытянутой руки и протянул мисс Платт кончики пальцев. – Я не могу выйти, – растерянно пробормотала она. – Здесь грязь. Рейвенскрофт опустил руку. – Понятно. – Он обратился к Грегору: – Мисс Платт предпочитает остаться в карете и перевернуться вместе с ней. – Я этого не говорила! – обиделась мисс Платт. Рейвенскрофт снова протянул руку – с того же расстояния. Вынужденная действовать, мисс Платт вскоре уже стояла рядом с Венецией на обочине; ноги у обеих были мокрые и грязные. Грегор присоединился к Чамберсу, Рейвенскрофту и сэру Генри. – Если мы будем очень медленно и осторожно подталкивать карету, нам удастся провести ее так, чтобы она не соскользнула с дороги. – Это может сработать, – согласился сэр Генри. – Когда мой экипаж начал скользить, я сдуру придержал лошадей и колеса увязли в грязи. Грегор кивнул и сказал: – Итак, у нас имеется план. – Прошу прощения, – подала голос Венеция. – Я не стала бы действовать таким образом. – А как бы вы предложили поступить? – спросил Грегор, не обращая внимания на удивленный взгляд Рейвенскрофта. – Если вы станете двигаться медленно, колеса могут увязнуть. Я предложила бы как можно быстрее двигаться. На сэра Генри это произвело впечатление. – А ведь она права. Скорость не даст колесам увязнуть. Подумав, Грегор сказал: – Принимаем совет Венеции. Чамберс, гони лошадей по прямой как можно быстрее. Сэр Генри, пусть ваш слуга бежит рядом с крайней лошадью в упряжке и подбадривает ее. Сам сэр Генри, Рейвенскрофт и я будем поддерживать задок кареты, чтобы она не съехала с дороги. Как только Грегор, Рейвенскрофт и сэр Генри заняли соответствующие позиции, Чамберс погнал лошадей. Большая карета тронулась с места и покатилась вперед. Слуга сэра Генри придерживал головную лошадь под уздцы, громко понукая ее. Слава Богу, что решили принять совет Венеции. Лошади тянули хорошо, карета продвигалась быстро, и через считанные минуты жидкая грязь осталась позади, а впереди расстилалась уже более твердая и ровная дорога. Чамберс остановил экипаж. Грегор посмотрел на Венецию, на лице у нее было написано облегчение. Неожиданно для себя он подмигнул ей. Она подмигнула в ответ. Сэр Генри громко выдохнул и прислонился к задку кареты. – Это было нечто, скажу я вам! – Он усмехнулся, – Хотел бы я, чтобы вы все были тут, когда я пытался проехать по тому же самому месту. Просто… – Он вдруг замолчал и выпрямился. – В чем дело? Мне показалось, будто карета движется вбок. Как бы в ответ на его слова карета немного качнулась. – Чамберс! – рявкнул Грегор. Грум обернулся: – Милорд? – Вы тронули с места? – Нет, милорд. Мы стоим на месте твердо, как… В этот момент карета снова качнулась, и одновременно послышался чей-то сдавленный вскрик. – Боже милостивый! – произнес сэр Генри, отступая от покачивающейся кареты. – В чем дело, что, в когте концов, происходит? – Ох, нет! – воскликнула Венеция, бросилась к карете и ухватилась за ремни на задней ее части, лихорадочно пытаясь их развязать. Рейвенскрофт нахмурился: – Венеция, что ты делаешь? Грегор ухватился за верхний ремень и отвязал его. Чемоданы начали валиться на землю. Тот, который Венеция согласилась по просьбе мисс Хиггинботем захватить с собой в Лондон, перекатился набок и раскрылся. Из него вместе с ворохом шелковых платьев, туфель и прочих предметов одежды выпала вверх ногами прямо В большую лужу мисс Элизабет Хиггинботем. – Элизабет! – воскликнули в один голос Венеция и сэр Генри, после чего уставились друг на друга, округлив глаза. – Я… я… я вся в грязи! – прорыдала мисс Хиггинботем. Жидкая грязь стекала с ее золотых кудрей, пропитала ее: платье сверху донизу. Лепешки грязи налипли на белую кожу, и даже подбородок был в грязи. Ко всеобщему удивлению и потрясению, сэр Генри Лаунден опустился на колени в лужу, заключил Элизабет в объятия и страстно поцеловал. В тот же день, хоть и гораздо позже, сквайр осознал всю глубину погружения своей дочери в то, что он охарактеризовал как «крушение жизни». Он следовал за тяжелой каретой миссис Блум, раздраженный недостатком скорости передвижения. Из-за этого им, чего доброго, придется смириться с необходимостью провести еще одну ночь в гостинице, что огорчало сквайра до крайности. Он мечтал очутиться в собственном городском доме на собственной удобной постели и чистых простынях после ужина, приготовленного собственным поваром, уроженцем графства Йорк, где мистер Хиггинботем родился и вырос. Дома при нем оказалась бы и его дочь, в полной безопасности, разлученная с неподходящим избранником, и жизнь вошла бы в свою колею. Миссис Блум при всей своей раздражительности проявила себя как человек с отзывчивым сердцем. Во время их первой остановки Элизабет оставалась в своем уголке в карете; голова ее была укрыта капюшоном, руку она прижимала ко лбу – видимо, из-за головной боли. Сквайр считал все это капризами и притворством, но миссис Блум склонна была полагать, что девушка страдает от нервных переживаний, первым долгом из-за разлуки с «женихом», а также из-за несчастного случая с каретой и вынужденного пребывания в не слишком удобной гостинице. Именно поэтому она в карете крепко уснула, опустив голову и укрыв лицо капюшоном от нежелательного света. Миссис Блум всячески оберегала ее и никому не позволяла будить бедняжку. Деревянный щит, укрепленный на придорожном столбе, сообщал о приближении к еще одной гостинице. Сквайр тяжело вздохнул, когда из окна кареты высунулась пухлая рука миссис Блум с белым платочком, возвещавшим о том, что хозяйка кареты желает сделать остановку. Боже милостивый, у этой женщины, должно быть, самый маленький мочевой пузырь в Англии. Чертыхнувшись себе под нос, сквайр тоже махнул рукой в знак согласия, надеясь, что задержатся они ненадолго. Карета въехала в ворота, за ней последовал сквайр, который решил подождать во дворе, пока миссис Блум сделает все, что ей необходимо. Он сообщил миссис Блум о своем намерении, как только грум распахнул дверцу кареты. – Хорошо, – ответила она спокойно, – но если вы не выпьете чаю, боюсь, это повредит вашему пищеварению. – Уверен, что я это переживу. Как там Элизабет? Пробудилась? – Нет! Бедная девочка все еще спит. Тихо, как мышка. Если бы я не видела, как она дышит, я засомневалась бы, живали она. Надеюсь, она почувствует себя гораздо лучше, когда как следует выспится. С этими словами миссис Блум вошла в гостиницу, где ее радушно приветствовали хозяин и его жена. Сквайр между тем заглянул в окно кареты и пригляделся к своей дочери. Все было так, как говорила миссис Блум: закутанная с головы до ног в свой голубой плащ, Элизабет спала, дыхание ее было ровным и почти беззвучным. Бедное дитя! Он, пожалуй, был грубоват с ней, но ведь это для ее же блага! Сквайр, держа свою лошадь в поводу, обошел карету. Осмотрел колеса, проверил, на месте ли багаж, и тут услышал конский топот. Трое мужчин въехали верхом на лошадях во двор, и сквайр, окинув всадников пристальным взглядом, испытал чувство зависти. Двое из вновь прибывших были рослыми, темноволосыми, одеты во все черное. Третий, светловолосый, казался более стройным, даже худощавым, и одет был как истинный денди – пальто и ботинки были явно приобретены в самых дорогих магазинах Лондона. Все трое подъехали к самому входу в дом, один из темноволосых спешился и снял шляпу, Лучи послеполуденного солнца высветили серебряные нити в его темных волосах и четко обрисовали черты лица. Сквайр растерянно моргнул: он узнал это лицо, нос красивой формы и твердо очерченный подбородок. Он подошел поближе и поздоровался: – Добрый день, джентльмены. Прошу извинить мою бесцеремонность, но вы, случайно, не в родстве с лордом Грегором Маклейном? Один из мужчин, стоя рядом со своей лошадью, обменялся быстрым взглядом со своими спутниками, потом кивнул и заговорил с сильным шотландским акцентом: – Грегор наш брат. Мое имя Хью Маклейн, а это мои братья Александер и… – он повернулся в сторону светловолосого, – и Дугал. – Да-да, с Дугалом Маклейном мне приходилось встречаться в деловой сфере. Я сквайр Хиггинботем. Надеялся узнать адрес лорда Грегора Маклейна, чтобы получить возможность поблагодарить его за то, что он сделал для меня и моей дочери. Дугал соскочил с седла и подошел к сквайру. Зеленые глаза Дугала заблестели, когда он спросил: – Насколько я понимаю, наш брат оказал вам услугу? – Всем нам. Мы застряли в гостинице из-за снегопада. Он помог нам починить карету, он и его слуга вылечили раненых лошадей. Кроме того, он позаботился о том, чтобы наш багаж был надежно уложен и закреплен. Уверяю вас, его помощь просто неоценима. Хью потер ладонью лоб, пытаясь разобраться в услышанном. – Неоценима? А вы уверены, что это был мой брат? У него шрам… Сквайр, недослушав, провел рукой сверху вниз по левой щеке. – Хм-м. – Хью недоверчиво покачал головой. – Не могу поверить, что это был он. – Почему? – удивился сквайр. – Не похоже на Грегора. Не в его характере кому-то помогать. Вперед выступил Дугал: – Скажите, а Грегор не получил ушиб, он не ранен? Не ударился ли он головой? – Нет. – Хм-м. Я было подумал, что травмы могли оказать на него положительное воздействие. Впрочем, возможно, на него повлияла мисс Оугилви. – Оугилви? Кто это? – Женщина примерно такого роста. – Дугал поднял руку на уровень собственного плеча. – Каштановые волосы. Серые глаза. Немного полновата. Она могла находиться в обществе Грегора и еще одного человека по имени Рейвенскрофт. – Ах вот оно что! Вы говорите о подопечных лорда Маклейна, мистере и мисс Уэст. Воцарилось напряженное молчание. Александер так насупился, что сквайр невольно отступил на шаг назад. – Прошу прощения, – прорычал Александер, – но вы, кажется, говорили об Уэстах? Сквайр кивнул. Мужчины снова обменялись взглядами, и сквайр почувствовал себя весьма неловко. – Вы, кажется, удивлены, и мне это непонятно. Кто такой Рейвенскрофт? И мисс Оугилви? Я никогда не слышал о ней, но, судя по вашему описанию, она выглядит точно также, как мисс Уэ… – Ох, любезный сквайр! – Дугал подошел к Хиггинботему и крепко пожал ему руку. – Это всего лишь маленькая семейная история, совершенно пустяковая. Не знаю, известно ли вам, куда направляется сейчас наш брат. – Мистер Уэст говорил, что они собираются навестить бабушку мисс Уэст в Стерлинге. – Мы знаем это имение, – заметил Александер с недовольным видом. – Хорошо. – Густые брови сквайра сошлись на переносице. – Но вот что странно. Не знаю, почему мне раньше не пришло в голову, что мистер Уэст говорит об этой бабушке так, словно она ему не родня. Дугал пожал плечами и снова сел в седло. Хью сделал то же самое и сказал: – Мне довелось узнать мистера Уэста достаточно близко. На мой взгляд, он просто идиот. – Спасибо за помощь, – пророкотал густым басом Александер и повернул своего рослого мерина к дороге. Братья последовали за ним. – Доброго вам вечера! – бросил на прощание Дугал через плечо. – Подождите! Сквайр бросился за ними, но мужчины уже ускакали; судя по частому топоту конских копыт, они очень спешили. Что происходит? Почему братья Маклейна разыскивают его? Почему они так удивились, услышав о его подопечных? Если они и вправду его братья, то должны были об этом знать. Сквайр посмотрел на гостиницу, желая, чтобы миссис Блум сейчас оказалась там. Она ведь беседовала с мисс Уэст также, как и его дочь… Стоп, Элизабет должна что-то знать о загадочной мисс Уэст. Они находились в одной комнате, а женщины весьма склонны делиться друг с другом секретами. Он поспешил к карте и открыл дверь. Его дочь по-прежнему спала, дыша ровно и спокойно… Собственное дыхание сквайра замерло у него в глотке. Ни звука? Элизабет храпела во сне с детских лет. Сквайр ухватился за голубой плащ. Если он не узнает, в чем дело, то… Миссис Блум услышала вопль, сидя в гостинице у камина и поднеся первую чашку вожделенного чая к жаждущим губам. С глубоким сожалением поставив чашку на столик, она схватила свою мантилью и выбежала во двор. Возле кареты, в ярости ломая руки, стоял сквайр с багрово-синей физиономией. А перед ним, закутанная в знакомый голубой плащ, стояла вовсе не Элизабет, а ее горничная с темно-каштановыми волосами. – Ты… ты… ты… – только и мог произнести сквайр. Миссис Блум подбежала к нему. – Что это значит? – обратилась она к горничной. – Как ты могла? Где мисс Хиггинботем? Отвечай немедленно! Не слишком храбрая Джейн была тем не менее сильно привязана к своей хозяйке и считала, что отец Элизабет поступает жестоко, желая во что бы то ни стало разлучить ее с обожаемым Генри. Джейн также считала, что доводить до горьких слез милую и добрую мисс Хиггинботем – настоящее преступление. Горничная находилась целиком и полностью под обаянием Элизабет, особенно после того, как та с душераздирающими подробностями поведала ей о том, что сквайр собирается нанять вместо Джейн другую женщину, постарше и более степенную, которая будет не только прислуживать его дочери в Лондоне, но и следить за ее поведением. Стало быть, дни, которые Джейн еще предстоит провести с обожаемой хозяйкой, сочтены. Понимая, что ей нечего терять, Джейн согласилась занять место Элизабет в карете. Это был единственный способ доказать хозяйке свою любовь перед тем, как вернуться в деревню, и преданная горничная была готова к ярости сквайра и его крикливым угрозам. Однако миссис Блум прервала бурные тирады сквайра одной короткой фразой: – Это нас ни к чему не приведет. Сквайр умолк и застыл на месте. – С вашего позволения, сквайр Хиггинботем, я хотела бы побеседовать с мисс Джейн, – продолжала миссис Блум, вперив суровый взгляд в трясущуюся от страха девицу и добавила: – Наедине. Она взяла Джейн за ухо и повела в гостиницу. Что происходило дальше, сквайру не суждено было узнать. Стоя во дворе, он слышал только громкие, но неразборчивые речи миссис Блум и рыдания девушки. Наконец миссис Блум вышла из гостиницы широким решительным шагом. Хозяин и хозяйка гостиницы взирали на нее с возросшим уважением. – Сквайр Хиггинботем, пожалуйста, велите кучеру везти нас в Стирлинг. – Разумеется, но… – Езжайте со мной, и по дороге я вам расскажу, что натворила ваша глупенькая дочь. Но нам надо спешить, нельзя терять ни минуты. – С воинственным огнем в глазах миссис Блум добавила: – Мы должны спасти не только вашу дочь, но и мисс Платт, поскольку я опасаюсь, что она тоже оказалась во власти настоящих авантюристов! Глава 18 Хорошая жизнь – наилучшая месть. Для тех, кто хочет причинить вам вред, это самая горькая пилюля.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер Миссис Оугилви готовилась умереть. О нет, не в физическом смысле, скорее, в эмоциональном, что гораздо хуже обычной смерти. Они найдут ее здесь, в ее постели, одетую в самое лучшее шелковое неглиже розового цвета, глаза устремлены в потолок, и в них пусто, никаких эмоций. Она в задумчивости сдвинула брови. Нет, эмоции должны присутствовать в ее взгляде. Быть может, неописуемая аура страдания. Да! Именно это они увидят. Бесконечное страдание. Если бы Виола закрыла глаза, она могла бы почти воочию увидеть всю картину. Рыдающих слуг, ошеломленное выражение на лице у врача, раскаяние в глазах свекрови. Уже одно это вызвало у Виолы улыбку, поскольку именно вдовствующая свекровь стремилась ее погубить. Виола в этом не сомневалась. Виола приехала в Стирлинг ухаживать за свекровью, заболевшей лихорадкой. Вдова взирала на невестку как на ангела, но Виола понимала, что так будет лишь до тех пор пока в ней нуждаются. И действительно, как только вдова встала с постели, начались не слишком деликатные нападки, критические замечания сыпались как из рога изобилия. К сожалению, именно в этот день пошел снег, и Виола задержалась с отъездом. Задержалась в доме, хозяйка которого считала, что Виола «не слишком подходящая пара для моего Джеффри». С возрастающим недовольством наблюдала Виола за тем, как растут сугробы вокруг старого сырого дома. Ей так не хватало уюта и элегантности собственного дома, не хватало присутствия любимого Джеффри и замечательной дочери, ее красавицы Венеции. Именно Венеция служила причиной постоянных разногласий между невесткой и свекровью. Старая летучая мышь одно время то и дело повторяла, что Венеция «пропадает» без мужа, и намеками давала попять, что виновата в этом Виола. Ничто, ну просто ничто, не могло быть более далеким от истины! Виолу даже сейчас затрясло при воспоминании о несправедливых обвинениях, намеках на то, что она-де плохо воспитала дочь, и, что еще хуже, на то, что она из чистого себялюбия удерживает Венецию дома, чтобы та вела хозяйство вместо того, чтобы выйти замуж. Виола вцепилась в простыню, от души желая, чтобы в руках у нее вместо простыни оказалась тощая шея вдовствующей старухи. Знала бы старая ведьма, сколько усилий прилагала Виола, чтобы заинтересовать Венецию хоть одним из множества достойнейших молодых мужчин, которых она с этой целью приглашала в Оугилви-Хаус, знала бы, сколько денег было истрачено на эти приемы, сколько выездов в свет они с дочерью делали в течение сезона… И все впустую. Нельзя сказать, чтобы Венеция была необщительной. Не была неблагодарной, не отказывалась от участия в развлечениях, но никогда не говорила ни о своих впечатлениях, ни о мужчинах, с которыми знакомилась. Ни развлечения, ни мужчины ее не интересовали. Виола имела собственное мнение насчет того, почему Венецию так трудно увлечь. Мужчина носил имя Грегор Маклейн и являл собой чертовское неудобство с самого начала. Трудно было ожидать, чтобы Венеция уделила внимание простому смертному, если при ней находился Грегор Маклейн. Виола ловила себя на том, что и сама на него заглядывается. Может, оно и смешно, однако этот мужчина был слишком красив, чтобы устоять перед ним. Венеция давно перешагнула черту брачного возраста, и Виола больше всего на свете желала подержать на коленях: хоть одного внука или внучку до того, как уйти из жизни. Поэтому обвинения свекрови Виола воспринимала особенно болезненно и сейчас лежала на постели, сжимая в руке флакон с нюхательной солью. Она приподняла голову с подушки и посмотрела на часы на каминной полке. Они показывали пять минут пятого. Виола лежит у себя в комнате более трех часов, и до сих пор никто не заглянул к ней, не спросил, почему она не вышла к чаю. Виола снова откинулась на подушке, в животе неприятно заурчало. Разумеется, вдовствующая особа вскорости пришлет кого-нибудь узнать, не заболела ли она. Это если в планы злобной фурии не входит потворствовать тому, чтобы Виола уморила себя голодом и… В дверь негромко постучали. Наконец-то! Виола поправила покрывало и снова опустила голову на подушку и скрестила руки натруди. В дверь постучали еще раз, уже громче. Виола ждала затаив дыхание. Она закрыла глаза, но так, чтобы одним можно было видеть дверь сквозь узкую щелочку. Ручка повернулась, и дверь отворилась. В комнату на цыпочках вошла Лайза, горничная вдовы. Виола закрыла глаза и стала ждать. Один осторожный шаг, потом второй. Виола представила себе, как она сейчас выглядит. Длинные белокурые волосы (слава Богу, достаточно светлые, чтобы скрыть пробивающуюся седину!) распущены; на голове изящный кружевной чепец. Подол розового шелкового неглиже ниспадаете постели красивыми складками. Лицо умиротворенное, полное изящества и гордое… о, да, вид у нее вполне достойный. В сердце Виолы затеплилась надежда. Быть может, вдовствующая особа пожалела о слишком поспешно сказанных словах. Старуха, должно быть, ужасно забеспокоилась, когда Виола не вышла к чаю, осознала наконец, что обязана относиться к невестке с определенным уважением и послала к ней горничную с извинениями за неучтивое поведение. Увидев, что Виола лежит неподвижно, горничная наверняка встревожится, может, даже испугается. Ахнет и выбежит из комнаты с криком о помощи. Сбегутся домочадцы и уведомят вдову о возможной кончине Виолы. Старая склочница так расстроится, что, возможно, ударится в слезы, перепугает всех слуг неожиданным взрывом чувств. Все поймут, как жестоко вдова обращалась с Виолой. Шаги горничной теперь не были слышны: у кровати лежал толстый ковер, и, видимо, девушка подошла совсем близко. Лицо Виолы ничего не выражало. Она не шевелилась, дышала глубоко и ровно. – Миссис Оугилви? – совсем рядом с кроватью прозвучал голос Лайзы. Веки Виолы чуть дрогнули, но глаза она так и не открыла. – Миссис Оугилви? – повторила горничная, легонько дотронувшись рукой до лежавшей поверх покрывала руки Виолы. – Хозяйка послала меня за вами. Веки Виолы снова дрогнули, но не более того. – Быть может, у вас месячные? Виола чуть не ахнула. Как смеет эта девчонка высказывать подобные предположения?! – Если это так, могу принести вам настойки горького корня, и плохое настроение как рукой снимет. Виола не удостоила горничную ответом. Надо же! Какая бестактность – говорить о таких вещах! Может, это свекровь ее надоумила? – Хозяйка говорила, что вы, наверное, малость выбиты из колеи из-за месячных. Сказала, что ежели так оно и есть, то надо облить вас водой из вашего тазика для умывания. Я сама этого не делаю, но если от этого вам станет лучше… Вопреки ее наилучшим намерениям глаза у Виолы раскрылись сами собой. – Эта женщина велела вам облить меня водой? – не удержалась она от вопроса, подчеркнув пренебрежительным тоном слово «женщина». – Ага. По правде говоря, она велела мне сначала облить вас, а уж потом передать, что вас зовут, но я не подумала устраивать такие спортивные штуки. Терпение у Виолы лопнуло. Она села на постели и выпрямилась. Глаза у нее вспыхнули. – Пожалуйста, передайте вашей хозяйке, что я не в настроении пить чай. – Смею сказать, что так оно и есть, – ответила Лайза, ничуть не обеспокоенная ледяным тоном Виолы. – Но вам все равно придется, как ни крути. Гости приехали, а хозяйка недовольна, потому как у нее всего четыре лепешки к чаю. Виола посмотрела в окно. Снег растаял, дороги превратились в реки жидкой грязи. – Кто же это явился в такую погоду? – В числе прочих ваша дочь. Некоторые из ее знакомых показались мне так, шушерой, зато один красивый, как Люцифер! – Лайза даже вздрогнула от восторга. – У него на лице шрам, как будто от самого дьявола! – Вот это да! – Виола соскочила с кровати так резво и неожиданно, что горничная поспешила отступить. – Подай мне голубое утреннее платье! И не теряй времени, глупая девчонка! Мы должны поспешить! Виола оделась в рекордно короткое время. Она слышала дрожащий голос своей вдовствующей свекрови, когда та спускалась с лестницы, слышала и другие голоса. Что привело сюда Венецию? И кто прибыл вместе с ней? Виола вошла в гостиную и сразу увидела дочь. Венеция, которая оставалась элегантной при самых чрезвычайных обстоятельствах, на этот раз была как-то печально поникшей и выглядела усталой. Остальные гости тоже чувствовали себя явно не в своей тарелке. Одежда в беспорядке, измятая, обувь в грязи. – Мама! Венеция бросилась к Виоле и обняла ее. Она всегда была любящей дочерью, но в том, как крепко она прижалась к Виоле, было что-то похожее на отчаяние. – Венеция! Что ты тут делаешь? Пожалуйста, не думай, что я тебе не рада, но, Боже милостивый, что случилось? Через плечо Венеции Виола посмотрела на Грегора; он ответил ей вполне спокойным взглядом, но сердце подсказало Виоле, что приехали они не просто так. Что-то, случилось. Что-то очень важное. Искорка надежды вспыхнула в душе у Виолы. Она ласково похлопала Венецию по плечу: – Ладно, успокойся. Ты должна мне все рассказать. – Конечно, расскажу. Это долгая история. А пока позволь мне познакомить тебя с моими спутниками. Это – мисс Платт. Тощая женщина с жидкими волосами мышиного цвета нервно кивнула Виоле. – А это мисс Хиггинботем и сэр Генри Лаунден. Исключительно хорошенькая девушка, вся перепачканная в грязи, покраснела и тоже кивнула в знак приветствия. Весьма достойный на вид джентльмен, который встал, когда Виола вошла в комнату, отвесил почтительный поклон. – А Рейвенскрофта ты уже знаешь. Юнец тоже поклонился, даже не отойдя от окна, у которого стоял в сторонке от всех остальных. Виола посмотрела на него с некоторым любопытством. Лорд Рейвенскрофт был явно чем-то огорчен и подавлен, его обычно очень тщательно причесанные в художественном беспорядке волосы сейчас были взлохмачены. Как видно, он спал в одежде: узел галстука сбит набок, сюртук измят, одна штанина в грязи. Худая, костлявая женщина откашлялась и заговорила с театральными модуляциями в голосе: – Это необычайно интересный дом. Его внешний вид пугает странными очертаниями, а внутри он чрезвычайно мрачный. Ничего не могу поделать со своим разыгравшимся воображением, мне кажется, будто мы попали в некий готический роман. А вдруг один из нас, проснувшись утром, решит, что он уже умер! Вдовствующей хозяйке дома все это определенно не понравилось. Одетая, как всегда в черное и лиловое, в огромном парике неестественного красно-рыжего цвета, заколотого множеством шпилек со сверкающими драгоценными камнями, она громко хмыкнула и произнесла: – Мисс Флат… – Простите, мисс Платт. Вдова сдвинула тонкие брови. – Мисс Флат, – повторила она, – мне не нравится скрытый смысл ваших слов. Если вы находите мой дом неприятным, можете покинуть его. Дверь вон там. – Старая дама указала на противоположную стену. Все присутствующие посмотрели в ту сторону. Но там вовсе не было двери, а только очень большое окно, из которого открывался вид на огромный парк. Виола подавила усталую улыбку. В глубине души она считала, что мисс Платт права в своем суждении о доме. Сама она ничуть не удивилась бы, обнаружив однажды мертвое тело в одной из мало посещаемых комнат. – Миледи, – обратилась к хозяйке дома мисс Платт, беспокойно глядя на то самое окно. – Там нет двери, там… Высокородная вдова не дослушала ее и обратилась к внучке: – Венеция, я тебя приглашала? – Нет. Однако вы много раз говорили мне, что я слишком редко навещаю вас. – Я не имела в виду, чтобы ты приезжала ко мне вот так, не приглашенная да еще с целой шайкой негодяев. – Бабушка! – Глаза Венеции вспыхнули. – Прошу вас, не грубите. – Откровенность вовсе не грубость, – возразила та, покосившись на Грегора. – А вы? Сдается, вы кто-то из Маклейнов, судя по вашей наружности. Он ответил с поклоном: – Грегор Маклейн, к вашим услугам. – Хм. Значит, вы тот самый шалопай, который флиртует с моей Венецией, но никак не соберется с духом, чтобы жениться на ней, как подобает порядочному человеку? Венеция прижала ладони к глазам. К вящему изумлению Виолы, Грегор улыбнулся. Он направился к почтенной вдове, взял одну из ее искривленных старческим ревматизмом рук и поцеловал самым галантным образом. – Я и есть тот самый Маклейн, негодяй и повеса. Но не потому, что я не желаю жениться на вашей внучке. Я просил ее выйти за меня замуж, но она отказала мне. Виола ахнула. – Что?! – не удержался от восклицания Рейвенскрофт. Мисс Платт прижала руки к сердцу. – Мисс Уэст, вы не сказали мне об этом ни слова! Мисс Хиггинботем и ее возлюбленный выглядели до крайности смущенными. Виола гадала, кто такая мисс Уэст, а Венеция опустила голову, все еще прикрывая глаза руками. Вдова топнула ногой. – Почему она отвергла вас? – Возможно, потому, что я высказал свое предложение слишком… обыденно. Надеюсь упросить ее дать мне еще один шанс, потому что чувствую, насколько мы подходим друг другу. У Виолы бурно забилось сердце. Она никогда раньше не замечала, чтобы Маклейн с такой страстью смотрел на ее дочь. Что-то явно переменилось. Но почему Венеция не отвечает? Вдова уставилась на Грегора: – Я просто поражена, что вы позволили девчонке отказать вам! – Бабушка! – Венеция опустила руки. – Пожалуйста, перестаньте. И не оскорбляйте Грегора. – Ха! – Вдова передернула сутулыми плечами. – Некое семейство, отягощенное проклятием вызывать бурю, названо в моей записной книжке семейством негодяев. Грегор усмехнулся: – В моей записной книжке некая женщина, которая довела моего прадеда до безумия, названа скандальной сорвиголовой. – Ха! – снова воскликнула вдова, на этот раз очень весело, и ее сморщенные щеки порозовели. – Он рассказал вам об этом до того, как отдал концы? – Вы легенда нашей семьи. Ваш портрет все еще висит в большом холле напротив его портрета, и это приводило в ярость мою покойную прабабушку. Говорят, она по ночам до сих пор бродит по дому, скрежеща зубами, и причитает, хоть умерла уже пятьдесят лет назад. – В этом вся Паулина. Плакала и причитала по любому поводу. Она напоминает мне другую особу, ныне здравствующую, – сказала вдова, устремив взгляд прямо на Виолу. Виола открыла было рот, чтобы выразить протест, однако свекровь продолжила: – Я могу потерять самообладание, это случается, но никогда не трачу время на то, чтобы лить слезы. Если что-то идет не так, как надо, необходимо с этим бороться. Нынешнее сентиментальное поколение не умеет справляться со своими проблемами. Они только пляшут вокруг них и ломают руки в отчаянии. – Она с минуту пристально смотрела на Грегора, смерила взглядом его длинные, нота. – Вы можете сесть рядом со мной. Грегор с поклоном ответил: – Я поступлю именно так, когда все присутствующие здесь леди займут свои места. Венеция уже справилась со своим волнением. – Бабушка, – обратилась она к старшей миссис Оугилви, – все мы проделали довольно долгую и утомительную поездку. Хорошо бы всем нам сейчас принять ванну, а потом немного отдохнуть. Вдова пожала плечами: – Как вам угодно. Сама я не ложусь подремать в неурочное время. Никогда этого не делала и не буду делать. – Она строго взглянула на Виолу: – Займитесь этим. Не представляю, где разместить остальных, но Маклейна устройте в розовой комнате, где однажды останавливался Красавчик принц Чарли. А Венеция пусть займет голубую комнату. Виола встретилась с ней глазами, и на губах у нее появилась еле заметная улыбка. Розовая и голубая комнаты были соседними. В эту минуту Виола готова была обнять свою колючую свекровь. – Разумеется, – сказала она. – Я так и сделаю, и… – Нет, благодарю, но я предпочитаю свою обычную спальню в восточном крыле, – решительным тоном заявила Венеция. – Если можно… – Венеция, бабушка любезно предложила тебе другую комнату, – нахмурившись, возразила Виола. – Голубая комната гораздо удобнее и красивее той, о которой говоришь ты. – Еще раз спасибо, мама, но я настаиваю на своем желании. – Все такая же упрямая! – сердито бросила бабушка. – Но ведь я тоже из рода Оугилви, – парировала удар Венеция. Губы старой женщины сложились в улыбку. – Да, слава Богу, это так! Ладно, на этот раз сделаем уступку твоей дерзости, но не воображай, будто я буду такой же уступчивой в дальнейшем. Виола, отведи этих хулиганов по комнатам. Я не отдыхаю днем, но люблю покой. Виола подчинилась, однако была недовольна капитуляцией свекрови. Эта старая летучая мышь без зазрения совести командовала ею, своей невесткой, почему бы ей не вести себя точно так же по отношению к Венеции, тем более в столь важном случае, когда дело, вполне возможно, касается будущего внука Виолы? Виола собрала возле себя всех, кто совершил положенный по всей форме (но не оцененный по достоинству) обряд прощания со вдовой, и повела их по слабо освещенным, похожим на лабиринт коридорам Дома Вдовы. Виола была уверена, что все неожиданные гости мечтают о горячей ванне и о мягкой постели. Увы, ни того ни другого им не получить. Слуги в доме такие старые, а комнаты для гостей настолько далеко расположены от главной, парадной, части дома, что вода для ванн окажется чуть теплой к тому времени, как ее доставят на место; что касается кроватей, то матрасы на них являли собой собрания твердых комков, поскольку перетряхивали их крайне редко. Виола удерживала Грегора и Венецию возле себя до последней возможности, обуреваемая любопытством по поводу предложения, сделанного Грегором. Сначала они дошли до спальни, которая именовалась солнечной и в которой Венеция обычно жила, когда гостила у бабушки. Спальня эта была расположена довольно далеко от предназначенной для Грегора комнаты в западном крыле дома. Венеция на прощание обняла мать и сказала: – Спасибо, мама. – Я провожу Грегора до его комнаты и вернусь к тебе. Вот тогда мы всласть поболтаем. – Не сейчас, мама. Я слишком устала. Хочу поспать до обеда. – Может, принести тебе чаю? Или лавандовой воды для… – Нет, спасибо. Я просто хочу спать. Венеция присела перед Грегором в небрежном реверансе, а Грегор отвесил ей глубокий поклон и подмигнул. Щеки у Венеции порозовели, и она скрылась в спальне с молниеносной быстротой, а Виола молча повернулась и пошла по коридору. Грегор с минуту смотрел на плотно закрытую дверь, потом догнал Виолу и обратился к ней со словами: – Миссис Оугилви, я намерен жениться на вашей дочери. – Это было бы прекрасно, – ответила она, хоть и не могла прогнать от себя мысль о грустной улыбке Венеции; она похлопала Грегора по руке и добавила: – Желаю вам удачи. Он стиснул зубы. Виоле подумалось, что Грегор, может, не менее настойчив и упрям, чем Венеция, и это вселило в нее надежду. – Идемте, вы, наверное, очень устали. Позвольте мне проводить вас в Розовую комнату. Она совершенно изолирована, поскольку находится в самой официальной части дома. Вдова мало кого удостаивает чести занять ее. Так что примите это как знак особого расположения. Грегор предложил Виоле руку и улыбнулся так, что сердце у нее затрепетало. – Ведите меня, мадам. Уверяю вас, я готов к худшему. Венеция велела приготовить ванну, вымылась и расчесала волосы, просушив их у камина. Потом надела ночную рубашку, платье повесила на спинку стула и послала с горничной записку бабушке, в которой сообщила, что у нее разболелась голова и она не выйдет к обеду. Эта дерзость вызвала достаточно резко сформулированный упрек в неуважении, а также визит матери, которая принесла ей лауданум, чашку настоя на травах, салфетку, пропитанную так называемым египетским молоком, чтобы положить на лоб, и нагретый кирпич в качестве грелки для постели. Скоро стало ясно, ради чего явилась к ней мама: каждый ее вопрос имел отношение к матримониальному предложению Грегора. Венеция отказалась обсуждать эту тему и перевела разговор в иное русло, заговорив о своих приключениях, о том, как Рейвенскрофт обманом выманил ее из Лондона, и о том, как оказались в гостинице все остальные. Она почти полностью исключила из своего рассказа упоминания о Грегоре. Когда позвонил гонг к обеду, матушка забрала с собой пустую чайную чашку, поцеловала дочь в лоб, помогла ей улечься поудобнее в постель, подоткнула одеяло, пристроила в ногах нагретый кирпич и удалилась. Удивленная необычным для ее матери тактом, Венеция свернулась под одеялом в надежде быстро уснуть. Но сон не шел к ней. Проворочавшись в постели добрых полчаса, Венеция встала и устроилась у камина. Было так соблазнительно думать о том, что замужество не только спасет ее репутацию, но и принесет им с Грегором желанную близость. Быть может, между ними возникнет любовь. А что, если нет? Что, если в один далеко не прекрасный день Грегор оглянется на прожитое в браке время и решит, что надежды его не оправдались? Что, если такое произойдет с ней самой? Дверь распахнулась. Венеция резко обернулась, почти ожидая увидеть знакомые зеленые глаза, но увидела бабушку, одетую в вечернее платье цвета лаванды, отделанное черными лентами. На голове у нее был огромный рыжий парик, который делал ее до смешного маленькой. Драгоценные камни мерцали на шпильках, брошах, ожерельях и браслетах. Старая женщина, прихрамывая, вошла в комнату. За ней следовал дворецкий. Она указала тростью на маленький столик у камина: – Поставьте поднос сюда, Раффли. – Слушаюсь, мадам. – Дворецкий сделал то, что ему было велено. – Еще что-нибудь, мадам? – Нет. Это все. Она махнула рукой, разрешая ему уйти. Венеция взглянула на поднос. На нем стояли чайник с чаем, две чашки, маленькое блюдо с пирожными и лежали две накрахмаленные салфетки. – Бабушка, это просто чудесно с вашей стороны, но я не голодна. – Это не для тебя, а для меня. – Бабушка, прихрамывая, подошла к подносу и взяла пирожное. Откусила кусочек и сказала: – Не могла есть за обедом. Эта ваша мисс Флат не перестает болтать, как пьяный матрос. Венеция не удержалась от улыбки. – Понимаю. – Она подошла к столику с подносом и уселась наискосок от него. – Садитесь, прошу вас. Я разолью чай. – Не могу сесть, бедро разболелось. Но я выпью чаю. Побольше сливок, пожалуйста. – Она приняла протянутую ей чашку. Светлые глаза остановились на лице Венеции. – Ну, мисс Уэст? Что вы можете сказать в свое оправдание? – Я вижу, вы все поняли, – ответила Венеция со вздохом. – Почти все. Услышав то, что рассказала мне твоя мать, хотя понять ее нервические всхлипы не так легко, а также то, о чем толковали за обедом твои убогие спутники, я, кажется, разобралась, что к чему. – В самом деле? Венеция сомневалась в том, что бабушка все поняла. Брови почтенной вдовы взлетели над ее проницательными глазами. – Этот глупец Рейвенскрофт перешел все допустимые пределы, и Маклейн готов пожертвовать собой. Ты не желаешь получить его на таких условиях и потому отказала ему. Венеция кивнула – в горле у нее застрял комок. Совладав с собой, она произнесла: – Я не могу позволить ему поступить подобным образом. – Почему нет? Он мужчина и обязан брать на себя ответственность. – За чужие ошибки? Нет. Все было бы по-другому, если бы… – Если бы что? Если бы он любил ее. Но он не любит. Венеция судорожно сглотнула. И сделала глоток чаю. Бабушка не сводила с нее глаз. – Ты становишься глупенькой, дорогая моя. Но если бы твоя мать была нормальной женщиной, ты покончила бы со своей девической меланхолией и находилась бы на пути к алтарю. – Я не хочу идти к алтарю с лордом Маклейном. – Уверена, что хочешь. Он дьявольски красив, прямо-таки выдающийся образец мужчины. В молодости я сама сходила с ума по таким. В желании нет ничего постыдного, Венеция. Венеция со стуком поставила чашку на блюдце. – Бабушка, все женщины в Лондоне готовы броситься Грегору на шею. Я не хочу быть одной из них. – Забудь о его шее, это не самая интересная часть его тела. – Бабушка усмехнулась, заметив, что Венеция покраснела. – И не разыгрывай передо мной наивную юную леди. Я заметила, как ты смотрела на него, а он на тебя. Это добрый, чистый огонь, тот самый, который в конечном счете разжигает семейный очаг, благодаря этому огню в семье рождаются здоровые, сильные сыновья. Бабушка проковыляла к окну, держа в одной руке чайную чашку, а в другой свою трость. – Вы бы лучше сели у камина, – произнесла. Венеция, следуя за старой женщиной. – Не пролейте чай. – Благодарю за внимание, но я вполне могу удержать в руке чашку с чаем, – отрезала вдова. – Здесь жарко. Открой окно. – Но… – Мне что-то нехорошо. Открой окно, пока я не свалилась на пол мертвой. Венеция вздохнула и открыла окно. В комнату ворвался свежий холодный бриз, стукнув распахнутой ставней. – Так гораздо лучше, – сказала бабушка, в то время как Венеция задрожала от холода. Старшая миссис Оугилви, прихрамывая, подошла к кровати. – Скажи, что имел в виду Маклейн, когда сообщил, что неудачно сделал тебе предложение? Венеция потерла застывшие руки. – Это не имеет значения. Я не собираюсь выходить замуж при таких обстоятельствах. Если бы… Если бы он и вправду хотел жениться на мне, тогда… Нет, повторяю, это не имеет значения, потому что так подобные вещи не делаются. Бабушка повертела в руке кисть от покрывала на постели; чайная чашка при этом приняла опасно наклонное положение. – Мне не нравится этот цвет. Я хотела, чтобы по углам покрывала были пришиты кисти зеленого цвета, но эта упрямая швея отговорила меня. Сказала, что зеленое не подходит к желтому. Почему вдруг бабушка завела разговор о кистях на покрывале? – Бабушка, почему вы… – Ох! – Чай вылился на постель, темно-коричневые подтеки и пятна появились на подушках и покрывале. – Вот проклятие! Я испортила тебе ложе. В голосе у бабушки прозвучат, как показалось Венеции, некий намек на удовлетворение. Венеция вздохнула и вдруг поняла, что ей очень хочется остаться одной. Она была в полном изнеможении. – Не беспокойтесь, я попрошу одну из горничных просушить постель, а спать буду на другой половине кровати. Кровать была огромная, на ней свободно, не мешая друг другу, легко уместились бы четверо. Бабушка дернула шнурок звонка. – Моя внучка не будет спать на мокрой постели. Ты замерзнешь до смерти, особенно при открытом окне. – Право же, бабушка, это пустяки. Я могу… Послышался деликатный стук в дверь, и появился Раффли. – А вот и вы. – Бабушка подошла к двери. – Я пролила чай на постель. Моей внучке нужна другая комната. Протест Венеции не был услышан. – Надень халат, дитя мое. Ты не можешь идти по коридорам в таком виде. – Бабушка задержалась у двери. – Раффли знает, где тебя устроить. Я сделала бы это сама, но слишком устала. – Бабушка… – Добрей ночи, дорогая. Увидимся во время завтрака. Венеция снова вздохнула. Возражать бабушке невозможно, незачем и стараться. Появилась горничная, быстро уложила чемодан Венеции заново и отнесла в коридор, где уже дожидался дворецкий. Венеция сунула руки в рукава халата и последовала за дворецким по коридору. Они миновали двери нескольких спален, миновали и Розовую комнату, в которую бабушка велела поместить Грегора. Венеция не могла не подумать, чем он сейчас занимается. Улегся ли в постель? На мгновение она представила себе, как Грегор ныряет под простыню, разумеется, нагишом. При этой мысли Венецию проняла дрожь. Раффли остановился перед двойной дверью немного дальше по коридору и отворил ее. Комната оказалась вдвое больше обычной для Венеции спальни в этом доме, уютная и теплая – дрова весело потрескивали в двух каминах. Кровать была накрыта парчовым покрывалом с узором из голубых цветочков, голубые и золотистые подушки так и манили прилечь на них. По обеим сторонам постели горели свечи, бросая блики света на жестко накрахмаленные простыни. Кресла и канапе стояли возле одного из каминов, пол был устлан толстыми коврами. Широкие двойные двери вели на балкон, с которого открывался вид на парк за домом. Шторы из плотного синего шелка ниспадали до пола, по которому были разбросаны подушки. Раффли раскладывал по местам вещи Венеции, а слуга вскоре появился с чайным подносом, на котором находились тарелки с клубникой и малиной, кувшинчик со сливками, лепешки с корицей и графинчик шерри. Венеция предположила, что бабушка таким образом приносит извинения за пролитый на постель чай. Раффли наконец окинул комнату испытующим оком, удовлетворенно кивнул, пожелал Венеции спокойной ночи и удалился, закрыв за собой дверь. Венеция сняла халат, бросила на спинку кресла; взяла с подноса графинчик, налила себе рюмку шерри. Это как раз то, что поможет ей уснуть. Она выпила одну рюмку, потом еще одну. Уселась у камина и протянула ноги к огню, наслаждаясь теплом. Завтра она подумает, чем можно помочь ее спутникам. Сэр Генри – вполне подходящая пара для романтически настроенной мисс Хиггинботем. Он человек надежный и уверенный в себе, Венеции он пришелся по душе своей воспитанностью. Мисс Платт – особый случай. Эту особу надо поскорее куда-нибудь пристроить. Может, бабушка поможет решить эту проблему. Что касается Рейвенскрофта, ему следует вернуться в Лондон и принести извинения лорду Алстеру. Мама может оказаться в этом полезной, она в добрых отношениях с бабушкой Алстера. Старая леди держит в руках завязки от кошелька своего внука и, вполне возможно, уговорит его принять запоздалые извинения Рейвенскрофта. Венеция слегка нахмурилась и сделала еще глоток шерри. План хорош, но ей самой от него никакой пользы. Ее спутники уже знают, что она не приходится сестрой Рейвенскрофту, что они оказались вместе при весьма сомнительных обстоятельствах и что Грегор – вовсе не ее опекун. Как ей теперь быть? Венеция любила жизнь в Лондоне и не хотела превращаться в затворницу, но именно это ей угрожало. Она могла бы жить без всяких ограничений, если бы вышла замуж за Рейвенскрофта, но этого она ни за что не сделает. Венеция снова поднесла рюмку к губам, но, к ее немалому удивлению, рюмка оказалась пуста. Наполнив ее, Венеция вытянулась в кресле и почувствовала, что ноги наконец согрелись. Венеция вспомнила, как смотрел на нее Грегор в этот вечер. Если бы только она могла поверить, что это нечто большее, нежели ответственность. Нечто… очень важное. Догруженная в размышления, Венеция не услышала, как повернулась ручка балконной двери. Не заметила тень человека, который двигался по толстому ковру по направлению к ней. Не почувствовала, что кто-то стоит совсем рядом с ней и смотрит на нее. Только слабый запах знакомого одеколона обострил ее восприятие настолько, что кончики сосков приподняли тонкую ткань ночной рубашки. Венеция закрыла глаза и прошептала: – Грегор. Глава 19 Разница между женщиной и мужчиной вот в чем: если они влюблены, она скажет ему то, что он хочет услышать, а он сделает это.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер Грегор улыбнулся Венеции, глядя на нее с высоты собственного роста. – Ты не против, чтобы я к тебе присоединился? Ты выглядишь такой уютной. И чертовски сексуальной тоже… Грегор хорошо видел очертания ног Венеции сквозь почти прозрачную ткань ночной рубашки. Господи, какие же красивые у нее ножки, какие соблазнительные. Ему отчаянно захотелось погладить эти ножки, прижаться щекой к округлому бедру. Грегор напрягся и почувствовал себя неловко. «Не смей так думать, иначе ты не сможешь говорить». Венеция бросила быстрый взгляд на балконную дверь и, увидев Грегора, смутилась. – Мой балкон не соединяется с твоим. – Я одолел расстояние между ними одним прыжком. – Он усмехнулся, заметив беспокойство в ее глазах. – За обедом твоя бабушка сообщила мне, что тебя переведут в комнату по соседству с моей. Она также упомянула, насколько близок твой балкон к моему. Так близок, что даже такая старая леди, как она, может перепрыгнуть с одного на другой без особого труда. Щеки у Венеции вспыхнули, она поплотнее закуталась в ночную рубашку. – Да, бабушку неженкой не назовешь, это правда. – Она почти такая же неженка, как и твоя маменька. – О нет! Они в этом отношении полная противоположность друг другу. Грегор остановился возле маленького столика, взял серебряный поднос, на котором стояли резной хрустальный графинчик и такие же рюмки, и перенес его на столик рядом с Венецией. – Твоя мама подумала, что я могу испугаться высоты. Она сказала мне, что ни за что не отважилась бы на такой поступок, что замок в двери соседней комнаты нетрудно открыть булавкой для галстука. Венеция покраснела. – Просто удивительно, что обе они не явились сюда, чтобы усыпать твой путь лепестками роз. – Никогда не одобрял разбрасывание каких бы то ни было лепестков. Пышная безвкусица, не более того. – Грегор придвинул кресло к столику, возле которого сидела Венеция, и опустился в него, стараясь при этом не смотреть на нее, что было затруднительно – слишком соблазнительные возможности предоставляла выбранная ею ночная рубашка. – Как удалось твоей бабушке уговорить тебя перебраться в эту комнату? – Она якобы случайно пролила чай на мою постель. – Венеция посмотрела на Грегора из-под полуопущенных ресниц. – Грегор, а если бы я попросила тебя уйти? – Ты этого хочешь? Он затаил дыхание, чтобы она не догадалась, как много значит для него ее ответ. – Нет, – выдохнула Венеция. Взгляд ее задержался на расстегнутом вороте его сорочки; Венеция поспешила зажмуриться, но тут же снова открыла глаза и виновато улыбнулась: – Прости, что я так уставилась на тебя. Я просто устала и… – Она неловко махнула рукой. Грегор ласково рассмеялся – смущение Венеции тронуло его. – Никогда не видел тебя столь… легко одетой. И такой очаровательной. Щеки у Венеции пылали, словно огонь. Она скрестила руки на груди. – Это мамина ночная рубашка. У меня она более закрытая. – Очень жаль. Он так хотел усадить ее к себе на колени. Мужское достоинство Грегора встрепенулось при этой мысли. «Не теперь. Прежде всего надо добиться согласия на брак. Собери волю в кулак», – приказал себе Грегор. Он взял графин, наполнил рюмку и вручил Венеции, прежде чем наполнить еще одну – для себя. Попробовал шерри и поморщился. Венеция пригубила вино. – В жизни не пила такого восхитительного шерри. Грегор поставил рюмку на столик. – Я люблю сухое шерри. – Он быстрым взглядом окинул восхитительную фигуру Венеции. – Но женщин предпочитаю сладких. Венеция нервно глотнула вино. Грегор удивленно поднял брови, увидев, что ее рюмка пуста. – Хочешь еще? – Да, пожалуйста, – сказала Венеция. Он налил ей полрюмки. – Но в графине еще много, – заметила она с неудовольствием. – Я не хочу, чтобы ты проснулась завтра с головной болью, а это непременно случится, если ты станешь пить с неумеренной жадностью. – Я вовсе не пью с жадностью, – возразила она заносчиво. – Я просто оценила вкус по достоинству. – Я понимаю, – согласился он с полной серьезностью. Судя по блеску ее глаз, Венеция уже немного опьянела. Настоящий джентльмен отказался бы налить ей еще одну рюмку, но Грегор – с некоторым расчетом – подумал, что если она расслабится и разгорячится от рюмки – другой, то, может быть, более благожелательно выслушает его предложение. Он был твердо намерен повторить его в более подобающей форме. За время их долгой поездки в дом старшей миссис Оугилви он четко осознал, что не сможет жить без Венеции и должен добиться ее согласия на брак. – Ну что ж, в таком случае получай желаемое. – Он налил ей полную рюмку. – Только не ругай меня, если проснешься с головной болью. Ее улыбка просияла, словно радуга на пасмурном небе. – Спасибо. Как хорошо, что мы снова можем поговорить как друзья. – Мне так не хватало тебя. Слова сорвались с его губ прежде, чем он сообразил, что произнес их. – Мне тоже тебя не хватало. – Венеция поставила рюмку на столик и наклонилась вперед так, что тонкая ночная рубашка обтянула ее полную грудь. – Грегор, не пойму, что с нами произошло, но мне так хочется, чтобы все вернулось на круги своя. – Она сдвинула брови и посмотрела Грегору в глаза. – Не знаю, возможно ли это, но я вот думаю, что, быть может… – Что ты думаешь? Венеция сделала еще глоток шерри. Губы ее стали влажными от вина. – Грегор, я подумала, что, быть может, твоя идея воспользоваться нашим взаимным влечением правильна. – Она посмотрела ему в глаза и прошептала: – Это не ушло. Я думаю о тебе, и… я все еще тебя хочу. Грегор так сильно стиснул в пальцах рюмку, что едва не раздавил ее. Он сидел, не смея пошевелиться, произнести хоть слово, сердце его колотилось о ребра, словно дикий зверь о прутья клетки. Венеция наклонилась вперед, и ее груди четко обозначились под тонкой материей. Грегор не сводил с них глаз; он слышал голос Венеции и понимал, что должен воспринимать ее слова, с которыми почти наверняка согласится, но все, что он сейчас мог, – это смотреть на ее грудь. Венеция вдруг ахнула, прикрыла руками грудь и поднялась с кресла. – Грегор, я… Он улыбнулся. Материя ее рубашки казалась чем-то вроде легкой дымки. Руки Венеции скрыли от него ее прелестную грудь, но все остальное в ее теле стало сейчас доступно его жадному взгляду. Она сама женственность, его Венеция. Икры в меру округлые: как раз в обхват мужской ладони. Красиво очерченные бедра просто созданы для того, чтобы их обнимали, гладили, чтобы доводить мужчину до страсти. Волосы Венеции длинными волнистыми прядями падают ей на плечи, а ее руки с ямочками на локтях так женственны! Господи, до чего же она хороша! Венеция топнула ногой: – Грегор, ну скажи хоть что-нибудь! Надеюсь, ты слышал, что я тебе говорила? Грегор понял, что она сердится, потому что он никак не откликнулся на ее призыв. Он сейчас словно вулкан, готовый к извержению, внутри у него все кипит. В любой момент он может потерять самообладание. – Ну что ж! – Венеция резко повернулась спиной к Грегору; подол рубашки вихрем взлетел до самых бедер, но тут же опустился до лодыжек. Единственная мысль пробилась в голове у Грегора сквозь красный туман желания. Венеция уходит, и он любой ценой должен ее остановить! В следующую секунду он вскочил и заключил Венецию в объятия. Венеция зажмурилась, потом посмотрела па Грегора с видом потрясенным и неуверенным, серебристо-серые глаза потемнели. – Что… что ты делаешь? Он посмотрел ей прямо в глаза: – Воплощаю мечту твоей бабушки в действительность. Возбуждение и растерянность все еще боролись в ее глазах, когда Грегор поцеловал ее в губы. Это прикосновение воспламенило страсть, которая обуревала Грегора всю неделю. Неодолимое желание не просто ласкать Венецию, но полностью овладеть ею, её телом и душой пылало у него в крови. Он будет обладать ею. Сознает она это или нет, но она принадлежит ему. Их брак неотвратим. Не потому, что Венеция должна либо выйти за него замуж, либо стать жертвой остракизма, а потому, что она принадлежит только ему. Ему одному. И чем скорее она это осознает, тем лучше для них обоих и всех остальных. Грегор прервал поцелуй и взял Венецию на руки. Она ахнула, и глаза их встретились – только на мгновение, потому что он целовал ее со всей силой желания. Потому что каждая клеточка его тела жаждала этого. Потому что она была дорогая, любимая, единственная женщина, которая завоевала его чувство и стала болью его сердца. Венеция застонала, когда Грегор на мгновение прервал поцелуй, обвила руками его шею и прильнула к нему всем телом. Грегор снова поцеловал ее со всей силой желания, которое требовало, чтобы он ощутил себя в ней. Он сделал три шага, отделявшие их от постели, и остановился, шумно дыша в тишине комнаты и глядя на Венецию с вопросом в глазах. Задыхаясь от волнения, Венеция приоткрыла рот. Губы ее были влажными и припухли от его поцелуев. – Грегор. Всего лишь одно слово, но сколь многое оно означало! Грегор уложил Венецию на постель, ее волосы разметались по шелковым подушкам. Он оказался рядом с ней едва ли не в ту же секунду, положил руку ей на живот и пробежался цепочкой легких, как дыхание, поцелуев от ее виска до уголка губ. Будь она более опытной и менее любимой, он разделся бы до того, как лечь в постель рядом с ней, но Грегор не хотел напугать ее. Венеция заслуживала самого бережного отношения. И хотя ему до боли хотелось овладеть ею, он вел себя так, чтобы ей запомнилась не только страсть, но и нежная забота о ее чувствах. Грегор куснул ее за ушко и передвинул ладонь с живота Венеции на бедро. Венеция придвинулась к нему ближе, поглаживая рукава его расстегнутой рубашки и прижав ноги к его ногам, отчего он почти утратил самообладание. Но тотчас взял себя в руки. Слегка отстранился от Венеции и спросил, глядя ей в глаза: – Ты доверяешь мне, Венеция? Глаза у нее стали темными, как грозовое небо. – Да. Слово, произнесенное страстным шепотом, согрело сердце Грегора. Он медленно потянул подол ночной рубашки Венеции вверх, обнажив ее ноги. Венеция вздрогнула, когда тонкий батист коснулся ее колен, и Грегор замер, вопросительно глядя на нее. Руки Венеции крепче сжали плечи Грегора. Он взглянул на ее лицо и убедился в том, что она страстно желает его. Он поднял рубашку выше – до середины бедер. Венеция чуть приподнялась, согнув колени, и Грегор нежно поцеловал сначала одно, потом другое колено. Она еле слышно ахнула и схватила Грегора за волосы. Он засмеялся и прошептал: – Полегче, радость моя. Волосы сидят крепко. Может, я и заслужил кару, но мне будет больно, если ты выдернешь сотню-другую. Венеция разжала пальцы. Грегор покрыл поцелуями ее колени. – Грегор… я не могу… не надо так… Он немедленно замер. «Я должен быть осторожным, помоги мне, Боже, но я должен…» Он взял Венецию за руку: – Если ты скажешь «нет», я перестану. Она смотрела ему в Глаза и, казалось, что-то обдумывала. Потом медленно, очень медленно, согнула колени и раздвинула их, открываясь ему движением таким же деликатным, как и восхитительным. Сердце у Грегора, казалось, выпрыгнет из груди, когда он наклонил голову и прильнул губами к внутренней стороне бедра Венеции. Она вздрогнула, но не изменила позу и лежала, раскинув ноги в стороны. И тогда он коснулся губами и кончиком языка входа в ее лоно. Венеция скорее выдохнула, чем произнесла его имя. Грегор привлек ее к себе и заключил в объятия. Венеция положила голову ему на грудь, ее волосы щекотали ему подбородок. Глубокая дрожь сотрясала тело Венеции. Грегор крепко сжимал ее в объятиях, пока у нее не выровнялось дыхание. Но и после этого не отпускал ее, наслаждаясь нежным теплом ее тела. К Венеции постепенно возвращалась способность мыслить. Так вот что значит заниматься любовью! Боже милостивый, почему никто никогда не говорил ей об этом? Ей уже за тридцать, а она все чего-то ждала. О чем она только думала? Она размышляла о чувствах, даже не представляя себе, как они чудесны в их реальном проявлении. Она хотела большего. Немедленно. Венеция запрокинула голову и встретила взгляд Грегора. Теперь, когда ее сердце не билось так, что заглушало все прочие звуки, она услышала, как громко бьется сердце в груди у Грегора. Она ощутила прикосновение его возбужденного члена к своему бедру и поняла, что Грегор сдерживает себя ради нее, ожидая знака от неё, Что он может продолжать. Венеция взяла в ладони его лицо и прижала его губы к своим. Грегор стянул с себя штаны и отшвырнул в сторону. Венеция вцепилась в расстегнутый ворот его рубашки, сняла ее и тоже отбросила в сторону. Грегор лег, накрыв ее своим обнаженным телом. Жесткие волосы у него на груди и на ногах щекотали кожу Венеции, и это было приятно до дрожи. Его большие теплые руки гладили ее. Он приподнял ладонями ее груди, глядя на них почти с изумлением, потом стал целовать соски и ласкать их языком. Венеция вздрогнула от возбуждения и восторга. Наконец она почувствовала его плоть у себя между ног. Именно этого она хотела больше всего. – Венеция? – услышала она охрипший голос Грегора и посмотрела на него. Невысказанный вопрос горел в его глазах, губы Грегора побелели от напряжения; он пытался сохранить над собой контроль. Венеция взяла его руки в свои и приподнялась. Грегор застонал и вошел в нее. Венеция вскрикнула от необычности ощущения. Грегор замер, но в следующую секунду продолжил движение, но уже более осторожно. Венеция поморщилась от боли и снова вскрикнула. Грегор крепче обнял ее и пробормотал: – Успокойся, любимая, потерпи немного. Он снова начал двигаться. Боль ушла, и вместо нее возникла дрожь страстного желания чего-то нового, до сих пор не изведанного. Венеция тоже двигалась в поисках этого непостижимого. Грегор стал двигаться быстрее, и Венеция подчинилась этому ритму. Они вместе взлетели на вершину блаженства. Глава 20 Ох, мои милочки! То-то весело будет вам, когда каждая из вас заполучит своего мужчину, чтобы мучить его!      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем маленьким внучкам в холодный зимний вечер Венеция просыпалась медленно, собственное тело казалось ей мягким и расслабленным. После первого раза они в эту ночь занимались любовью еще дважды – с той же страстью и с тем же неистовством, словно никак не могли друг другом насытиться. Слов было сказано немного, но в глазах у обоих светилось некоторое ошеломление происходящим и, пожалуй, благоговение перед осенившим их чувством. Венеция слегка потянулась, поморщилась от боли между ног и повернулась к Грегору, но его не было рядом. Венеция села, отбросила со лба волосы. Негромкое позвякивание где-то возле камина привлекло ее внимание. Грегор, полностью одетый, стоял рядом с большим подносом. Выглядел он спокойным и элегантным, ничуть не напоминая того распустившего вожжи негодника, который дарил ей безумное наслаждение всего несколько часов назад. Несколько секунд он смотрел на нее, потом в его взгляде появилось выражение той же ненасытности, которая не давала им уснуть почти всю ночь. Венеция улыбнулась: – Я подумала, ты ушел. – Я действительно уходил, чтобы умыться и одеться. Я попросил принести завтрак сюда, думал, ты предпочтешь уклониться от встречи со всеми остальными в столовой за завтраком. Венеция передвинулась на край постели и слегка повела плечами. – Устала? Она посмотрела на него не без юмора: – Немножко. Я задала бы тебе тот же вопрос, но, полагаю, усталость – единственное, о чем ты не имеешь ни малейшего представления. Грегор рассмеялся. Венеция надела халат и направилась к подносу, но вдруг остановилась. – Грегор, это Раффли принес поднос? – спросила она. – Да, а что? – Между слугами начнутся пересуды, и… – Это ничего не значит. – Грегор махнул рукой. – Когда мы поженимся… – Грегор, подожди. Мы занимались любовью, все так, но это ничего не меняет. Он минуту помолчал, крепко сжав губы, потом сказал: – Венеция, мы должны пожениться. Я не могу допустить, чтобы ты встретила будущее в одиночестве. Она сжала руки. Быть может, это лишь рыцарское благородство, только и всего? – Прошлой ночью ты решил, что, если мы сблизимся, я соглашусь выйти за тебя замуж? Глаза у Грегора потемнели. – Это не единственная причина. У Венеции упало сердце. – Что же еще? – Венеция, мы всегда подходили друг другу больше, чем любая чета. Теперь, когда произошло это, – он указал на постель, – нам остается лишь довести дело до логического завершения. Она обхватила себя руками за плечи. – Мы занимались любовью, Грегор, но ничего не изменилось. – Венеция, у нас может сложиться замечательная совместная жизнь. – До тех пор, пока ты не заинтересуешься другой женщиной. Или пока я не встречу другого человека и поверю, что он может по-настоящему полюбить меня. – Она посмотрела на него, и сердце у нее заныло. – Грегор, я долгие годы наблюдала за моими родителями. Несмотря на их столкновения и многие пережитые ими беды, они любят друг друга и верят друг другу так же, как в первый день бракосочетания. – Наша дружба переживала подъемы и падения. Скорее всего таким же будет и наш брак. – Брак без любви делает это маловероятным. Но есть и нечто более серьезное, Грегор. Я люблю людей, готова помогать им. А ты нет. Даже во время этого нашего приключения, когда я пыталась кому-либо помочь, ты говорил мне, что не следует этого делать, причем очень резким тоном. – Люди используют тебя. – Такое случается, но чаще они просто нуждаются в поддержке. А ты хочешь, чтобы тебя оставили в покое. Мы с тобой слишком разные. Грегор, насупившись, довольно долго молчал. Потом, устремив на Венецию упорный и твердый взгляд, произнес: – Любовь решает не все проблемы. – Верно, и все же она наиболее необходимая составная часть удачного брака. Без нее ничего хорошего не получится. Грегор повернулся, сделал несколько шагов и вернулся назад. – Ты только подумай, как здорово мы сможем жить вместе! Мы построили бы самую лучшую конюшню в имении, уверен, тебе это было бы по душе. Стали бы путешествовать. – Грегор широко улыбнулся. – Поехали бы и в Италию, но я не стал бы принуждать тебя заниматься стиркой или обучать бедных детишек. Венеция тоже улыбнулась, но не слишком весело, и ничего не ответила Грегору. Она подошла к умывальнику и умылась, потом открыла дверцу гардероба. Грегор наблюдал за ней с серьезным видом и уже не улыбался. Венеция, перебирая платья в шкафу, с раздражением думала о том, насколько они с Грегором сходны в некоторых отношениях и несходны в других. Надев розовое утреннее платье, она присела к туалетному столику перед зеркалом в позолоченной раме. Нашла щетку для волос, причесала и подколола длинные пряди несколькими шпильками. Глянула на себя в зеркало. Лицо такое же, как всегда. Никто бы не сказал, что она провела бурную ночь. Глаза ее наполнились слезами. – Венеция, иди поешь. Она обернулась через плечо. Грегор стоял, скрестив руки на груди, и сердито смотрел на нее. – А потом? – Не думаю, что существует какое бы то ни было «потом». Ты совершенно ясно выразила свои желания. Если хочешь, я отвезу тебя в Лондон. Я намерен уехать немедленно. Она поморщилась, услышав в его голосе горькую нотку. – Нет. Мы привезли сюда мисс Платт и мисс Хиггинботем, а также сэра Генри. Я обязана как-то их устроить до того, как уеду сама. – Оставь это, Венеция! Они сами могут позаботиться о себе и… – Он вдруг замолчал. – Грегор, они тоже люди. Такие же, как мы с тобой. – Они не такие, как мы с тобой. Когда у нас возникают трудности, мы справляемся с ними самостоятельно. А эти люди хотят, чтобы ты все решала за них. – Не все люди наделены способностью решать собственные проблемы. – Люди такого сорта никогда не узнают, какими способностями они наделены, если кто-то вес будет решать за них. – Я не могу допустить, чтобы они совершали ошибки. Грегор сощурился, и голос его, полный негодования и ярости, прозвучал резко и хрипло, когда он бросил: – А ведь ты высокомерная женщина! Венеция уставилась на него в полном недоумении: – Высокомерная? – Высокомерная, – повторил он, в свою очередь, глядя на нее… неужели с неодобрением? – Что ты хочешь этим сказать? Грегор невесело рассмеялся и покачал головой: – Твоя тенденция вмешиваться в жизнь чуть ли не каждого знакомого тебе человека, даже за счет твоей собственной, связана вовсе не с тем, что ты хочешь кому-то помочь. На самом деле ты хочешь доказать, что ты лучше, способнее, чем они. Ты просто не веришь, что они в состоянии справиться со своими трудностями. – Это несправедливо! – Неужели? Будь я человеком никчемным, ты бы мне не отказала. Но поскольку я вполне дееспособный, сильный мужчина, ты не желаешь дать мне место в твоей жизни. Щеки у Венеции жарко вспыхнули от этих обвинений. – Мне жаль, что ты так плохо думаешь обо мне. – И мне жаль, что ты плохого мнения обо всем мире. Венеция сжала кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Злые слезы готовы были хлынуть у нее из глаз. Проклятие, она не должна плакать. Но рыдания душили ее. Венеция повернулась и выбегала из комнаты. – Венеция! Она услышала оклик, когда бежала по коридору. Сейчас ей хотелось одного: убежать и никогда больше не видеть Грегора. Подумать только, ей казалось, что она любит его! Он не заслуживает даже дружбы, если смеет обвинять ее в таких… Она вынуждена была остановиться в большом холле, заметив, что двое слуг собираются обратиться к ней. Первым заговорил дворецкий Раффли: – Мисс, скажите, пожалуйста, вы… Он не договорил, поскольку обратил внимание на кого-то у нее за спиной и смутился. Грегор выступил вперед и взял Венецию под локоток. – Нам с мисс Оугилви надо кое-что обсудить. Скажите, есть кто-нибудь в гостиной? – Да, милорд. Только что приехали несколько гостей, и я был… – Я непременно должен поговорить с мисс Оугилви. Есть кто-то в малой столовой? Дворецкий принял вид до крайности огорченный. – Там сейчас госпожа и лорд Рейвенскрофт. Вчера вечером во время игры в вист у них возникли разногласия. Миледи считает, что его лордство мошенничает, и потому настаивает… – А в библиотеке? – Мисс Хиггинботем и сэр Генри, милорд. – Понизив голос, дворецкий добавил: – Мисс Хиггинботем расстроена какими-то словами сэра Генри о ее отце, и они объясняются по этому поводу весьма бурно. Судя по выражению лица Грегора, он начинал злиться. – Есть еще какие-нибудь комнаты? Дворецкий призадумался, потом сказал: – Есть еще малая гостиная… но постойте, там у нас сейчас мисс Платт и миссис Оугилви. – Раффли несколько оживился. – Насколько я понимаю, миссис Оугилви не прочь оттуда сбежать, так что если вы захотите прервать их беседу… – Нет, ни в коем случае. А кто такие новые гости, упомянутые вами? Дворецкий почтительно наклонил голову и сказал: – Всего несколько минут назад прибыли ваши братья, милорд. Я как раз собирался послать к вам кого-нибудь сообщить об этом, но тут появились вы и мисс Оугилви. Грегор нахмурился: – Мои братья здесь?! – Да, милорд. Трое. – Проклятие! Какого дьявола им надо? – Не могу знать, милорд, – ответил Раффли с укоризной. – Я повидаюсь с ними после того, как поговорю с мисс Оугилви. – Грегор бросил взгляд на Венецию: – Если мы хотим побеседовать приватно, нам придется уединиться в кухне. Раффли был явно задет таким предположением. – В кухне, милорд? Вы, конечно, шутите. Я сейчас посмотрю… Тут послышался громкий стук в парадную дверь, и вслед за этим не менее громкий выкрик: – Открывайте, пока я не разнес в щепки вашу проклятую дверь! Грегор тотчас распознал голос сквайра, так же как и повышенные тона миссис Блум где-то на втором плане, – почтенная дама явно подстрекала Хиггинботема. – Всевышний Боже! – воскликнул Грегор. Схватил Венецию за руку и увлек за собой в коридор. – Милорд! – воззвал к нему изумленный глас дворецкого. – Отворите проклятую дверь! – крикнул в ответ Грегор. Впереди приоткрылась дверь в библиотеку, и Грегор остановился так внезапно, что Венеция столкнулась с ним. Он повернулся и посмотрел в сторону прихожей, где бранчливый голос сквайра смешивался с раздраженными репликами миссис Блум. Выругавшись себе под нос, Грегор ринулся к ближайшей закрытой двери, распахнул ее и втолкнул Венецию внутрь. Он последовал за ней, закрыл за собой дверь, и оба оказались в кромешной тьме. Запах крахмала и свежего белья пощекотал ноздри Венеции. Глаза ее скоро привыкли к темноте, к тому же из-под двери пробивалась полоска света из коридора. – Маклейн, да мы же в бельевой! – воскликнула она. Глава 21 Ах, дитя! Ты поймаешь любовь! Но и она тебя поймает, хочешь ты того или нет.      Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер Грегор огляделся: – Так оно и есть. И мы останемся здесь, пока не окончим нашу дискуссию. – Это вовсе не дискуссия. Это всего лишь спор. Ты совершенно… – Неотразим? Ошеломительно красив? Правда? – Он усмехнулся. – Даже если ты не согласна ни с единым моим словом, вес равно должна признать, что я говорю разумно. – Грегор, мы не можем оставаться здесь. Сквайр и миссис Блум донельзя разгневаны. Эта ситуация… – Которая создана тобой, и только тобой. – Ничего подобного! – Подстрекала ты или не подстрекала мисс Платт оставить службу у миссис Блум? – У миссис Блум очень тяжелый характер. – У мисс Платт тоже. Они просто созданы друг для друга. Венеция от душ и желала, чтобы комнатка была хотя бы чуточку больше, потому что ей приходилось запрокидывать голову каждый раз, когда она смотрела Грегору в глаза. – Ты, вероятно, прав в этом отношении. Но я не подстрекала мисс Хиггинботем сбежать от отца. – Вот как? Разве ты не выражала ей сочувствие, не вызывала в ней жалость к самой себе, даже не разобравшись как следует в ее обстоятельствах? – Сэр Генри вполне ей подходит. – Возможно, однако это не наше дело. Сквайр – человек неглупый. Он желает дочери только добра. – Он везет ее с собой в Лондон, вырвав из объятий человека, которого… – Которого она всячески пыталась уговорить бежать с ней. Неужели тебе не приходило в голову, что сквайр прежде всего старался уберечь дочь от роковой ошибки, не дать ей искалечить свою жизнь? В Лондоне он может позволить сэру Генри посещать дочь и даже ухаживать за ней, но в более безопасной обстановке. Венеции все это в голову не приходило, но сейчас она понимала, что Грегор прав. – Что позволяет тебе думать именно так? – спросила она. – Хотя бы то, что сквайр ни от кого не скрывал, куда и зачем он увозит Элизабет. Он даже написал об этом сэру Генри, вот почему тот так отчаянно и стремился попасть в Лондон. – Ты не можешь быть в этом вполне уверенным. – Я уверен в том, что у сквайра, при всей его грубоватости, доброе сердце. Это, кстати, он доказал, когда помогал всем нам поскорее выбраться из гостиницы. С этим Венеция не могла не согласиться. – А как насчет Рейвенскрофта? – помолчав, спросила она. – Проклятие, Венеция! Оставь свои попытки вылечить всех больных на свете! – Грегор, неужели ты не понимаешь? В этом смысл моей жизни. Я такая, какая есть. – Она встретила его взгляд, и глаза ее наполнились слезами, когда она прошептала: – Если бы ты любил меня, то понял бы. Он мог это понять. Жизнь научила ее заботиться о других, в то время как его научила держать под контролем себя и не ждать ничьей помощи. Грегор понял, что Венеция не откажется оттого, что составляет смысл ее жизни. А по ту сторону закрытой двери в бельевую, кажется, разгулялся весь ад с его дьяволами. Сквайр орал во все горло, его дочь рыдала, миссис Блум возмущалась, мисс Платт трещала без умолку, бабушка Венеции требовала, чтобы ей подали голову Рейвенскрофта на блюде, а этот молодой идиот умолял, чтобы кто-нибудь пересчитал монеты и подтвердил, что он говорит правду. Венеция с таким старанием вытирала слезы, что глазам стало больно. – Больше говорить не о чем. Я уже не могу оставаться здесь, Грегор. Я должна пойти и помочь как-то все уладить. Она взялась за ручку двери. Грегор накрыл ее руку своей. И в эту минуту, чувствуя под своими пальцами теплые пальцы Венеции, он вдруг понял, что он должен сделать. Понял с такой кристальной ясностью, которая вызвала у него улыбку. – Я иду с тобой. – Зачем? – Потому что я люблю тебя и все понимаю. Венеция ушам не верила. – Ты… – Люблю. Тебя. – Правда? – выдохнула она. Он поцеловал ее крепко и горячо, взял на руки и снова завладел ее губами. Этим поцелуем он сказал ей, что они и в самом деле принадлежат друг другу, что связь между ними неразрывна. Венеция вернула ему такой же страстный поцелуй. Этот поцелуй почти полностью лишил Грегора самообладания, но все же он поставил Венецию на пол. – О чем ты говорила? – хриплым голосом произнес он. Венеция пошатнулась и прильнула к нему; губы ее были приоткрыты, в глазах горело желание. – Не помню. Гвалт в коридоре усилился, и Грегор рассмеялся: – Кажется, ты собиралась туда выйти. Это не было вопросом, и Венеция не ответила. – Очень хорошо. Мы можем потратить на это пять минут. – Пять? – Ну да. Ты успеешь сказать им, как они могут решить свои проблемы. Но помни, Венеция, действовать должны они сами. Ты не можешь взять на себя ответственность за каждого, а я не могу притвориться, что не отвечаю за тебя. Венеция кивнула: – Ладно, пять минут. Обещаю. – Вот и хорошо. – Грегор улыбнулся. – Я не смогу ждать дольше. Если ты не уложишься в срок, я не отвечаю за свои поступки. – В таком случае пять минут. – Венеция рассмеялась. Грегор распахнул дверь, отступил в сторону и произнес с поклоном: – После вас, любовь моя. Если происходящее в прихожей воспринималось как хаос, пока они двое находились в бельевой, то теперь здесь творилось нечто невообразимое. Сквайр и его дочь орали друг на друга, сэр Генри безуспешно пытался вмешаться в перепалку. Мисс Платт и миссис Блум, стоя нос к носу, обвиняли друг друга в бесчувственности и эгоизме. Виола защищала Рейвенскрофта от своей свекрови, которая, как видно, намеревалась перешибить ему голени своей увесистой тростью. И за всем этим с величайшим изумлением наблюдали с лестницы трое братьев Грегора. Дугал перехватил взгляд Грегора и подмигнул ему, Грегор ухмыльнулся, увидев, как Венеция бесстрашно вторглась в самый центр схватки. Едва заметив ее появление, все участники сражения устремились к ней, и каждый старался первым изложить ей свои претензии. – Венеция! – Мисс Платт плечом оттолкнула в сторону Рейвенскрофта. – Миссис Блум обвинила меня в бесстыдном флирте. Вы слышите, меня – во флирте! Можете вы этому поверить? – О, вы совершили нечто гораздо худшее! – задыхаясь от ярости, заявила миссис Блум. – И это после того, как я нашла для вас особый заказ на шитье и вышивку, чтобы вы могли выплачивать долги вашего никчемного брата и вызволить его из тюрьмы. Я старалась помочь вам, неблагодарная вы женщина! Рейвёнскрофт крутился вокруг Венеции, лицо у него было красное и растерянное. – Венеция, ваша бабушка говорит, что я обманул ее во время виста на два пенса. Скажите ей, что я никогда ничего подобного не делаю! – Ха! – выкрикнула бабушка, лихо взмахнув тростью. – Я слышала, что Алстер собирается выпустить вам кишки, как только вы появитесь в городе. Ведь вы и его обжулили во время игры, разве не так? – Венеция, – обратилась к ней мама, подойдя поближе, – где ты была? Я заходила в твою комнату, нотам никого не было, и я… Она не успела договорить: к Венеции бросилась мисс Хиггинботем, голубые глаза ее были полны слез. Она отчаянно вцепилась в руку Венеции и потребовала: – Скажите папе, что я не поеду в Лондон, пусть говорит что хочет! Я не покину моего любимого Генри! – Кто тебе позволил называть сэра Генри просто по имени? – загремел сквайр. – Не смейте кричать на нее! – прорычал сэр Генри, угрожающе выпрямившись. Венеция глубоко вздохнула. – Прошу вас всех, послушайте! У меня всего пять минут на то, чтобы уладить ваши недоразумения. – Пять минут? – Бабушка сдвинула седые взъерошенные брови. – Почему именно пять? – Потому что этого достаточно, – вмешался Грегор, – Венеция? Нужна ли помощь? Венеция благодарно улыбнулась ему: – Нет, не думаю. Я начну с мисс Хиггинботем. Выбор был удачный, поскольку Элизабет все еще держалась за руку Венеции. – Папа такой сердитый, – дрожащим голоском пожаловалась юная леди. – Он велит мне ехать с ним в Лондон и запрещает видеться с Генри! Венеция посмотрела на сквайра: – Сэр, я понимаю, что не имею права давать советы, но, мне кажется, запрет на любые контакты с сэром Генри вызовет у вашей дочери желание видеться с ним как можно чаще. – Я никогда не говорил, что запрещаю сэру Генри бывать у нас с визитами, – хмуро возразил сквайр. – И я вовсе не намерен держать ее взаперти. Я лишь хочу, чтобы oнa провела сезон в Лондоне, прежде чем принять жизненно важное решение. – Один сезон? – спросила Венеция. Сэр Генри выжидательно смотрел на сквайра. – Но ведь это несколько месяцев! – надулась Элизабет. – Да, – согласилась Венеция. – Но это не так уж плохо, если ваш отец позволит сэру Генри бывать у вас дома. – Она обратилась к сквайру: – Если Элизабет согласится провести весь сезон в Лондоне, если пообещает не устраивать сцен и не встречаться с сэром Генри без вашего разрешения, то… – Венеция! – воскликнула Элизабет. – Я не могу все это вынести! – Нет, можете, – сказал сэр Генри, глядя на возлюбленную прочувствованным взглядом. – Я готов ждать вас хоть сотню лет. Что значит один-единственный сезон, тем более если мы будем видеться? – Что скажете? – обратилась Венеция к отцу девушки. – На это я согласен, – ответил тот. – Но я не, могу позволить сэру Генри жить в нашем лондонском доме. – Я в этом не нуждаюсь, – с чувством собственного достоинства произнес сэр Генри. – У меня есть свой дом в Мейфэре. – В самом деле? – спросил сквайр, на которого заявление сэра Генри явно произвело впечатление. – У Генри дома в Лондоне, Брайтоне, Бате и Йорке, правда, Генри? – сообщила Элизабет. – В Бате даже два, и я получаю за них неплохую арендную плату. Сквайр посмотрев на сэра Генри так, словно увидел его впервые: – А я думал, вы фермер. – Так оно и есть, ноя к тому же джентльмен, – ответил сэр Генри со сдержанной улыбкой. Грегор тоже улыбнулся – он все больше гордился Венецией. – Итак, – на этот раз Венеция обратилась к Ревенскрофту, – полагаю, вы должны моей бабушке два пенса. – Ничего подобного! – фыркнул он. – Я их выиграл. Бабушкина трость с размаху опустилась на голень упрямца. – Ой! – вскрикнул Ревенскрофт и подскочил с перекошенным от боли лицом. – Бабушка, перестаньте! – Терпеть не могу мошенников! – У вас есть при себе два пенса? – спросила Венеция своего незадачливого похитителя. – Да, – неохотно ответил он. – Но для меня это вопрос принципа. – Это вопрос избавления ваших ног от болезненных ударов. Я не могу оставаться здесь и удерживать бабушку каждый раз, как она замахнется тростью. И если вы думаете, что она не последует за вами в Лондон, то глубоко ошибаетесь. Вы будете молить небеса о том, чтобы лорд Алстер пристрелил вас. – Она права, – сказала бабушка, снова замахнувшись тростью. Рейвенскрофт отскочил и пошарил у себя в кармане. – У меня есть только гинея, – сообщил он, достав монету из кармана. Бабушка выхватила монету из его пальцев. – Потом посчитаемся, – сказала она, хихикнула и сунула гинею в карман. Рейвенскрофт понурился, Он понял, что потерпел поражение. – Ну а я? – Мисс Платт встала, скрестив натруди костлявые руки и высоко задрав нос. – Миссис Блум была недобра ко мне. Миссис Блум вскинулась: – Недобра? В то время как я помогала вам заработать деньги, чтобы вы могли заплатить долги вашего беспутного брата? – Вы заставляли меня заниматься шитьем. – Я ничего подобного не делала. Я нашла вам хорошо оплачиваемую работу, которой занималась до того, как вышла замуж за вашего дядю. Нет ничего плохого в том, чтобы зарабатывать деньги своим трудом вопреки тому, что говорил вам мой покойный муж. – Миссис Блум вздохнула и обратилась к Венеции: – Рэндолф был прекрасным человеком во многих отношениях, но не умел разумно распоряжаться деньгами. Боюсь, он поощрял расточительность мистера и мисс Платт. Они оба так и не освоили самые простые принципы ведения хозяйства и даже не думали о том, что следует самим зарабатывать себе на жизнь. Именно поэтому они и разорились. – Нам не надо было бы зарабатывать себе на жизнь, если бы вы не присвоили все деньги мистера Блума после его смерти, – мрачно заявила мисс Платт. – У мистера Блума уже не оставалось денег к тому времени, когда он умер. Я говорила вам об этом, но вы предпочитали иную точку зрения. – Миссис Блум сделала шаг вперед и взяла мисс Платт за руку. – Я знаю, вы считали, что я не забочусь о вас так же, как заботился ваш дядя. Но чем дальше, тем больше вы в этом нуждались. – Губы у миссис Блум задрожали. – Когда я сообразила, что вы были намеренно введены в заблуждение некими хулиганами, я поспешила явиться сюда. Мисс Платт посмотрела на миссис Блум со слезами на глазах: – О, миссис Блум! Вы приехали спасти меня? Миссис Блум кивнула. Грегор в полном изумлении наблюдал, как мисс Платт бросилась на шею миссис Блум и разрыдалась. Из груди Венеции вырвался вздох облегчения, и она повернулась к Грегору: – Сколько времени у меня осталось? – Одна минута. Миссис Блум, все еще обнимая мисс Платт, с неодобрением посмотрела на Венецию: – Мисс Уэст, или мисс Оугилви, или как вас там еще зовут, я полагаю, вы обязаны дать объяснения. Вы лгали нам. Вы и ваш так называемый брат, вы и ваш так называемый опекун. Я требую объяснения. – Да, – сказал сквайр, моргая так, словно только что пробудился от сна. – Кто вы такие, и почему вы лгали? Все взгляды обратились на Венецию. Она побледнела. Ее мать выступила вперед: – Я могу все объяснить. – В этом нет необходимости, – сказал Грегор, захлопнув крышку часов и опустив их в карман. – Я намерен увести свою невесту в спокойное, уединенное место и сделать ей предложение в должной форме. – Что?! – воскликнул Дугал, округлив глаза. – Чтоб мне провалиться, ты все больше и больше напоминаешь мне твоего дедушку! – с коротким смешком заявила высокородная вдова. – Предложение? Вот как! – Миссис Блум строго посмотрела на Грегора. – Значит, вы ей и в самом деле не опекун? – Никоим образом! – выкрикнул Рейвенскрофт, тыча в Грегора пальцем. – И никогда им не был! – А вы не ее брат? – поинтересовалась миссис Блум. Рейвенскрофт покраснел и напыжился. – Нет, – ответил он. – Я ее… – Время истекло, – сказал Грегор и заключил Венецию в объятия. Она открыла рот, намереваясь возразить, но встретила его взгляд и улыбнулась счастливой улыбкой. Чувствовать ее в объятиях было огромным соблазном. Грегор откашлялся и сказал: – Если вы все нас простите, то я отказываюсь ожидать другую возможность. Я должен, поймите, должен сделать предложение этой женщине. – Во второй раз, – уточнила Венеция. – Но теперь я сделаю его по всем правилам. – Прекрасно! – Виола захлопала в ладоши. – О, я-то знала, что когда-нибудь это произойдет! – Она взглянула на сквайра и сообщила ему доверительным тоном: – Они дружили бог знает сколько лет. Прекрасная пара. Сквайр натянуто улыбнулся: – Дружили так долго, что взяли и поженились. Я думаю, он нуждается в уединении, чтобы сделать предложение как надо. Нелегко этим заниматься при свидетелях. Рейвенскрофт вырвался вперед: – Только через мой труп… Бабушка Венеции нанесла ему точный удар тростью по ноге, и Рейвенскрофт грохнулся на пол. Он попытался встать, но Виола была начеку и подбежала к нему. – Ой, рука! – громко простонал он. Виола наклонилась, и ее юбка накрыла то место на руке Рейвенскрофта, на котором стояла ее нога в изящной туфельке. – Гостиная свободна. Она вон там, – указала Виола. – Отлично. – Грегор крепче прижал к себе Венецию и обратился к брату: – Дугал, откроешь дверь? – Конечно. Рядом послышалось ворчание Александера: – Грегор, я все это не одобряю. – Он окинул собравшихся недовольным взглядом. – Как-то оно путано и хаотично. Грегор пожал плечами: – В таком случае хорошо, что это моя жизнь, а не твоя. – Он улыбнулся Венеции. – Лично я сделал открытие, что немножко хаоса не такая уж плохая вещь. Хью усмехнулся и сказал Александеру: – Боюсь, у тебя это вышло невпопад, брат мой. Пошли, раздобудем где-нибудь приличное портвейна и предоставим влюбленных самим себе. Дугал распахнул дверь гостиной. – Я постою на страже. Он подождал, пока Венеция и Грегор войдут в комнату, и плотно закрыл за ними дверь. Грегор услышал, как Дугал сказал: – Миссис Оугилви, я не хочу быть назойливым, но есть, ли в этом доме портвейн? После всего, что я здесь увидел, меня одолевает жажда. – Разумеется, есть, – ответила Виола. – Наверное, нам всем стоит перейти в столовую. Матушка, как вы считаете, можно ли накрыть стол для всех? Ответ вдовы потонул в общем говоре покидающих прихожую гостей. Венеция прижалась лицом к плечу Грегора и сказала со смехом: – Мне нравится состоять в родстве с твоими братьями. – А я наконец оценил по достоинству твоих маму и бабушку, обе они просто восхитительны. Он поцеловал ее долгим поцелуем, и когда им обоим стало невозможно дышать, поднял голову, дотронулся большим пальцем до ее полной нижней губы и опустился перед Венецией на одно колено. Глаза его сияли, когда он, держа ее руку в своих, проговорил: – Венеция, я люблю тебя. Я хочу стать твоим мужем. Хочешь ли ты меня? – Да, – ответила она почти беззвучно, со слезами на глазах. – Я тоже тебя люблю. Только сейчас Грегор осознал, в каких ограниченных рамках держал свое сердце. От слов Венеции в душе его вспыхнула радость, чистая, всеобъемлющая и до сих пор неизведанная. Он встал, подхватил Венецию на руки и начал кружиться по комнате. Жизнь с Венецией не будет простой, немало сложных узелков придется распутывать, но ее присутствие рядом с ним сделает все по-настоящему ценным и осмысленным. Он поцеловал ее еще раз и поставил на ноги. Венеция обвила руками eго шею. – Я думаю, мы это отпразднуем по-настоящему у нас наверху. Грегор рассмеялся и снова взял ее на руки. – Все, что ты хочешь, сердце мое. Все, что ты хочешь.